— Простите, Сергей Аркадьевич, но вы сделали определенный акцент на слове «наши». Это случайно?

— Нет, не случайно.

— Как вас понимать?

— Мой заместитель, профессор Корицкий, идя собственным путем, уже нашел свое решение.

Ермолин был неприятно удивлен. Вот те раз!

— Он сделал «орех»?

— В некотором смысле да, сделал.

— Что значит «в некотором смысле»?

— Видите ли... Михаил Семенович мой ученик, талантливый и честолюбивый человек. Последнее качество в его характере содержится, как бы это выразиться поделикатнее, в количестве, превышающем норму. Отсюда нетерпеливость, стремление завершить работу любой ценой.

— Но все-таки он ее завершил!

— А «орех» получился неполновесным! Вы же знаете, что отличить хороший орех от пустого по внешнему виду нельзя, нужно обязательно расколоть. По счастью для Михаила Семеновича, его творение в настоящие щипцы еще никто не закладывал.

— Чем же плох сплав?

— Он вовсе не плох по идее. Но в дело его пускать в нынешнем виде нельзя.

— Почему?

— Прежде всего тем требованиям, которые были поставлены, он отвечает, можно сказать, только формально и только сегодня. А если завтра требования практики окажутся более жесткими? Сплав полетит, запаса прочности на будущее у него нет. Есть и другие недостатки, но это уже очень специальные вопросы.

— А можно этот сплав довести до кондиции?

— Можно. Только на это уйдет лет пять. Но тогда он будет попросту никому не нужен. Техника уйдет вперед, и ей потребуются иные материалы. Уйдет чисто теоретически, из этого несуществующего сплава она как раз и должна быть изготовлена. Значит, будет ждать, то есть отставать. А это немыслимо. Вы же понимаете, о какой технике в первую голову идет речь.

Ермолин задумался. Какая-то смутная идея начала вырисовываться. Или этого ему только очень хотелось?

— Скажите, Сергей Аркадьевич, недостатки «ореха» Корицкого, о которых вы мне рассказывали, очевидны?

— В том-то и дело, что нет! — Осокин разволновался. — Я-то знаю, потому что сам в проблему влез по уши, а кое для кого в министерстве разработка Корицкого весьма привлекательна. Ну как же, можно рапортовать, в фанфары дуть! А я — старый рутинер и тугодум. Хорошо еще, что министр мне верит и поддерживает.

Последние фразы ученого вселили в Ермолина определенную надежду. Кажется, Осокин, именно он, и никто другой, сам подсказывает ему нужное решение.

— Позвольте, Сергей Аркадьевич, мне для себя уточнить вашу мысль. Корицкий разработал технологию производства сплава очень нужного нашей технике сегодня и еще, возможно, несколько лет. Кроме того, сплав Корицкого, назовем его так, несмотря на некоторые достоинства, не свободен и сейчас от серьезных недостатков. Иначе говоря, он не имеет перспективы.

— Именно так.

— Обнаружить недостатки сплава Корицкого можно будет только со временем, точнее, они сами обнаружат себя. Сегодня правильный диагноз его «заболевания» могут поставить лишь немногие. У нас в Союзе это вы. А за рубежом?

— Сразу — никто. Даже самым уважаемым моим коллегам на это потребуется время. Они, конечно, быстро схватят идею сплава, она, не скрою, привлекательна. Ею можно увлечься. А увлечение, тем более влюбленность, как вы знаете, проходит только со временем. И то не всегда.

— Таким образом...

— Таким образом, — дрогнувшим голосом быстро проговорил Осокин, — пусть американцы (полагаю, речь идет о них) влюбляются в идею Корицкого, тратят на это время и деньги. Главным образом — время. Старая формула «время — деньги» канула в прошлое. Сейчас они сами говорят, что «время — это время». Правильно я понял вас, Владимир Николаевич? — неожиданно закончил вопросом Осокин.

Ермолин вздохнул.

— Правильно, Сергей Аркадьевич...

Осокин встал, потом снова сел, передвинул зачем-то пустую чашку на столике.

— Как это произошло? — глухо спросил он. — И какова в этом роль Михаила Семеновича?

