– Ловись гном большой и маленький, прячься в йотуновы валенки, лезь в пасть драконову, оборачивайся на темную сторону. Щас тебя орк как поймает да в губки зеленые поцеловает.

– Ну, ты схлопочешь за свои домыслы… Я тебя сейчас… – задыхающаяся от неуправляемых эмоций орчиха быстро утомилась от мелькающего прыткого бегуна, который закружил ее настолько, что пришлось вновь присесть на ступеньки.

Белобока и Маргаритка в игрища темных существ не вмешивались. Через окошко смотрели. Или их дом не выпускал?

– Ну, успокоилось сердечко? – пропел Кроха, лихо прыгая мимо на одной ножке и поражая всех ночных насекомых фосфорицирующими усищами. А вы не знали, что усы у гномов в темноте светиться начинают? Да-да, им и фонарей в их подземельях не нужно.

– Успокоилась, только я вот одно понять хочу… Ты нарочно меня дразнишь?

– Да разве ж я дразню? Это лягухи на болоте почем зря балуются, путникам языки показывают, а я – с самой широкой душой. Эх, Валари, мы с тобой такое дело своротили, мы друг дружке доверились… Зачем мне тебе придумывать? Кости я взаправду бросил. Выпал ребеночек, да непростой – с великим будущим. Ты припомни, может, он тебя заколдовал? Или твоим сном воспользовался?

– Не помнит она ничего, – шепнул дом, – она своего естества вообще стесняется. Одевается, как мужичьё, волосы вон ваще состригла по самое не балуйся. Она и думать не думает, что может быть беременная. А мы, духи домашние, всегда легко определяем, кто скоро новую жизнь родит.

– Не хай-бабай, травите байку свою дальше. Ну, что вы еще там придумали? – Валари про себя-то Арка вспомнила, окунулась в глазюки его медовые, вспомнила голос его, солнцем всю землю озаряющий, руку его, жизнь пробуждающую.

– А мы чего? Мы вроде случайно закрутились, – зашаркал гном ножкой. – Я так в деревне уже какой год промышляю. И на судьбу не жаловался. Жил без приключений, в полном достатке… – он посмотрел на окна, за которыми Маргаритка и сорока пытались показать знаками, чтобы им дверь открыли. – А вот зачем девчонке ты не говоришь, что не мужчина? Она ж в тебя по уши втрескалась…

– Точно так, – поддакнул дом. – Или у вас нестандартные отношения?

– Да пошли вы оба! – Валари еле встала. – Не обязана перед вами отчитываться и слушать вас не хочу. Пойду в баню спать! А кто из вас ко мне попробует сунуться, враз головушку откручу… Поняли?

– Поняли! – кивнул послушненько гном. – Ты подумай, а мы тебя тутушки подождем…

Ломанулась Валари по крапиве к бане вся не своя, не оборачиваясь на крик выпущенной на улицу Маргаритки, которая решила, что «великий наемник» уходит. Дверь изнутри заперла на щеколду, к стенке прижалась спиной и долго так стояла, пол рассматривая.

Как же так? Какая беременность? Что это такое? Не то, чтобы орчиха про детей ничего не знала да про то, как они появляются, но ведь все это в теории, а тут… Нетушки, не пропускала она важного момента. Целовал – да! Зубы заговаривал – да!

И тут Валари словно вспышкой осенило – был момент, когда она вообще ничего не помнила, и те ощущения, что после остались.

– Не-е-е-е, – протянула шепотом и у виска себе покрутила. – Не польстится мальчишка в человеческом обличье на высоченного, страшного и злого орка. У кого хочешь спроси. Все себе ищут пару из одного теста. Или нет? Как он на меня смотрел? Какие слова говорил… А песни какие пел…

Красными маками щеки впервые вспыхнули, а внутри – прямо на донышке души – зашевелилось что-то новое: сознание, что все сказанное сейчас во дворе не сказочка для детишек, а правда… Но верить в домыслы гномов-извращенцев Валари не спешила. Она и так по уши втрескалась в котообольстителя. Она каждую минуту его вспоминала. Зачем надежды ложные внушают? Ух, бахнула кулачищем в воздух, словно кому хотела в глаз дать. В одеже новой на лавку повалилась, глазоньки закрыла, каждую детальку в голове прокручивая. Детальки крутились, но в нужные места не вписывались. И умножали они сомнения да вопросы разные. Долго орчиха не засыпала, ворочалась…

Уж и ночка темная спустилась. Яркая оранжевая луна сыром пахучим в маленькое окошко заглянула, заулыбалась. Уснули, видать, и пировальщики в доме, да и дом тоже угомонился. А наемница всё овец разноцветных про себя считала, дабы не предаваться анализу и самооценке. Знала счет Валари до ста, так что определить велико ли стадо, не представлялось никакой возможности.

