— И это ты называешь сражением? — наседал Василий.

Константин в упор разглядывал брата.

— Так что ты предлагаешь — капитулировать?

— У меня голова кругом идет, — признался Василий. — Баста! С меня хватит. Я выхожу из игры. Плетью обуха не перешибешь.

— Как прикажешь тебя понимать? — спросил Костя.

— В том смысле… Никаких заданий. Игра не стоит свеч.

— А присяга?

Василий побледнел, вопрос воспринял как личное оскорбление.

— Присягу не трогай! — крикнул он. — Она священна. С автоматом в руках — пожалуйста. Впереди пойду на штурм вражеских укреплений. А так — кто я?.. Крот! Слепец! Ничто! Меня самый дохлый фриц запросто раздавит и пикнуть не даст. Я не божья коровка, я — боец.

— Ты опять загибаешь, — возразил Костя. — Мы на фронте, на передовой линии огня, на самой что ни на есть из передних передовой.

— Ты, я, она, — Василий указал на сестру, — если отбросить красивые слова, просто холуи, гитлеровские прислужники. Не мотай головой, если разобраться, так оно и есть. Посуди сам: ты ремонтируешь станки, она лечит железнодорожников, которые возят на фронт немецкие танки, я ежедневно выслушиваю от вахмистра оскорбления и вынужден молчать, хотя язык у меня на месте. Разве не так? И нечего нам прыгать, Красная Армия и та не устояла, а куда нам!

Константин, не скрывая презрения к брату, сказал:

— Я уже слышал такое. Тебя страх обуял. Выжить, на коленях ползать, сапоги лизать, лишь бы выжить! Вот к чему ты зовешь. Нам действительно не по пути с тобой. Но предупреждаю, если что — я сам, вот этой рукой, тебя, как труса, задушу!

Направляясь допрашивать заложников, Рейнхельт находился до крайности в возбужденном состоянии. В этой проклятой стране его преследует злой рок. Тускнеет его репутация безапелляционного знатока русских.

А не всего ли себя он отдает службе! Изменил многим привычкам: на развлечения отводит самую малость времени, на второй план отодвинул «женский вопрос». А какой прок? Опять диверсия в порту, куда, казалось, щука не проскользнет!

Семен Метелин острым камнем в печенках засел! Серый мальчишка, сын обыкновенного робота, а вот тебе на — неуловим!

Задета честь, уязвлено самолюбие! Да и начальство шпильки пускает: утверждал, мол, что в Приазовске действует единственный фанатик Метелин. Неужто не хватает смекалки с одним управиться?

А один ли?.. Он, гауптштурмфюрер, давно разобрался: город опутан умело скроенной, ладно сшитой сетью партизанских групп. Помалкивать нужно, невыгодно опровергать собственную версию.

Пока Рейнхельт не пал духом. Есть возможность восстановить престиж, заслужить обещанный Железный крест. Остановка за небольшим: требуется поймать Метелина. А как это сделать?.. На верную приманку, Ирину Трубникову, не клюет. Хитер! К невесте глаз не кажет.

Одно время вкралось сомнение: не заодно ли Ружа с Метелиным! Рейнхельт зорко стал за ней следить, изображая простачка, на ночь «забывал», как бы по рассеянности, на столе малозначимые документы с грифом «Совершенно секретно». Она к документам не прикасалась. Иногда он, уходя в ванную комнату, оставлял списки людей, подлежащих аресту. Ждал, что Ружа кинется по адресам предупреждать тех, над кем нависла угроза. Ничего подобного! В беседах сдержана, ни о чем не расспрашивает.

Что касается Ирины Трубниковой, то начальник депо даже заверил в ее лояльности: сама, дескать, как-то сообщила ему о подстрекательских разговорах Петра Ивлева.

Тупоголового начальника депо легко обвести: звезд с неба не хватает! Сейчас гауптштурмфюрер досадовал на себя: зачем оставил Ирину на свободе? Явная промашка… Ну что ж, ошибку не поздно исправить. Попробуем на огне поджарить нежного цыпленка, посмотрим, как запищит?

