Выходит, одних любовь поднимает, а других...

— Добрый вечер, Михаил Семенович!

Корицкий поднял голову. Перед ним стоял мужчина примерно одного с ним возраста, одетый в темно-серое демисезонное пальто. В знак приветствия незнакомец приподнял над головой шляпу.

— Мы с вами лично не встречались. Я иностранец. Вас узнал по фотографии, которая, увы, находится не при мне. Я имею поручение конфиденциально обсудить с вами одно дело.

Еще ничего не поняв, Корицкий вдруг почувствовал какую-то слабость в ногах. Преувеличенно резко, словно чужим голосом, он сказал:

— Я не знаком с вами и не имею желания знакомиться. Честь имею!

С этими нелепыми словами Михаил Семенович сделал попытку пройти. Незнакомец, однако, мягко, но решительно загородил ему дорогу:

— Минуточку, Михаил Семенович! Разве вас не интересует дальнейшая судьба тех материалов, которые вы через свою знакомую передали нам?

— Что-о?

— Вот видите, вас это интересует, — с легким сарказмом произнес иностранец. — Никогда не следует так порывисто уходить от разговора.

— Нам не о чем беседовать. О каких материалах идет речь? — Корицкий говорил торопливо, потому что нужно было что-то говорить, а не стоять просто так и слушать этого человека.

Незнакомец разъяснил:

— Речь идет о тех документах, которые вы передали нам через свою подругу. С ней, к сожалению, произошло несчастье. Кто мог ожидать? Примите наши искренние сожаления.

Корицкий заволновался.

— Что вам известно об Инне Александровне? Кто отравил ее и мою сестру Юлию Николаевну? Или, по-вашему, это случайность?

— Я представляю частную фирму, а не криминальную полицию. Полагаю, что это несчастный случай. Видимо, в буфете аэропорта они съели что-то недоброкачественное.

— Неправда! Сестра мне рассказывала, что, как сообщала ваша полиция нашим следственным органам, все продукты в буфете оказались совершенно свежими.

Незнакомец пожал плечами.

— Это сообщила местная полиция. Каждая страна заботится о своем престиже. Ваша сестра, к счастью, выжила.

Корицкий в ответ хотел сказать что-то резкое, но тут же осекся. Сообразил, что сейчас они говорят не о том, главное же — иностранец знает, что это он передал материалы через Инну.

— Что вам нужно от меня? — уже тихо спросил он.

— Немногое. Документацию последующего этапа технологического процесса, а также те образцы сплава, которые у вас имеются. Давайте погуляем, и я расскажу, что вам следует делать дальше.

Корицкий молча последовал за незнакомцем. Свернув в ближайший переулок, иностранец продолжил разговор.

— Что нужно нам, я уже сказал. У меня мало времени. Встретимся через три дня, в четверг, в семь часов десять минут вечера на углу Метростроевской и Садового кольца, возле Провиантских складов. Завидя меня, не подходите, а следуйте за мной. В удобном месте — его определю я — вы передадите мне сверток, он должен выглядеть так, словно в нем книги. В свертке должны находиться непроявленные фотопленки, расчеты, формулы и прочее. Образцы сплава, полученные на разных этапах работы, пронумеруйте карандашом-стеклографом...

Смысл того, что говорил незнакомец, едва доходил до сознания Корицкого. Но он слушал, не в состоянии прервать эти парализующие его волю слова.

— ...Я передам вам точно такой же по форме пакет в газетной бумаге. На всякий случай, чтобы вы знали, в нем будут детские книги для вашей дочери: двухтомник Марка Твена, «Карлсон, который живет на крыше»... Вы слушаете меня, Михаил Семенович? — вдруг спросил он, заметив отрешенный взгляд Корицкого.

— Да-да, могу повторить. — В голове Михаила Семеновича звенело, но сил, чтобы возразить, у него не было. — Это все?

— Нет, не все, — сказал иностранец, по-прежнему никак не называвший себя. — Мы должны изучить ваши материалы. Понятно, на это потребуется какое-то время. Вы спокойно работайте, завершайте ваш сплав и внимательно изучайте исследования в других лабораториях, прежде всего вашего шефа Осокина. Постарайтесь сфотографировать самые важные материалы. Месяца через два мы свяжемся с вами...

