В своем рассказе я не стану подробно рассказывать о тех первых днях службы. Эта глава является лишь основой для рассказа о последующих событиях. Поэтому я лишь коротко упомяну о тех победах, о которых истерично трубили во все фанфары и которые, как оказалось, были не более чем последними теплыми солнечными лучами перед наступлением сумерек.
В марте 1938 года мы с триумфом вступили в Австрию. Мне довелось проехать через Гармиш-Партенкирхен и Миттенвальд в родном округе в Баварии, пересечь границу у австрийского городка Шарниц и далее направиться в Инсбрук. Родившись на самой границе Германии, я часто думал о том, что находился лишь в паре шагов от того, чтобы быть австрийцем, и поэтому был очень рад, что две великие страны (Австрия — в прошлом, до 1918 г. — Ред.) объединились мирным путем. Осенью того же года мне довелось участвовать в захвате Судетской области. (В результате Мюнхенского сговора Германии с Англией и Францией, в результате чего Чехословакию заставили отдать Германии Судетскую область. — Ред.) При этом нам оказали лишь слабое сопротивление.
Когда закончились те две «поездки на пикник», как их смело можно было считать, нам вручили медали за австрийскую и чешскую «кампании». Я с гордостью носил эти награды на груди, особенно в то время, когда лишь очень немногие солдаты имели награды. Легионеров, носивших «испанский крест» (то есть воевавших на стороне Франко в ходе гражданской войны в Испании 1936—1939 гг.), в стране чествовали как национальных героев, а теперь и на меня падал отблеск их славы. Награды оказывали просто магическое воздействие на девушек. Они любили прогуливаться с ветераном военных кампаний, и при этом не имело значения то, что герой мог позволить себе провести с нею не более чем один вечер в неделю, когда парочка могла отправиться в местный танцевальный зал или в кино.
За захватами новых территорий последовал довольно приятный период отдыха, хотя призыв новых рекрутов продолжался. Все они проходили изнурительный курс подготовки. Здания казарм были заполнены до отказа. Польская кампания, в отличие от предыдущих, уже не была похожа на пикник. Несмотря на ее кратковременность, а она продолжалась всего восемнадцать дней, бои были довольно упорными. (Германо-польская война началась 1 сентября 1939 г., 16 сентября польское правительство бежало в Румынию. Однако польская армия продолжала сражаться: Варшава сдалась только 28 сентября, Модлин — 30 сентября, полуостров Хель — 2 октября, группа «Полесье» — 5 октября. Немцы потеряли 10 600 убитыми и 3600 пропавшими без вести, поляки — 66 300 убитыми и около 420 000 пленными (еще 452 500 было пленено Красной армией). — Ред.)
Моя дивизия впервые перешла в наступление в Верхней Силезии. Мы потеряли немало людей убитыми и ранеными и впервые по-настоящему почувствовали, что такое настоящая война. Мне повезло, и я остался невредим, но был очень рад, когда тот страшный блицкриг, наконец, закончился. Пока шла война, мы вели жизнь цыган, не имея возможности даже помыться. Иногда даже лица близких друзей становились неузнаваемыми, скрытые бородой. А в последних боях, когда война достигла апогея своей ярости, порой не было времени даже немного перекусить, чтобы поддержать силы.
После окончания войны многие части вернулись домой. Другим пришлось остаться в Польше в составе оккупационных войск. За службу одного или двух офицеров наградили Железным крестом 1-го класса, а некоторые мои товарищи получили кресты 2-го класса. Наконец-то к нам пришла настоящая слава, но, отдыхая в Позене (Познани) и зализывая раны, мы были скорее во власти задумчивости, чем безудержной радости. Новость о том, что мы воюем еще и с Францией и Англией, дошла до нас только после того, как закончилась польская кампания. Тогда мы поняли, что наша победа, как оказалось, была не полной.
