Я торопился к снежной горке, хотя пора уже было снова садиться за стол, но в этот день везло на встречи. Почти у самого переезда я столкнулся с бывшим студен- том–заочником юридического факультета. Я тоже тогда учился в юридической школе и мы даже иногда обменива

лись конспектами. После окончания института у него все складывалось так, что ему все завидовали. Он сразу пошел работать помощником прокурора. Давно я его не видел, но говорить с ним в таком настроении не хотелось и я думал, как бы мне его обойти. Еще не поздоровавшись со мною, он сразу же достал из кармана папиросы и протянул мне вместо приветствия. Всем своим видом я давал ему понять, что тороплюсь и не намерен с ним задерживаться.

— Не приучился? — спросил Игорь, не замечая Вовку и моей сдержанности. — Это хорошо. А я вот не могу без курева.

Небритое его лицо покрылось большими темными пятнами с синими оттенками по краям, а посередине продолговатой картофелиной выделялся красный нос. Игорь часто затягивался и старался не дышать на меня, закрывая то и дело рот рваной перчаткой. Руку от рта он почти не убирал. Выглядело это по–смешному. Уж слишком деликатно собеседник заботился обо мне, чтобы не обдать запахами, которые прорывались изо рта.

Я отослал Вовку к снежной горке, обещая подойти к нему не задерживаясь. Меня все больше раздражало в собеседнике то, что он беспричинно улыбался, старательно закрывая рот, очевидно, полагая, что я не замечаю этого. Табачный дым забивал в какой‑то мере запахи и получался букет, от которого, наверное, пропадала бы моль.

— Торопишься? — поинтересовался я с надеждой на то, что он быстрее уйдет с дороги.

— Куда мне торопиться? Уволился. Подыскиваю работу. Все шло о’ кей, а потом… В общем, нашелся один тип, который подсматривал в замочную скважину и записывал в свой талмуд каждый мой шаг, а потом все преподнес начальству на блюдечке с каемочкой. Хороши людишки? А?.. Как в пьесе Островского.

Игорь еще что‑то говорил, но я плохо его слушал. Можно было понять, что уволили его за какие‑то нарушения и пьянство. Но он зачем‑то распинался передо мною, пытаясь доказать, что нарушений не допускал, а пил культурно, как и все.

— Закон пить не запрещает. Следовательно, закона я не нарушаю. За обедом рюмку пропускаю, как французы вино. Все культурно. За что увольнять?

Какому‑то дружку давал машину для поездки на Кубань. Спидометр накрутил больше полутора тысяч кило

метров и теперь его обвиняют чуть ли не в преступлении.

— Человек просил. Ты бы отказал? — спрашивал он меня. — А теперь мне говорят: «Мало, что тебя просили, ты не должен был нарушать». Все правильно. Законы я знаю. В них не написано, что прокурор не человек.

Игорь, видимо, решил выговориться, но я ему не сочувствовал.

— Привезли несколько бочек домашнего вина, разделили… Винцо, я скажу тебе — во! — показал он большой палец.

— Извини, я пошел. Меня ждет Вовка.

— Я провожу.

— Спасибо, не надо. Я спешу.

— Нет, ты только подумай, — не отставал Игорь, — какой гусь. Я ему машину, а он мне такую свинью подложил. Вино вместе пили, и вот — на тебе на закуску…

Игорь бросил окурок, но тут же спохватился и закрыл рот замусоленной перчаткой, как будто у него болели зубы.

— Будь здоров. Извини, спешу…

— Понимаю. Да… Хотел у тебя подстрелить червонец. Чуть было не забыл. А?

Все это было заранее им обдумано, но плохо разыграно. Я видел глуповатую улыбку на его лице и стремление показать, что эта мысль пришла ему в голову неожиданно.

Я показал ему двадцать пять рублей. Меньше у меня не было. Пожал плечами и уже шагнул от него.

— Это мы сейчас, — выхватил он у меня из рук деньги и побежал к киоскам. Мне ничего не оставалось, как ждать его.

— Вот, получи сдачу. Я тебе отдам. Сейчас у меня кризис. В карманах пусто, а душа требует. Нервы натянуты, как струна. А пропустишь стаканчик–другой красненького, стимулятора бодрости, шарики сразу вращаются быстрее и жизнь становится не такой уж кислой. Скажу больше — хочется жить.