— Стойте! — Улица вдруг заколыхалась, кругами заходил фонарь, словно вершина дерева под порывом ветра. Обмякнув, Михаил Семенович судорожно ухватил за рукав своего спутника.

— Что с вами? — встревожился иностранец. — Сердце?

— Так... — Корицкий выпрямился и отпустил рукав. Передохнул. Сердце и впрямь будто сжал кто-то сильно и безжалостно. Потом прошло.

— Ничего... Не обращайте внимания. Бывает...

Незнакомец смотрел на него хмуро и подозрительно.

— Тогда слушайте дальше. Вы поставили нам определенные условия сотрудничества. Мы сочли, что это разумные условия. Первоначальная сумма, которую назвала госпожа Котельникова, уже депонирована на ваше имя... Но вам могут потребоваться свободные деньги и здесь, в Союзе. Ваши друзья позаботятся об этом. Вам передадут золото, бриллианты, несколько тысяч советских рублей.

— После смерти Инны Александровны все это меня уже не волнует, — печально произнес Корицкий.

— Так вы что, отказываетесь от своих первоначальных намерений? Не следует ли мне понять вас в том смысле, что вы отказываетесь от сотрудничества с нами? — жестко спросил иностранец.

Корицкий испугался. Он понимал, что может стоять за этой жесткостью.

— Нет, что вы... Я сделаю все, что вы просите.

— Вот и хорошо, — уже мягче сказал незнакомец. — Теперь запоминайте условия наших дальнейших контактов с вами. К вам подойдет человек, он скажет...

Через пятнадцать минут они расстались.

Ночь прошла для Корицкого без сна. А утром он совершил самый мужественный поступок в своей жизни: позвонил в Комитет государственной безопасности.

Сложные и противоречивые чувства обуревали Ермолина, когда он слушал показания Корицкого, которые в соответствии с существующим законодательством должны были квалифицироваться как добровольная явка с повинной. Владимир Николаевич знал, что у врачей вырабатывается профессиональный иммунитет по отношению к непривлекательным проявлениям некоторых болезней. Но от тех же врачей он слышал, что, спокойные к язвам, сыпи, запахам, они испытывают неприятное ощущение, если больной приходит на прием в несвежем белье. Это объяснимо: и язвы, и сыпь, и специфический запах — объективные симптомы болезни, не зависящие от воли ее носителя. А грязное белье — это уже проявление, непривлекательной личности пациента.

Во время войны, да и после, Ермолин видел старост, бургомистров, полицаев, бандеровцев, власовцев, «лесных братьев». Как правило, это были люди, сознательно ненавидевшие Советскую власть, выходцы из кулаков, помещиков, торговцев и других враждебных классов и кругов. Видел он и людей, ставших на путь предательства из-за малодушия, не выдержавших ужаса фашистских тюрем и лагерей. Но человека, пришедшего к измене таким путем, как Корицкий, Ермолин встретил впервые.

Ермолин разговаривал с Корицким несколько часов без перерыва. Долго и настойчиво расспрашивал Михаила Семеновича о его детстве, юности, студенческой поре; так врач доискивается до корней болезни, вылезшей наружу в зрелые годы. Так дошли они до момента встречи Михаила Семеновича с Инной после расставания.

— Она была единственным человеком, который меня понимал до конца... — с некоторой патетикой заявил Корицкий.

— Иначе говоря, — отпарировал Ермолин, — она поняла, что вы способны совершить тот шаг, который совершили?

— Вы не так меня поняли, — запротестовал Михаил Семенович.

— Почему же не так? Вас никто не понимал, все считали вас ученым-патриотом, ученым-гражданином. Все эти люди заблуждались, а Котельникова поняла вас правильно.

— Я не это имел в виду.

— Что же, в таком случае?

Корицкий подавленно молчал.

— Или вы считаете, что понимать — это разделять веру в вашу особую звезду? Раздувать ваше тщеславие слепым поклонением?

И на сей раз Корицкий промолчал.