Как забрезжил рассвет за деревней, забылась орчиха пугливым да некрепким сном. И приснилось ей вота что: будто застряла она в коконе безобразном, карябается из него отчаянно, на волю рвется – туда, где солнце яркое, где чудесный сад огромными розами алыми распустился. Выглядывает наружу, и вроде как видит там мотылька золотого. Мотылек ей крылышками машет, зовет в путь-дорогу… А у Валари от оков освободиться не получается, держит ее сила великая, что всякое существо к земле ближе тянет да неба его лишает. «И у меня крылышки есть, и я летать умею», – заголосила, забила по стенам темницы, и развалились те на мелкие кусочки. Вот я кака! Смотри, мотылек… Высоко над розами порхаю, всякую красоту принимаю. Крылья у меня разноцветные, тело пушистое, нежное. Бабочка я редкая, раскрасивая, распрекрасная, в Книгу Красную занесенная. Мотылек голосом мальчишки в ответ ласковые слова произносит, хоботком навстречу тянется, и такая у них любовь в облачках голубых получается, что прям хоть сейчас поэму сочиняй. Лепестки красные так на них и сыплются, а они – крылышками машут, животиками трутся, играют и смеются. В общем, счастие мотыльковое происходит во всей красе на зависть другим жучкам-паучкам.

Но тут налетели тучи темные, тучи темные да дождевые, и напрыгнула на мотылька золотистого паучиха черная, огромная. Лапками любимого схватила, в темную нору потащила. Вьет вокруг милого сети крепкие, крутит да приговаривает: «Не видать тебе суженого, не сидеть за столом одним. А будет он моим. Будет вечным рабом». Осерчала тут Валари, крыльями захлопала и…

С лавки с громким ругательством свалилась. Отбила мягкое место и локоть. Вот тебе и бабочка стокилограммовая! Глазки сонные протирать начала. Ба, а это что за?..

Прямо перед орчихой стоял миниатюрный столик, на котором были сервированы серебряный кофейник, тарелка с сыром разнообразных сортов, сахарница, две офигительно красивые чашечки. На серебряном стульчике сидела огромная серая крыса, то есть огромный серый крыс, разодетый по последней моде: в синем костюме в полоску, двуцветных штиблетах и с цилиндром на голове. Крыс смотрел на Валари черными круглыми глазками, правой лапкой мешал кофе в своей чашечке.

– Просю, – пригласил он орчиху за кофепитие и повел розовым носом.

– Едрить твою налево! Еще один причепился, – ухнула орчиха, с любопытством разглядывая угощение и прислушиваясь к шуму на улице. Она с сомнением отпила дымящегося напитка и положила в рот кусочек сыра, поражаясь многообразию охвативших ее вкусовых ощущений. Действительно, очень вку-у-у-сно.

Крыс наблюдал за действиями Валари внимательно, одобрительно хмыкнул, когда она потянулась за вторым куском:

– Не желаете ли молочка козьего? Я тут вам в крынке принес – свеженького.

– Хочу, – кивнула орчиха. – А ты откуда вообще взялся?

– Вообще-то я всегда тут жил. – пожал плечами крыс и огладил свой великолепный костюмчик. – А вот вы появились в моем доме как-то совсем некстати, захватили толпой, шумели непрестанно, – он скромно потупил глаза, словно скрывал недовольство за вежливостью. – Пришлось временно дислоцироваться сюда… Но, к огромному моему сожалению, вы решительно захватываете места моего обитания.

– А мне казалось, что это дом Маргаритки, – пожала плечами Валари и оглянулась на окно, за которым возле дома происходило какое-то шевеление. – Что они там делают?

– Понимаете ли, – также вежливо отозвался крыс, – ваш друг гном согнал народ со всей деревни, чтобы срочно произвести капитальный ремонт.

– Как это – согнал?

– Обыкновенно. Дернул волшебный волос из уса, и все проявили патриотические чувства по отношению к соседям. – крыс подлил орчихе кофе, положил ложечку сахара. – Раньше, когда эмансипация не была такой всеобъемлющей, обычно женщины по крышам не лазили и дыр не заделывали. Тем более, ребеночка ожидая.