Разрывы авиаснарядов оглушили нас, прокатились по земле, ударились в стену, сбивая с потолка последнюю штукатурку. Иголка граммофона соскочила с пластинки.

Вряд ли Хизель расслышал приговор, но он не нуждался в повторении. Что двигало им на самом деле в ту секунду? Слепая ярость? Желание защитить семью? Попытка продать себя подороже?

Он рванул в мою сторону, выбрасывая руку вперёд, к оружию…

Скорее всего, Ранди сломал ему шею прежде, чем я нажала на спусковой крючок. Но я не расслышала выстрела, не поверила… Мой палец лихорадочно повторял одно и то же движение, пока отдача не перестала дробить кости руки.

Вой бомбардировочной эскадрильи постепенно затихал. Попрятавшиеся по углам звуки лениво возвращались на места: заскрипел паркет у Ранди под ногами, со щелчком сделала оборот ручка граммофона, металлически позвякивая катались по полу гильзы…

Голова подполковника повисла на натянутом ремне. С его носа, подбородка и ресниц струилась кровь. Когда Ранди выпустил из рук удавку, тело коменданта шлёпнулось в образовавшуюся лужу. Комендант внезапно стал таким безразличным…

— Он… мёртв? — спросила я, не решаясь опустить пистолет, как если бы даже без пуль он имел какую-то силу.

Ранди перевернул подполковника на спину, демонстрируя мне его изрешечённое, испачканное лицо. Лучшего ответа не придумаешь, вот только…

— Он ведь умер, да? — Трудно объяснить. Мне нужно было, чтобы акт убийства был подтверждён тем, кому я всецело доверяю. — Он умер, Ранди? Он теперь никогда…

— Мертвее мёртвого, — заключил Атомный, посмотрев на меня.

Ранди задыхался. Как и я. Но в отличие от него мне дыхание перехватило не от радости.

— Мы сделали это, Пэм. Мы теперь свободны… можем уйти… можем делать, что хотим… Нас теперь ничто не остановит. Мы доберёмся до его семьи. Как и обещали, да? — Сделав несколько шагов в мою сторону, он упал на колени. Его трясло. От смеха. — Ты только посмотри на него. Жаль, он не увидит, что мы с ними сделаем. Что… что ты хочешь, чтобы я сделал с ними, Пэм?

Из моих рук выпал револьвер.

— Я не… что… — Хотя это совсем не то, что я собиралась сказать.

Что с тобой происходит? Тебе это настолько понравилось? Я помню… да, я помню, как расстреливали Таргитая. Мы были в восторге, потому что точно знали, что подонок заслужил это. Или Терри Рут… с ним было несравнимо проще. Он не смотрел, не сопротивлялся. Не было крови и криков. Мы сделали всё молча, спокойно, как будто по обоюдному согласию. Но то, что произошло сейчас…

— Скажи мне. — Ранди подполз ко мне. — Посмотри на него и скажи. Я хочу услышать…

Это ложь! Понимаешь? Я солгала ему. Я не смогу. Не стану. Мы не станем.

— Так хочу услышать. — Он крепко обнял меня, и я уткнулась в его плечо, пряча лицо. — Хочу думать об этом день и ночь, а потом сделать это. И чтобы ты смотрела на меня… Это единственное, что делает меня счастливым. Мне… так хорошо, Пэм. Мне сейчас так хорошо.

Это беспокоило. Не его кровожадность и садистские наклонности, а предчувствие: даже победа не сможет перекроить его сознание. Он останется таким навсегда. На войне его жестокость спасала и вдохновляла. Солдаты, которым довелось сражаться бок о бок с "псами", считали их примерами для подражания, лучшими из лучших. Но всё то, что считалось полезным на войне, в мирное время запрещалось законом и моралью.

Ранди мечтал убить тех женщин и ребёнка — мирных жителей в мирном городе, и всё ради того, чтобы досадить мертвецу.

Это плохо.

Он чувствует себя счастливым, лишь когда убивает кого-то.

Большая проблема.

Он верит, что я разделяю его чувства на этот счёт.

Хуже не бывает.

— Если бы они только видели, что мы сделали с этим лживым выродком… Это ничтожество было дорого им. Даже не верится. Они ведь ещё не знают… Но мы расскажем им, так ведь, Пэм? Покажем? Да, они должны увидеть…

— Мы не станем этого делать.

Ранди медленно отстранился, взглянув на меня. Он выглядел обманутым. Растерянным.

