Когда Атомный подошёл к креслу, комендантский любимец вылетел из своего убежища молниеносно, словно им выстрелили из ружья. Атомный перехватил хвостатого у самой двери и свернул ему шею прежде, чем тот успел пискнуть.

— У нас сегодня и впрямь праздник, — произнёс Ранди, взвешивая добычу на вытянутой руке. — На ужин будет мясо.

Война, такие дела.

Прошло ещё несколько дней, и всё, что нас окружало, перестало быть декорациями и делилось на съедобное и несъедобное. Мы больше не могли смотреть на природу, отстранившись от мысли о голоде. Мы разучились ей любоваться. Мы хотели всё в ней попробовать на вкус.

Тот комендантский кот спас нам жизнь. Ему бы памятник поставить.

Мы надолго застряли в уже дважды осаждённой Раче. Войска Сай-Офры вошли в город, лишь когда полностью сравняли его с землёй артиллерией и бомбардировщиками. В числе первых был уничтожен госпиталь. Все те, кто находился там при авианалёте — раненые, медсёстры, врачи — погибли.

Наседка, Чума, Хельха и рахитичный Тони… если они дожили до этого момента, то умерли теперь, в одно время с подполковником Хизелем.

Когда мы подошли к руинам, самолёты ещё кружили в воздухе, но мы не торопились прятаться. Оглушённые, мы стояли смирно, смотрели и пытались хоть что-то почувствовать кроме холода, голода и боли. Я сказала, что по погибшим здесь женщинам и детям должны плакать навзрыд, но слова не помогали. Казалось, наши глаза это уже видели, а сердца успели переболеть всеми бедами на свете.

— Нам нужно убираться отсюда. Из города вообще, — рассудил Ранди, когда минута молчания затянулась. Он смотрел в вечереющее небо. — Сегодня ночью. В крайнем случае, завтра.

Похоже убийство коменданта, прошедшее как по нотам, воодушевило Атомного. Но ведь то был один единственный застигнутый врасплох безоружный человек. Что мы сможем сделать против его озверевших от голода и отчаянья солдат? Или против ищущей здесь отмщения армии Сай-Офры, которая, если верить словам Хизеля, не пощадит предателей под любой личиной: женщины или ребёнка?

Но я смолчала на этот счёт и сказала лишь, что мне необходима ещё пара дней, чтобы восстановиться. Мои ноги, спина, рёбра — я не могла не то что бегать, для меня даже дышать было проблематично. Конечно, пара дней нечего не решала, но что-то заставило Ранди смиренно отвести взгляд в ответ на моё:

— Ты же понимаешь, вместе нам не выбраться. Если пойдёшь один, то справишься, но не со мной.

Ясное дело, он не хотел справляться в одиночку, по-прежнему веря, что фокус с бессмертием работает лишь, когда мы вместе. В тот момент вообще было трудно вообразить, что Ранди может оставить меня хотя бы на день, даже скажи я ему проваливать. Хотя едва ли я способна на такое, даже во имя его спасения. Какой-то замкнутый круг.

— Моих сил хватит лишь на то, чтобы умереть, — добавила я, кутаясь в одолженный у подполковника бушлат.

Ранди удручённо покачал головой.

— Это моих сил недостаточно, чтобы нас спасти.

Я задумалась, невольно вспоминая агонически дёргающегося коменданта, повисшего на натянутом ремне.

— В любом случае, ты сильнее любого, кого я знаю.

— Сильнее Дагера?

Это теперь уже совершенно бессмысленное соперничество… удивляло.

— Нашёл на кого равняться, — пробормотала я. — Давай договоримся. Раз он гнусный трус и предатель, наложим на его имя табу.

— И кто же он теперь для тебя?

— "Комиссар". Как он сам того пожелал.

Через ту самую пару дней, которые мы провели прячась в каком-то подвале, мне стало только хуже. Абсурд: почему выбравшись из, казалось бы, худшего места на свете, победив господствующее в нём чудовище, я стала так опасно близка к смерти? Казалось, всё наоборот должно было измениться к лучшему.

Как будто это было возможно без надёжного укрытия, еды, лекарств… или дела. Отсутствие первых трёх превращало наше существование в муку, отсутствие последнего зацикливало на ней. Мы занимали себя, чем только могли: обустраивали новое убежище, готовили всё, что подвернётся под руку, и говорили, говорили, говорили…

— Хочешь, научу тебя языку жестов? — спросила я, с тоской вспоминая Хельху. — Тогда никто не сможет догадаться, кто ты такой. Сможешь поболтать потом…

— С глухонемыми.