Рейнхельту есть о чем подумать. Взять хотя бы тайное исчезновение с документами Отто Нугеля. О, как рвал и метал генерал Вольферц! Сместил коменданта города, расстрелял начальника полиции. Рейнхельт несколько дней не показывался ему на глаза. Если бы не многолетняя привязанность генерала к его семье, не избежать бы отправки на фронт! А концов не найдено. Майор будто бы испарился. Был и не стало.

Теперешняя диверсия в порту опять-таки чуть не стоила ему карьеры. Спасая себя, Рейнхельт сумел дело повести так, что док якобы торпедирован русской подводной лодкой. И доказал! Начальство такое объяснение вполне устраивало: признать, что в хорошо охраняемый объект проникли партизаны, значит расписаться в собственном бессилии. А кому это охота? Наказание понесли моряки: они якобы проворонили русскую лодку, допустили к самой гавани.

Есть и радость. Совсем недавно Рейнхельт заслужил генеральскую благодарность. Там, в предгорьях Кавказа, под самым носом Вольферца, гауптштурмфюрер обнаружил и обезвредил партизанский отряд. Его запросто не сбросишь со счетов.

Что-то случилось, если опять генерал не может без него обойтись.

Но как все-таки поступить с Трубниковой? Помощникам доверить, если придется отлучиться в горы?.. Пустоголовые, всю обедню испортят. Пусть порезвится до моего возвращения с Кавказа, а там сам займусь!

Приняв такое решение, он переключился на предстоящий допрос, хотелось сосредоточиться. Но времени на размышление не осталось: подъехали к овощехранилищу, превращенному в тюрьму.

Часовые открыли перед ним деревянную дверь, окованную железными полосами. Спускаясь вниз по ступенькам, он платочком зажал нос: из подземелья тянуло квашеной капустой, гнилым картофелем, овощами. В бывшем кабинете заведующего складом его ожидали следователь и полицейские. Окинув их начальственным взглядом, Рейнхельт оттолкнул услужливо поданный стул:

— Докладывайте!

— Отнекиваются, — ответил главный вахмистр. — Ничего, мол, не знаем.

— К эффективным мерам прибегали?

— Вы запретили. Не посмели ослушаться.

— Выведите их, — распорядился Рейнхельт. — Посмотрим, чего они стоят!

Заложников выгнали во двор, огороженный дощатым забором, по углам которого высились башни с автоматчиками.

Поднявшись на опрокинутый ящик, он, обращаясь к арестованным, сказал:

— В том, что вы здесь, виноват известный многим из вас Семен Метелин. Это он взорвал железнодорожный мост, совершил диверсионный акт в порту. Совсем недавно он пробрался в контору, ограбил кассу, в которой хранился месячный заработок рабочих.

Рейнхельт пытался играть на чувствах арестованных. Среди них много женщин, они падки на посулы, доверчивы. Вот гауптштурмфюрер и решил порисоваться. Подошел к женщине, потрепал ее ребенка по щекам:

— Вот такой карапуз просит хлеба, а на что купить? Бандит Метелин утащил деньги, заработанные отцом. Метелин пьянствует, развратничает, а малыш без манной каши остался.

Доверительный интимный тон речи ему самому понравился. Даже немного растрогал. Женщин на низко склонила голову, молчала.

— Я собрал вас, чтобы напомнить… Немецкое командование обещает тому, кто укажет, где скрывается бандит Метелин, десять тысяч марок. Кто-то из вас сегодня, нет — сейчас станет богачом! — Повысив голос, выкрикнул: — Или пеняйте на себя. Если этого не сделаете, всех до единого расстреляю. Это не угроза. Это приказ. И я его выполню.

Он помедлил, ожидая, что вот сейчас кто-то выстудит вперед и скажет: «Я знаю, где Метелин». Но этого не произошло. Угрюмые люди с каменными лицами, потупившись, молчали.

Подземелье стали называть «Ласточкиным гнездом». В нем Метелин поселился сам и расположил типографию. Но как перенести «американку», шрифты? На лошади Василия сделать это проще. Костя решительно запротестовал: его брат вообще не должен знать о существовании этого подвала.

После смерти Сергея Владимировича Ружа приходила сюда только для связи с Центром. Остальное время проводила в городской, как она выражалась, квартире. Рейнхельт иногда приезжал без предупреждения, поэтому из дому отлучалась крайне редко по самым неотложным делам, нельзя же давать повода к подозрению.