Вскоре после этого бои разгорелись с новой силой, в моем подразделении потери были ужасными, а я сам был ранен. К счастью, ранение было легким, в мягкие ткани. После оказания мне медицинской помощи тут же, на переднем крае, я вернулся к тем своим товарищам, которым посчастливилось выжить.

После тех боев мы часто усаживались вместе и просиживали так до поздней ночи. Звезды светили точно так же, как и в мирное время. Доживем ли мы когда-нибудь до времени, когда снова наступит мир? Я всегда был уверен в том, что я-то точно доживу, но, может быть, доживет и кто-то из моих товарищей. Но кто? На их лицах я иногда читал печать смерти, и тогда вскоре, после следующего боя, их закапывали в холодную землю. Бывало, что кого-то взрывом просто разносило на куски. Тогда мы думали, что это было самое худшее время в нашей жизни. Я и представить себе не мог, что в недалеком будущем я буду вспоминать о тех наших посиделках, как чуть ли не о счастливых днях.

И снова пуля противника поставила на мне свою метку. На этот раз я был ранен более серьезно. Война во Франции для меня закончилась. Меня отправили в тыловой госпиталь, а оттуда — домой в отпуск. Там меня встречали как героя. Принимали тепло, однако без прежнего всеобщего воодушевления. Герои перестали быть редкостью, а война стала менее притягательным событием.

Вскоре мне предстояло вернуться на службу. Я получил новое назначение, которое оказалось последним в моей военной карьере. Позже меня чуть не казнили только за то, что я принадлежал к этому соединению, и, в конце концов, это стоило мне долгих лет заключения. Но тогда я не испытал никаких неприятных чувств, когда моя мать за завтраком прочитала мне это сообщение:

— Тебя направляют в 12-ю танковую дивизию.

Как и любому незваному гостю на русской земле, мне понадобилось какое-то время на то, чтобы понять, что, как и представителей других народов, русских нельзя было грести под одну гребенку. По моему первому впечатлению, все они поголовно были злобными нищими людьми и походили больше на зверей, чем на людей. В бою они не знали жалости, как стадо голодных волков.

Однако как-то произошел случай, который я не смогу забыть до конца жизни. Со мной никогда больше не происходило ничего подобного ни до ни после. И я до сих пор вспоминаю о нем, как о ночном кошмаре. Возможно, найдутся скептики, которые мне не поверят, но, как свидетель, я готов чем угодно поклясться, что это действительно произошло. Если правда то, что те, кто побывал на пороге смерти, не способны солгать, то это в полной мере относится ко мне: ведь я несколько раз испытал это чувство, следовательно, давно потерял всякий вкус к тому, чтобы приукрашивать то, что произошло со мной на самом деле.

Я оказался на Восточном фронте сразу же после того, как началась война с Россией. И по моему мнению, нам противостоял противник, который принадлежал к какой-то другой, ужасной породе людей. Жестокие бои начались буквально с первых же дней нашего наступления. Кровь захватчиков и защитников лилась рекой на жаждущую этой крови землю «матушки России»: она пила нашу кровь, а мы уродовали ее лицо пулеметным и артиллерийским огнем. Раненые кричали ужасным криком, требуя помощи санитаров, остальные продолжали двигаться вперед. «Дальше! Еще дальше!» — так нам было приказано. И у нас не оставалось времени на то, чтобы оглядываться назад. Наши офицеры гнали нас в восточном направлении, как злые демоны. Каждый из них, по-видимому, решил для себя, что именно его рота или его взвод завоюет все мыслимые и немыслимые награды.

Большая танковая битва под Тернополем, а за ней — другая, под Дубно, где три дня и три ночи нам не пришлось отдыхать. Пополнение боекомплекта и запасов горючего здесь осуществлялось не в составе подразделений, как обычно. В недалекий тыл один за другим отводились отдельные танки, которые спешно возвращались обратно, чтобы снова броситься в пекло боев. Мне довелось вывести из строя один русский танк в сражении под Тернополем и еще четыре — под Дубно. Местность в районе боев превратилась в беспорядочный ад. Наша пехота вскоре перестала понимать, где противник и где свои. Но враг находился в еще более сложном положении. И когда бои здесь закончились, многим русским пришлось либо остаться лежать мертвыми на поле боя, либо продолжить свой путь в бесконечных колоннах военнопленных.

