Рыночная площадь в Кружно, как и в большинстве маленьких городков этого полесского края, находилась в центре города у двухэтажного здания ратуши, увенчанного пузатой башенкой с часами и флагштоком. Часы были испорчены, на флагштоке лениво полоскался выцветший флаг со свастикой.

Заремба в сопровождении Пивовара и двух немецких солдат появился на вымощенной булыжником, уставленной длинными столами площади рано утром, когда здесь начали собираться пришедшие и приехавшие из ближних сел крестьяне. На столах уже виднелись кучки зелени, грибы, ягоды. Горожанки с блеклыми, потухшими лицами раскладывали на ковриках всевозможное старье. Какие‑то люди, деловитые, с нагловатыми и в то же время похотливыми глазами, собирались на несколько секунд в кучки, словно принюхиваясь друг к другу, и, перебросившись несколькими словами, тут же расходились, опасливо поглядывая по сторонам. Это были мелкие спекулянты, голодные, жадные, готовые надуть кого угодно, лишь бы урвать хотя бы малость. На площадке за рундуками, там, где прежде в ярмарочные дни торговали скотом, виднелись две подводы, остановившиеся тут как бы случайно, только потому, что их хозяев соблазнила прибитая над входом в корчму пани Нели вывеска, на которой была намалевана обнаженная пышногрудая девица, изо всей силы дующая в медную трубу, и надпись: «Объятья сирены». Железные гофрированные шторы на окнах корчмы еще не были подняты, но одна половинка дверей была чуть–чуть приоткрыта, как бы намекая на то, что особо уважаемые посетители, которым не терпится освежить себя рюмкой первача и кружкой пива, будут обслужены гостеприимной хозяйкой и в этот ранний час.

Тщательно выбритый, в добротном спортивном костюме и модных сапогах ― «англиках», осанистый Заремба походил на солидного коммерсанта–фольксдойче, не упускающего случая подзаработать на спекуляции продовольствием, валютой или драгоценностями. Пивовар, одетый скромнее, мог сойти за его компаньона или родственника. Солдаты Карл и Эрнст вели себя так, будто они не имели ничего общего с этими двумя коммерсантами, однако не спускали с них глаз.

Внимание Зарембы сразу же привлек плюгавый субъект лет двадцати семи, одетый в темно–зеленый мундир с тяжелой кобурой у пояса, и весящей на тонком, переброшенном, через плечо ремешке объемистой полевой сумкой. Тщедушный человечек этот прохаживался у рундуков, брезгливо морща губы, рассматривал выставленный товар, явно не собираясь покупать что‑либо. Перед ним торопливо расступались, снимали шапки, кланялись, а он не удостаивал кого‑либо даже кивка головы.

— Простите, вы не скажете, кто этот пан? — с вежливой улыбкой обратился Заремба к проходившему мимо чопорному старичку в котелке и черной паре с аккуратной кошелкой в руках.

— Как же! — воскликнул тот и, округлив глаза, перешел на шепот: — Это пан писарь, старший писарь полиции пан Стахурский.

Заремба подошел к писарю поближе. Тусклые глазки пана Стахурского глядели тоскливо, страдальчески. На его помятом, капризном, самоуверенном личике читалось только одно, обуревавшее его в этот момент желание ― желание опохмелиться. И Заремба не ошибся. Встретив нескольких человек и, кажется, получив от них тайком что‑то, полицейский писарь покинул базар и юркнул в приоткрытую дверь под вывеской «Объятья сирены».

Взяв Пивовара под руку и как бы ведя с ним деловой, коммерческий разговор, Заремба изложил ему свой план:

— Берем писаря. Сейчас я пойду познакомлюсь с ним. Если он клюнет, мы вскоре отправимся с ним на окраину города. Когда отойдем подальше от базара, Карл и Эрнст должны арестовать нас обоих, разоружить писаря и, ничего не объясняя, повести дальше к лесу. Предупреди их. Ты все время будешь наблюдать за нами со стороны и ввяжешься только в крайнем случае.

В зале корчмы было полутемно, и Заремба не сразу различил стоящего у стойки буфета писаря. Крупная переспевшая блондинка, чем‑то напоминавшая девицу на вывеске, но куда постарше, наливала водку из литровой бутылки в стоящую на подносе рюмку. Она недоверчиво, но с кокетством покосилась на незнакомого мужчину.