— Кто сказал, что они плохие собеседники?

— Они вроде… не самый разговорчивый народ.

— В этом вы похожи.

Мы с Ранди часто просыпались одновременно. Просыпались, чувствуя, как на лицо сыплется сухой дождь. Земля, песок, мелкие камни… нас могло похоронить заживо. Мы могли окоченеть. Умереть от голода. От какой-нибудь заразы. Или от любопытства… Ранди запрещал мне выходить из убежища, потому что оголодавшие солдаты ловили детей. Покажись я на улице, меня бы постигла та же участь: я была лёгкой добычей.

Раньше бы одна эта мысль заставила меня поседеть. Неужели человек способен переступить даже эту черту?

Теперь таких вопросов не возникало. Всплывая из небытия, открывая глаза, я думала лишь о том, чем бы набить желудок. Что еда имеет вкус, да ещё сносный, уже никто из нас не вспоминал.

Сигары? Мыло? Чужая кровь?.. Хотелось попробовать всё. Порой от собственных желаний бросало в дрожь.

— Ранди, — прошептала я в один из таких моментов душевных терзаний. — Если бы я оказалась на грани… если бы умирала от голода… Ты пошёл бы на всё, чтобы спасти меня?

— Разве у меня есть выбор?

Едва ли он меня понял. Если бы понял, не рассуждал бы так спокойно.

— Даже… убил бы?

— Я убивал для тебя и раньше.

— Я не о том… С конкретной целью.

— Просто на этот раз от убитого была бы хоть какая-то польза, — закончил Атомный, давая понять, что не нуждался в уточнениях изначально. — Убивать не ради убийства — это уже охота.

У меня не было сил даже на то, чтобы повернуть в его сторону голову, заглянуть в глаза и понять, что он просто шутит.

— Ранди… едва ли это лучше.

— Но и не хуже. — Он помолчал, прежде чем добавить: — Таким образом, они могли бы искупить перед нами свой грех. Если вопрос только в том, ты или они… Ты же знаешь, я даже раздумывать не стану.

— Но вопрос не только в этом.

Ранди подчёркнуто молчал, давая понять, как неуместно разглагольствовать об этике в подобной ситуации. Война сама по себе не этична. Зло не знает законов. Если правительство поощряет убийство, закрывает глаза на мародёрство, насилие и разбой, почему же должен порицаться каннибализм? Побеждённый — собственность победителя. Вещь, которой можно вертеть, как захочется: изнасиловать, избить, убить… а съесть что, нельзя? Даже если первое делается скуки ради, а последнее — жизненная необходимость?

"Животные инстинкты… чистые звери… человеческое обличье" — голос коменданта доносился из прошлого навязчивым эхом. Подполковник Хизель, несомненно, знал о тайнотворцах больше моего. Больше из того, о чём знать вообще не хотелось.

— А если я скажу, что возненавижу тебя, решись ты на такое? — спросила я, опасаясь открыто демонстрировать своё непонимание.

— А ты возненавидишь?

— Не веришь, что это возможно?

Краем глаза я заметила, как Ранди повернул голову ко мне, словно желая разглядеть на лице ответ. Отрицательный.

Не верю. Это невозможно. Не после того, через что мы прошли рука об руку. Наши души спаяны. Если ты обронишь в мою сторону "ненавижу", случится что-то пострашнее этой войны. А ты можешь представить что-то страшнее?

— Себя я возненавижу точно. Я не смогу жить с этим… что я буду делать с жизнью, сохранённой такой ценой? От одной мысли…

— Ты брезгуешь?

Нет, вряд ли дело именно в брезгливости. Точно не в ней. Не при нашем нынешнем образе жизни.

— Ты поступила бы так же, — убеждённо заявил Ранди, не дождавшись ответа. — Если бы на грани был я.

Как будто знал меня лучше меня самой.

Пытаясь оспорить его заявление, я задумалась, прислушалась к себе и поняла… Поняла, что не смогла бы сделать этого. Не смогла бы убить ради него и скормить ему убитого… но лишь потому, что на это не хватит моих физических сил. Не моральных. Я изначально была готова на какие угодно зверства, лишь бы сохранить ему жизнь. Смотреть на то, как он умирает? Хоронить его? Вот что для меня было совершенно немыслимо. Всё остальное, каким бы отвратительным оно ни было, я могла себе представить.