— Вы не обидитесь, Сергей Аркадьевич, если на оба вопроса я вам отвечу позже? Когда и сам буду знать больше. О главном вы все равно догадались...

Осокин только вяло махнул рукой.

Ермолин встал.

— Позвольте откланяться... Не долее чем завтра я, с вашего позволения, навещу вас еще раз. Очень серьезная консультация потребуется. Ну и поговорим обо всем.

— Жду, — коротко ответил Осокин.

Уже в дверях Ермолин сказал:

— Иван Никитович Петров просил передать вам самый сердечный привет и добрые пожелания успехов в важных ваших делах.

Глаза Осокина по-прежнему оставались серьезными, даже немного печальными.

— Вот и славно... Иван Никитович был моим первым учителем в том, как беречь государственные секреты. Он на пенсии, наверное? Большой, большой ему привет и за все искреннее спасибо...

Через три дня, в четверг, в семь часов десять минут вечера Михаил Семенович Корицкий подходил со стороны Метростроевской улицы к Провиантским складам. В руке он держал завернутый в газету сверток. Еще издали Корицкий разглядел на углу фигуру человека в демисезонном пальто тоже с газетным свертком в левой руке.

Время от времени Анатолий Кочергин где-нибудь на улице случайно встречал бывшего однокашника по институту. Встречи и радовали искренне, и смущали. Собственно говоря, смущали не они сами, а тот момент, когда оживленные вопросы типа «А помнишь...» переходили в «А где ты теперь?».

Первое время Анатолий пытался как-то уходить от неминуемых расспросов, по потом научился небрежно и многозначительно отвечать: «Так, в одном «ящике»...» Собеседник понимающе кивал и больше никаких вопросов не задавал. Предполагалось, что «ящик» — это непременно что-то чрезвычайно засекреченное. Так, кстати, думал когда-то сам Анатолий и был немало удивлен, когда узнал, что абонировать на почтамте свой ящик для корреспонденции может любая артель.

Правда, бывшие однокурсники попадались Кочергину не так уж часто. Большинство из них работало далеко от Москвы на металлургических предприятиях Сибири, Урала, Средней Азии, Украины, в столицу они наезжали лишь в командировки. Регулярно он встречал лишь Витьку Мокеева — тот работал на «Серпе и Молоте» и жил от Анатолия через дом. Но Мокеев отлично знал, что Кочергин является сотрудником КГБ, потому что в свое время, будучи заместителем секретаря институтского комитета ВЛКСМ, сам подписывал Анатолию характеристику. Виктор никаких лишних вопросов не задавал, один только раз, не вдаваясь в подробности, спросил: «Ну, как, доволен? К печке обратно не тянет?»

Кочергин ответил, что работой доволен, но к печке иногда все же тянет. И это была сущая правда.

Анатолий вырос в семье металлургов. У печей работал и его отец, и двое дядей, и муж старшей сестры Любы (та с семьей жила в Кривом Роге). Мать Анатолия умерла, когда ему было девять лет. Отец, тяжело переживавший утрату, второй раз так и не женился. Мальчика воспитывал сам. После восьмилетки Анатолий решил идти на тот же завод, где уже двадцать два года работал Дмитрий Васильевич. Здесь паренек получил профессию и квалификацию, здесь же, правда с годовым перерывом, закончил среднюю школу.

Отслужив положенный срок в армии — в батальоне аэродромно-технического обеспечения, — Кочергин вернулся на завод. Еще через год отсюда, со знаменитого московского дважды орденоносного предприятия он пришел учиться в авиационный технологический институт по специальности «литейное производство». К этому времени Анатолий, как и некоторые другие его товарищи по комсомольско-молодежной бригаде, был награжден медалью «За трудовую доблесть» и Грамотой ЦК ВЛКСМ.

Сдавая заводской пропуск, Кочергин был твердо убежден (как и отдел кадров), что через пять лет вернется на родное предприятие инженером. Но вышло иначе. После четвертого курса его пригласили в комитет комсомола и представили коренастому мужчине средних лет с веселыми глазами за толстыми стеклами, видимо, очень сильных очков.