Не станем? Но разве они этого не заслужили? Мать так точно. Её отродье. Её воспитание. Ты же сама сказала… Ты солгала? Мне?

Мы смотрели друг на друга с минуту, остывая, медленно приходя в себя.

— Как скажешь, — выдохнул он в итоге, оборачиваясь, чтобы в очередной раз полюбоваться желанно тошнотворной картиной нашей мести.

Его руки соскользнули с моей спины. Волшебство момента истончалось, пока совершенно не растаяло. Сумасшедшую эйфорию, охватившую Ранди, раздавило моё непонимание. Отказ.

Почему? В чём он ошибся? Мы всегда хотели одного и того же, разве не так? Мы, наконец, добрались до главаря. Он ответил за свои грехи, да, но не за грехи своих людей. Он ещё не заплатил нам полностью. Кристина и Лиза, как я и сказала. Мы должны. Ради нашей матери. Она ведь так просила. Она ничего больше не хотела и никогда не захочет. Выполнить её последнее желание — смысл нашей жизни.

Своей трусостью и нерешительностью я предавала и её, и его. И я не знаю даже, что хуже.

— Когда-то она говорила мне не срывать лишний раз цветы, — ответила я, прочитав его мысли. — Она сошла с ума. Ты заметил это даже раньше меня.

— Разве то, что мы хотим их смерти — сумасшествие? — спросил Ранди, но так спокойно, без надрыва. Обмакнув ладони в лужу подползающей к нам яркой, как мамина помада, крови, он слизал её, обсасывая пальцы. Безумный голод? Или одно лишь безумие? — Тебе не понравилось?

С каких пор в разговоре с ним я стала задумываться, какой ответ правильный?

— Мне хотелось увидеть его страх. Увидеть, что даже те, кого мы боялись, боятся сами. Чтобы он потерял перед смертью всё… или хотя бы думал так.

— И тебе не понравилось? — повторил Ранди. — Боишься?

Он не стал уточнять, чего именно. Вымазанный в чужой крови, беспечно сидящий возле покойника с продырявленным лицом, грезящий об ещё более жестоких убийствах, он тоже не выглядел безобидно.

Но я нашла нужные слова.

— Если мы решим убить его женщин… то как нам следует обойтись с Митчем? Что ты можешь придумать хуже смерти? — Я заметила, как Ранди прищурился от удовольствия. Он хотел услышать продолжение. — Мы не станем убивать всех подряд. Эта участь только для тех, кто пойдёт против нас.

— Тогда давай найдём их, — предложил Ранди, вставая на ноги. Он казался воодушевлённым, противоестественно бодрым. — Этот прекрасный день не может так просто закончится. — Он подкупающе улыбнулся. — Кого ты хочешь первым?

— Митча, — ответила я, даже не собираясь раздумывать.

Ранди протянул мне руку, раскрывая измазанную красным ладонь. Это походило на клятву, на причастие… Словно своей собственной рукой, покрытой вражеской кровью, он ставил клеймо на мою, ещё несколько минут назад сжимавшую пистолет.

Наша собственная бессловесная "рукопожатная" присяга.

Сначала убьём их, потом тех, кто будет возражать против нашей мести. По рукам.

Когда я поднялась, Ранди наклонился к моему уху, с наслаждением протянув:

— Я дам тебе то, что ты хочешь. Давай прикончим эту мразь прямо сейчас.

Я знала, с Митчем всё будет иначе. Каким бы грязным и жестоким убийство Кенны ни было, оно должно принести мне если не радость, то моральное удовлетворение. Вот на что я стану смотреть неотрывно, во все глаза. Вот чему Ранди посвятит всего себя.

Но лишь через три года. Да, в тот день мы не нашли Митча. Ни его, ни Батлера, ни Саше, ни майора Эмлера к тому моменту уже не было в Раче. Первый попал в плен, из которого потом благополучно бежал. Второй ещё полгода назад подал коменданту прошение о переводе, которое тот удовлетворил. Майор же эвакуировался сразу после отбытия из Рачи комиссара.

Словно подтверждая сравнение мести с холодным блюдом, нам доведётся насладиться ей нескоро, постепенно, но обстоятельно и полно.

Тем вечером мы нашли лишь кота Хизеля, с некоторых пор перешедшего на мышиную диету. Он забился под кресло, что стояло в кабинете, и сидел там совершенно бесшумно, но Ранди как будто учуял его. Голод… животные инстинкты… Всё, как и говорил подполковник.