Но после возвращения в Германию к нам вернулось хорошее расположение духа. В Позен (Познань) прибыл сменный гарнизон, а нас отправили домой. Что это была за поездка! Мы пели военные песни, пили и играли в карты. Наше возвращение домой, возвращение победоносных воинов в фатерлянд, было незабываемым. Нас повсюду обнимали и целовали, старались поприветствовать и обласкать, забрасывали цветами, шоколадом и конфетами. Но то тут, то там среди всеобщего ликования я наблюдал то старую мать, то молодую вдову, которым никогда уже не доведется увидеть своего сына или мужа. Он исчез навсегда, ушел, не сказав последнее «прощай» семье и родной стране, и эти женщины молча стояли в веселящейся, кричащей толпе с улыбкой и слезами на глазах одновременно.
Что касается меня, то в то время я был полностью уверен, что мне удастся выжить. Ведь я был слишком молод, чтобы погибать. Погибнет кто-то другой, но никак не я. А я обязательно выживу и вернусь домой. В бою я никогда не напоминал себе, что это не маневры, что пули были настоящими и они несут смерть. Точно так же, как игрок, который верит в свой выигрыш, я верил в то, что сумею выжить.
Сегодня я часто думаю о том, стоило ли тогда моей вере помогать мне избежать гибели. После того как я провел в армии многие годы, побывал в боях и в плену, я уже не жалею Ульриха и Георга, которые погибли рядом со мной в Польше. Сегодня я бы сказал: солдату, которого убили в польской кампании, удалось избежать несчастий, голода и лишений, ошеломляющих ударов Красной армии и общения с НКВД. Он избежал и тех бед, которые мы навлекли на нашу бедную Германию, которые больно ранили в самые сердца нас, ветеранов, когда мы были далеко от дома, и еще больше, когда мы наконец туда вернулись.
Во время войны можно было приехать домой в отпуск и узнать, что твоим отцу и матери нечего есть, что им приходится не только беспокоиться о том, что сейчас происходит с их сыновьями, но и страдать от недоедания. Можно было наблюдать за тем, как членов вашей семьи унижают официальные власти, для которых настоящими людьми были только члены партии. Так случилось и с моей семьей, а ее палачами были те уклонившиеся от войны, которых национал-социалистическая партия, в отличие от нас, решила приберечь на будущее. В таких условиях даже самый лучший боец легко мог потерять волю к победе. Лично я упорно сражался с врагами и редко задумывался над тем, что происходило вокруг меня и к чему это могло привести.
Но тогда, во время отпуска осенью 1939 года, все эти тягостные мысли были еще далеко в будущем. Я любовался красотами баварских пейзажей, того, что было моим родным домом, благодарным взглядом солдата, которому может быть не суждено когда-нибудь увидеть снова эти картины, как, например, Ульриху и Георгу, что родились среди гор, а были похоронены на бескрайних равнинах.
После отпуска меня перевели в другую часть, потом еще в одну: было похоже, что в армии происходила грандиозная реорганизация. Проходя программу подготовки горных стрелков, я упал и сильно расшибся. После выздоровления медицинская комиссия признала меня негодным для службы в этом роду войск, и меня снова направили в другую часть. Теперь я снова вернулся в артиллерию, где и начинал службу. Сначала я служил в обычной артиллерийской части, потом — в моторизованной.
После того как я, по моему мнению, окончательно оправился после болезни, я вновь попал на курсы переподготовки в Йютеборге, к югу от Берлина. Интенсивная программа обучения длилась три месяца. Но за длительной муштрой последовала награда. В конце программы тем, кто прошел экзамены, было присвоено звание унтер-офицера. Меня направили в мою прежнюю пехотную часть на должность артиллериста, а вскоре мое имя уже стояло в списке солдат, которых направляли на фронт во Францию в качестве пополнения.
К тому времени война во Франции шла всего несколько месяцев (автор ошибается. Боевые действия во французской кампании начались 10 мая 1940 г., 14 июня был сдан Париж, а 22 июня подписано перемирие. — Ред.), но общее настроение сильно отличалось от того, что было в Польше: это был мой первый опыт того, что принято называть маневренной войной. Мне пришлось участвовать в нескольких беспорядочных боях, затем как-то я повел двух других солдат в атаку на французский опорный пункт. Мы захватили семерых пленных, за что меня наградили Железным крестом 2-го класса.