Я заметил, что руки у него дрожали. Он меня уже не слушал. Я ему больше был не нужен. Он искал что‑то глазами по сторонам.

— Я отдам, — сказал он еще раз и, отходя, добавил: — Рассчитаюсь, как в английском банке!

На квартиру я вернулся поздно, нарушив обычный распорядок. И хотя надо было приниматься за педаго–гику, я ходил по комнате и никак не мог сесть за стол.

Из кухни до меня доносился тихий разговор хозяйки с Вовкой. Я пошел к ним в надежде на то, что мое настроение поправится за разговором с ними. Рассудительная, деловая хозяйка, работавшая товароведом, только и заботилась о том, чтобы сын хорошо учился в школе.

Вовка пил ситро и закусывал черным хлебом. Его любимое блюдо, — объяснила мать. Я с интересом смотрел на него, завидуя его аппетиту. Он понял мое удивление и сказал:

— Вкусно!

Беседа с Вовкой на кухне не получилась. Мать начала торопить его садиться за уроки, а когда он стал затягивать свое пребывание за столом, она напомнила ему, что надо слушать маму и папу. Вовка не переносил этих разговоров, дерзил.

— Я все уроки сделал.

— Ты еще задачку не решил и не читал.

— Нет, читал.

— Отец, — позвала мать. — Почему ты не смотришь за ним?

— Как не смотрю, — появился он сразу же с ремнем и стал за спиной Вовки. — Я ему говорил — учи уроки.

У отца, как я заметил, поблескивали глаза. Видно, он уже пропустил не одну рюмку самогонки собственного приготовления. Об этой привычке отца Вовка знал, потому что после этого у него прорывался воспитательный зуд с применением ремня. А так обычно отец молчал или вел со мною неторопливый разговор о выпивках, оправдываясь, что пьет он в меру, только дома, деньги на водку не транжирит, семью не разоряет.

— Я не какой‑нибудь выпивоха, под забором не валяюсь. Я дома после работы перед ужином пропущу шкалик и точка.

— Шкалик?.. — с ехидцей подхватил Вовка и почему‑то нарочито громко и неестественно закатился смехом. — Шкалик–бухарик…

— Замолчи, зараза. Ну, что с ним делать?.. Ты лучше слушай училку на уроках и не вмешивайся в разговор старших, — пригрозил отец ему ремнем.

«Зараза» поразила меня. Не будь за столом Вовки, я непременно бы отчитал отца. Но оставалось только укоризненно посмотреть на воспитателя. Он, кажется, понял меня, потому что на его сконфуженном лице мелькнула

улыбка, непонятно что означавшая, и он опустил ремень под стод.

Его посеревшее лицо с прилипшей к низкому лбу прядью слипшихся волос поражало в этот момент своей тупостью.

— Я бы в учителя, Алексей Иванович, ни за что не пошел, — сказал хозяин.

— Это почему же?

— В школе с чертенятами никакой справы нету. Возьмите нашего… Что с него будет?

— Пойдем, Вовочка, пойдем, — уводила мать в другую комнату сына, услышав рассуждения мужа.

Вовка неохотно встал и под конвоем отца шел в. комнату, где стоял его письменный стол.

— Читай задачку, — ласково предложила мать, подсовывая ему поближе учебник. Вовка молчал. Мать сама начала читать условия задачи. Вовка думал о чем‑то другом, смотрел в окно, закатывал глаза к потолку, когда мать рассуждала:

— Значит, так: сорок отнять семнадцать… Сколько будет?

Вовка долго молчал. Мать торопила его.

— Двадцать, — ответил он, продолжая смотреть в окно.

— Издеваешься? — угрожающе спросил отец.

— Вовочка, читай задачку, — ласково просила мать.

— Не буду.

— Не купим елку, — сказал отец.

Сын недоверчиво засопел, ноздри его раздувались гневно.

— Будешь хорошо учиться, пойдем во дворец культуры.

— А что там делать? — спросил Вовка и перестал сопеть.

— Ты что? Тогда не возьму на елку.

— Не надо. Мне там не интересно.

— Читай.

— Не буду.

Послышались шлепки ремнем. Вовка хныкал, а потом стал вызывающе громко смеяться, называя отца академи- ком–бухариком. Мать опять начала упрашивать сына учить уроки. Он сидел за столом и долго шмыгал носом.