Итак, Урсула предоставляет для совещаний комнату в своей квартире, но сама она присутствовать при разговоре не должна. На этом они пока и остановились. Вскоре начались встречи. Зорге руководил ими два года, затем, в 1932 году, на этой работе его заменил Карл Римм.

Должно быть, для проверки и тренировки Зорге предложил ей присутствовать на демонстрации на центральной улице города — естественно, не в качестве участницы, а как стороннего наблюдателя. Как эта демонстрация отличалась от манифестаций в ее родной Германии! Она стояла, прижав к груди пакеты с покупками, играя роль благовоспитанной буржуазной барыни, напуганной происходящим. Но ее лицо, как она ни старалась, все равно выдавало ее истинные чувства, темные глаза гневно сверкали. Женщина видела, как избивают и арестовывают китайцев, видела их лица — лица людей, подписавших себе смертный приговор, потому что в Китае арест во многих случаях был равнозначен смерти. Тогда она поняла, что ради этих людей она готовы выполнить любую работу, которая от нее потребуется.

Представитель Коминтерна в Китае Герхард Эйслер, с которым Урсула была знакома еще по работе в Германии, увидел молодую женщину возле витрины магазина, рядом с которым происходила кровавая расправа с демонстрантами. Урсула понятия не имела, что он в Китае, да и видела его за все время пребывания в этой стране только один раз. Эйслер посоветовал ей постараться выглядеть более женственной — хотя бы надеть шляпу. В глазах Урсулы женственность не сочеталась с коммунистическими взглядами — но, впрочем, если это нужно для дела…

Эйслер знал и о том, что отец Урсулы был активным участником немецкого рабочего движения и пользовался заслуженным уважением. Вскоре после того, как они встретились с Герхардом, Коминтерн также предложил ей сотрудничество. Совмещать эти две работы было невозможно: пришлось выбирать между Зорге и Коминтерном.

— Я считаю, что вы должна работать в моей группе, — довольно твердо сказал как-то Зорге. — Замена, с точки зрения конспирации, нежелательна. Однако окончательное решение все равно за вами.

Урсула осталась с Зорге и его группой. В то время она даже не задумывалась, кто они такие и какие задачи выполняют. Лишь значительно позднее она узнала, что все это время работала на разведку Генерального штаба Красной Армии. Впрочем, для нее это ничего не меняло, более того, известие о том, что Зорге работает на СССР, обрадовало ее. Это было время, когда иностранные коммунисты всем, чем только могли, старались помочь первой стране победившего социализма.

В 1931 году у Урсулы родился сын, которого она назвала Мишей в честь Михаила Голда, американского коммуниста и писателя, редактора американского левого журнала «Нью мессес».

Рихард поздравил ее с этим событием. Урсула подвела его к детской кроватке, немного смущенная тем, что речь идет не о работе, а о таком сугубо личном деле, как ребенок. Он склонился над кроваткой, осторожно отвернул край одеяльца и долго молча рассматривал малыша. «В чем дело? — удивилась Урсула, не ожидавшая от своего начальника такого внимания. — Наверное, такого маленького он еще никогда не видел…» Она не понимала еще, что даже такой оптимист, как Зорге, не может не чувствовать одиночества, что он тоже мечтает о семье, о детях… Вскоре после этого, в 1932 году, находясь в Москве, он встретит Катю Максимову и начнет заговаривать с руководителями Разведупра о свадьбе, о семейном уюте, о детях. Кто знает, какую роль сыграл в этом крохотный Миша? Впрочем, мечта останется мечтой: брак с Катей был зарегистрирован 8 августа 1933 года, когда Зорге был уже в Японии, откуда он так и не вернулся…

Ребенок занял все мысли Урсулы. Вскоре после его рождения она писала Юргену и Маргарите: «Не могу нарадоваться на своего ребенка и в то же время не приходить в ужас от того, что он поглотил меня всю, с головы до пят. От меня нынче ничего не осталось ни для Рольфа, ни для политики, книг и вас. Только он один — все остальное лишь в той мере, в какой это касается ребенка. Это новый для меня мир, с совершенно новыми чувствами и мыслями».

Но как же недолго продолжалось это «поглощенное» состояние — всего одиннадцать дней! А потом вновь появилась политика, и в следующем письме — к матери — рассказы о ребенке уже чередуются с рассуждениями о советской пятилетке.

В этом же году Урсула и Рольф переехали на новую квартиру. Этому событию предшествовал разговор Урсулы и Зорге.

— Гельмут ничего не знает о моей нелегальной деятельности, — ответила женщина на настойчивое предложение Зорге снять другую квартиру. — Его репутация и дом вне подозрений. Это отличное место для прикрытия. — Зато его жена вечно сидит дома. А мы не можем так рисковать. Зачем подвергать наших товарищей и, кстати, вашего друга лишнему риску?

Урсула и сама понимала, что Рихард прав. Гельмут был старым другом Рольфа, с восемнадцати лет. Он с интересом и симпатией относился к Китаю, знал и о ее политическом прошлом. Вместе с тем, у нее и в мыслях не было рассказать ему о своей работе. Их друг был удачливым коммерсантом, честолюбивым и гордящимся своим взлетом из самых низов. Он много внимания уделял своей карьере, хотя и видел слабости буржуазного общества. Рихард был прав: Урсула не имела права друга такому риску — если бы явка в его доме была раскрыта, не только карьера потерпела бы крах, но ему грозили куда более серьезные неприятности. Впрочем, они с Рольфом и так давно уже подумывали о том, чтобы зажить своим домом, и предложение Зорге только подтолкнуло неизбежное.

Урсула и Рольф подыскали подходящий дом в районе, находящемся под французским управлением. 1-го апреля 1931 года супруги переехали на авеню Жофра, 1464. Поселок был расположен как бы в маленьком парке, каждый дом окружали деревья. Из дома имелось два выхода, что было очень важно для безопасности встреч. Комнаты были изолированы, слуги без звонка не появлялись, пройти незаметно по лестнице, ведущей на второй этаж, было невозможно. Примерно раз в неделю Рихард Зорге и его соратники рано утром приходили сюда. Урсула не присутствовала при их беседах и лишь следила, чтобы им не мешали. Они все время приходили в разное время и уходили тоже поодиночке, с короткими интервалами. Зорге задерживался дольше всех, давал Урсуле для обеспечения алиби какую-нибудь журналистскую работу, но, в принципе, в Шанхае контакты между европейцами были делом естественным и не нуждались в объяснении. Китайские товарищи обучали Урсулу языку, что создавало их визитам видимость легальности. Впрочем, конспирация была поставлена отменно: за два года Зорге, как минимум, восемьдесят раз побывал в их доме, и об этом никто не знал.

Урсула понимала необходимость конспирации, а также то, что ей не следует ни присутствовать при разговорах, ни вообще проявлять какой-то интерес к тому, что ее не касается. «Однако, — как вспоминала позже она, — мое стремление не показаться любопытной порождало во мне неуверенность — я не знала, о чем мне следует говорить с Рихардом». В своем стремлении Урсула дошла до того, что на вопросы Зорге она отвечала практически односложно. Долгих разговоров не получалось. Однажды, после неловкой паузы, возникшей во время их более чем сдержанной беседы, Урсула сказала: «Вам пора уходить». Он был единственным из ее партийных товарищей, к кому она обращалась на «вы».

— Итак, меня выгоняют, — спокойно и немного грустно констатировал Зорге, взял шляпу и вышел. Урсула опустила голову, но промолчала и не задержала его. Чутким женским взглядом она не раз замечала то, чего не видели другие. Бывали дни, когда этот человек, обычно веселый и жизнерадостной, приходил молчаливым и подавленным. Только спустя двадцать лет Урсула до конца поняла, как же тяжела жизнь разведчика — тогда, когда она ответила советскому представителю в Берлине: «Я занималась этим делом двадцать лет — с меня хватит!»

А в первые недели весны 1931-го года он пригласил Урсулу прокатиться с ним на мотоцикле. Они мчались так быстро, как это было возможно. Скорость привела Урсулу в восторг, она словно заново родилась, забыла обо всем на свете — она никогда до того не ездила на мотоцикле. Она смеялась, сбросив маску солидной дамы, которую носила до этого, шутила, болтала без умолку.