Пленным приходилось довольствоваться водянистой похлебкой и несколькими десятками граммов хлеба в день. Мне лично пришлось стать свидетелем этого, когда я был ранен под Житомиром и получил на период восстановления назначение на склад запчастей для бронетанковой техники, для того чтобы обеспечить мне, как считалось, более «щадящий режим». Там мне однажды пришлось побывать в лагере для военнопленных, чтобы отобрать двадцать заключенных в рабочую команду.

Пленные размещались в здании школы. Пока унтер-офицер — австриец — подбирал для меня рабочих, я осмотрел территорию лагеря. Чем они здесь занимались, спрашивал я себя, насколько плохими или хорошими были условия их содержания?

Сначала я попал в большое пустое помещение, где сидели пленные, по внешнему виду настоящие монголы (очевидно, киргизы и казахи. — Ред.). Вонь, почти полное отсутствие света — атмосфера была довольно жуткой. К тому же в воздухе витало то, что не поддается описанию, какая-то агрессия. После того как я вдохнул воздух, меня едва не стошнило. Помещение походило на свинарник, с той только разницей, что в настоящем свинарнике свиньи содержались в гораздо больших чистоте и уюте, чем эти люди. Мне было трудно понять, как они умудрялись выживать в подобных условиях. Сам я предпочел бы от стыда скорее вовсе перестать дышать, чем вдыхать этот смрад. А мое тело умерло бы от стыда за то, что источает вонь и служит прибежищем для паразитов.

Так я думал в те дни, не подозревая о том, что пройдет не так уж много времени и мне самому придется в точно таких же обстоятельствах бороться за выживание, не обращая внимания на все явные признаки человеческой деградации. В течение нескольких лет на такую борьбу уходили все мои жизненные силы и устремления. Я часто с усмешкой размышлял о том, как же радикально изменились мои убеждения после того дня в лагере под Дубно. Как легко осуждать окружающих, какими незначительными кажутся их несчастья и как благородно, по собственному мнению, мы вели бы себя, окажись в их отчаянном положении! Ну же, поддразнивал я себя впоследствии, отчего же ты не умираешь от стыда теперь, когда ни одна уважающая себя свинья не согласится поменяться с тобой местом и поселиться в той грязи, в какой обитаешь ты?

И вот, когда я стоял у порога лагерного барака, размышляя о том, какие, должно быть, странные существа эти «монголы», произошло это. Из дальнего угла помещения донесся дикий крик. Сквозь темноту вихрем прорвался комок тел, рычавших, яростно сцепившихся, казалось, готовых разорвать друг друга. Одна из человеческих фигур оказалась прижатой к нарам, и я понял, что нападению подвергся один человек. Противники выдавливали ему глаза, выворачивали руки, старались ногтями выцарапать из его тела куски плоти. Человек был без сознания, его практически растерзали.

Ошарашенный таким зрелищем, я крикнул им, чтобы они остановились, но без всякого результата. Не решаясь войти в помещение, я так и застыл от ужаса перед происходившим. Убийцы уже запихивали куски оторванной плоти себе в глотки. Я сумел разглядеть голый череп и торчавшие ребра человека на нарах, а в это время в другом углу комнаты двое бились за его руку, каждый с хрустом тянул ее на себя, будто бы в соревновании по перетягиванию каната.

— Охрана! — закричал я.

Но никто не пришел. Я побежал к начальнику караула и взволнованно рассказал ему о случившемся. Но на него это не произвело никакого впечатления.

— В этом для меня нет ничего нового, — заявил он, пожимая плечами. — Такое происходит каждый день. Мы давно перестали обращать на это внимание.