— Добрый день, пани; Неля! — снимая кепку и прижимая руку к груди, галантно поклонился Заремба. — Прошу извинить за столь ранний визит, но мне нужно сказать несколько слов пану Стахурскому, если, конечно, пан Стахурский будет не против выпить со мной ради знакомства чарочку и закусить самым лучшим из того, что найдется у очаровательной пани Нели.

Эта тирада сопровождалась ослепительными улыбками, поклонами, расшаркиванием, широкими плавными жестами. Заремба великолепно подражал «шляхетному» краснобаю, этакому любимцу изысканной провинциальной публики.

— Надеюсь, пани Неля, — продолжал он столь же галантно, — сможет предоставить нам где‑нибудь здесь тихий и уютный уголок, где бы никто не помешал нашей беседе с паном писарем. Я, конечно, не имею в виду пани Нелкх общество которой нам будет только приятно.

Неизвестно, что больше произвело впечатление на хозяйку корчмы и писаря ― красноречие незнакомца или вынутые им из туго набитого бумажника рейхсмарки, но оба они смотрели на Зарембу с благосклонными улыбками. Тотчас же пани Неля отвела гостей в «кабинет» ― отгороженную от зала дощатыми перегородками кабину и зажгла там свечу.

— Коньяк найдется? — спросил Заремба, целуя ручку хозяйки. ― Цена не имеет значения. Только должен быть настоящий,натуральный,прима.Я в винах разбираюсь.

Эрзацы пусть другие пьют. Если нет настоящего коньяка― бутылку самогона двойной перегонки. И какую‑нибудь интеллигентную закусочку.

— Пани Неле не надо много говорить… — погрозила жирным пальчиком хозяйка и поспешно удалилась к буфету.

Заремба посмотрел ей вслед, затем, приложив палец к губам, нагнулся к сидевшему напротив за столиком писарю, который не спускал с него любопытных настороженных глаз.

— Пан Стахурский, я приехал из Кракова. Я больше ничего не скажу пану о себе. Из Кракова — этого достаточно… И я задам только один вопрос: пана интересуют камушки?

— Для зажигалок? —с заметным разочарованием спросил полицейский писарь. Камушки для зажигалок были дефицитным товаром и ценились очень высоко, но все же спекуляция ими не сулила больших барышей.

Заремба посмотрел на писаря с сожалением, будто вдруг усомнился в его умственных способностях.

— За кого вы меня принимаете? Я говорю о драгоценных камушках, бриллиантах. Я спрашиваю: пана интересуют бриллианты и доллары, твердые и мягкие? Я имею в виду крупную сумму…

Чтобы еще больше ошеломить писаря, Заремба небрежным жестом вытащил из кармана брюк массивный позолоченный портсигар, щелкнул пружинкой, открывая крышку, и протянул его своему собеседнику.

— Пан курит? Прошу. Болгарские сигареты люкс, единственный недостаток — табак не очень‑то крепок.

Капитан Серовол знал, кого посылать на задание. Внушительный вид незнакомца, его манеры, тугой кошелек и золотой блеск портсигара буквально загипнотизировали Стахурского. С каждым мгновением воображение полицейского писаря распалялось все больше и больше ― бриллианты, доллары… Богатство находится где‑то здесь. Ведь недаром этот человек приехал из Кракова в Кружно. Очевидно, ему нужен помощник, соучастник. Если так, то главное не продешевить, сразу же потребовать солидную долю. А может, перед ним обыкновенный мошенник, желающий под видом бриллиантов продать обыкновенные стекляшки? Есть и такие…

— Вы хотели бы найти покупателя?

Заремба бросил на писаря уничтожающий взгляд.

— В вашем Кружно нет покупателей, какие могли бы приобрести эти камушки даже за половину их стоимости, — сказал он, надменно вскидывая голову. — Но эти драгоценности и валюта могут оказаться в наших руках, если мы с вами сговоримся и пойдем на небольшой, прямо‑таки ничтожный риск.

Услышав шаги за перегородкой, Заремба подмигнул писарю и добавил, будто продолжая разговор, затеянный совершенно на иную тему: