— Быстрее, еще быстрее, Рихард! — смеясь, требовала она, и мотоцикл мчался по дороге еще быстрее, ветер свистел в ушах. Лишь спустя полгода, навещая Рихарда в больнице после очередной аварии — его нога была в гипсе — она узнала, что он всегда ездил с недозволенной скоростью. А тогда… Зорге вел машину уверенно, и ей совсем не было страшно. После этой прогулки Урсула перестала испытывать смущение, напряженность и скованность в их общении растаяли без следа. Право же, ради такой поездки стоило и нарушить строгие правила конспирации.

Зорге не учил Урсулу конспирации. Она научилась сама — в условиях Китая это получалось естественным образом. Как она позднее писала, «опыт других может, конечно, оказаться полезным, но ответственность за собственную жизнь учит особенно основательно думать о других и своей собственной судьбе и соответственно действовать». Она проверяла, нет ли за домом слежки, часто приглашала в дом представителей «высшего общества», чтобы нелегальные гости терялись на их фоне. Зорге расспрашивал Урсулу о ее прежних знакомых — Зеебоме, Вальтере, Бернштайне… Всех их она приглашала, если было нужно, и скрупулезно передавала содержание их бесед. Ей нравилось смотреть, как Рихард слушает ее. По выражению его лица она чувствовала, насколько важной была информация, и постепенно научилась направлять беседы со знакомыми в нужное русло. Урсула становилась разведчицей.

«Мы с Рихардом», — гордо говорила Урсула. Работая вместе, они дополняли друг друга, создавая достаточно гармоничный союз — хотя она по-прежнему не знала, на кого работает. Зорге выслушивал ее мнение, ее оценки, иногда соглашался, иногда — нет, но всегда относился к мнению Урсулы с интересом. Если она была слишком лаконична, он спрашивал: «А что вы по этому поводу думаете?» «Зачем ему мое мнение? — недоумевала Урсула. — Да и сама информация — неужели она важна для него? Ведь у него огромные связи». Но как-то раз он сказал: «Хорошо, хорошо, правильный анализ», — и Урсула поняла, что он учил ее. Она училась с радостью, и была счастлива, что находится бок о бок с такими замечательными людьми, как ее новые товарищи, рядом с Рихардом. Это была та жизнь, о которой она мечтала. Она по-прежнему не знала, на кого работает, но никогда не спрашивала об этом. Урсула знала лишь столько, сколько было необходимо, и не стремилась узнать больше, понимая, что, чем меньше человеку известно, тем меньше он в случае провала может выдать.

Постепенно Урсула приобретала опыт, ее знания ширились. Рихард стал давать ей все более и более сложные поручения. Она обрабатывала поступающую информацию, переводила донесения с английского языка на немецкий, фотографировала документы. Получала почту и донесения, встречалась с теми китайцами, которые по разным причинам не могли приходить к ней. Понемногу занималась и вербовкой. Постигала основы конспирации. «Конспирация стала моей второй натурой, поскольку товарищи, которых надо было уберечь, действовали в условиях постоянной опасности. Забота о них вошла у меня в плоть и кровь, так же, как и забота о моем маленьком сыне… Так же как меня будило малейшее проявление жизни ребенка, точно так же я настораживалась при малейших неожиданностях, возникавших в окружении товарищей».

Урсула считала, что, занимаясь конспиративной работой, надо как можно меньше играть. Не следует отказываться, если есть хоть какая-то возможность, действовать в гармонии с собой. В соответствии с этом принципом она избрала для себя роль «дамы демократического склада ума с прогрессивными взглядами и интеллектуальными запросами». Для европейской женщины такое поведение не было чем-то необычным — впрочем, в Китае женщины традиционно были людьми второго сорта, и их взгляды мало кого интересовали. Правда, ее коммунистическое прошлое в любой момент могло стать известным — но и тут для молодой женщины не было никакой опасности. Для выходцев из буржуазной среды в то время были характерны прогрессивные взгляды разной степени радикализма, кое-кто в молодости заигрывал с коммунизмом, а потом «поумнел» и теперь вел обычный образ жизни обеспеченного буржуа.

Китай был своеобразной страной, где достаточно широкий либерализм уживался с самыми жесточайшими репрессиями. С одной стороны, при Чан Кай-ши не были запрещены демократические и даже умеренно левые организации, особенно в среде европейцев, которые имели особые права и особые привилегии. С другой — с 1927 года по 1939 год в стране погибло около 40 тысяч коммунистов. Очень немногие вышли из тюрьмы — а большинство туда вообще не попадало, их убивали раньше. В провинции было в обычае выставлять головы казненных коммунистов на кольях у городских стен…

Проблема конспирации тесно переплелась с личной жизнью Урсулы. Рольф презирал шанхайское общество не менее чем сама Урсула, и становился все ближе ей в политическом отношении (впоследствии он также станет коммунистом и советским разведчиком). Он хорошо относился к китайскому народу. Тем не менее, он настоятельно просил Урсулу отказаться от партийной работы, едва узнал об этом ее желании. Произошло это еще до знакомства с Рихардом.

— Эта страна — чужая нам, — говорил он. — Пойми, я должен обеспечить семью, ведь я ответственен за тебя и нашего будущего ребенка. А ты переоцениваешь свои силы. Если тебя коснутся жестокость и зверства, я не смогу это выдержать.

Урсула молчала.

— Я никогда тебе ничего не запрещал, — продолжал он взволнованно, — ни в чем не ограничивал твою свободу, но теперь вынужден настоять на своем. Пойми, это даже не ради тебя, а ради нашего ребенка. Ты сама еще не знаешь, что он будет значить для тебя…

Уже тогда Урсула твердо решила, что, если она установит связь с партией, то ничего не скажет об этом мужу. Это было нелегко. С самого начала совместной жизни они решили, что принципом их брака будет честность: лучше причинить спутнику жизни боль, чем лгать ему. Но теперь следование этому принципу стало невозможным, и Урсула так ничего и не сказала мужу о том, кем на самом деле был Рихард. В течение трех лет их жизни в Шанхае Рольф не знал, что их квартира использовалась для нелегальных встреч (Зорге провел их более 80-ти), что в шкафах хранятся секретные материалы. Ее друзей он считал коммерсантами, и в его присутствии она общалась с ними, как с коммерсантами. Она ни о чем не говорила с мужем, не рассказывала ему о партийных друзьях, о работе. Рихард был удивлен, когда она рассказала ему об этом: вероятно, у него было другое впечатление.

«Я принимала участие в движении Сопротивления, — вспоминала позже Урсула, — а спутник моей жизни отговаривал меня от этой борьбы и устранился от нее».

Хотя, к чести Рольфа, нужно сказать, что вел он себя сдержанно, смирился с частым отсутствием жены и сложными обстоятельствами, надеясь сохранить семью. Но, наверное, именно тогда в их отношениях и возникла та трещина, которая позже привела к разрыву.

Некоторые члены группы Рихарда Зорге стали близкими друзьями Урсулы. Двух китайцев — подвижного, темпераментного Хана и медлительного, основательного Венга — Рольф знал как учителей китайского языка своей жены. Она же, в свою очередь, учила их немецкому и английскому. Оба китайца работали в Государственном институте социально-экономических проблем и могли передать Урсуле такую информацию, какую иностранцам было не так-то легко заполучить. Но они не только обучали ее китайскому языку и снабжали теоретической информацией. С Ханом она ездила в Нанкин, где побывала на хлопчатобумажной фабрике «Лишин». От увиденного она пришла в ужас, впервые столкнувшись с таким уровнем эксплуатации. Это была живая иллюстрация к Марксу.

На фабрике работало две тысячи человек, из них полторы тысячи женщин и около двухсот детей, начиная от десяти лет. Все они трудились в ужасающих условиях, в жаре и духоте, при непрерывном грохоте, по 12 часов в день. Единственным «послаблением» женщинам и детям был лишь небольшой перерыв в течение рабочего дня. Зарплата, в переводе на немецкие деньги — от 8 до 12 марок в месяц. Жили рабочие в фабричных домиках. Жилье одной семьи, насчитывавшей пять человек, составляла пустая комната, где можно было поставить две кровати, и за это «жилище» надо было платить полторы марки в месяц. Дети в этой семье работали на фабрике, начиная с десяти лет — первые полгода бесплатно, затем получая 15–20 пфеннигов в день. Выходных не предусматривалось, в месяц бывало два-три свободных дня — по техническим причинам. Впрочем, люди, имевшие даже такую работу, считали себя счастливцами. В соломенных хижинах вне городской черты нашли себе приют безработные. В городе из 48 шелковых фабрик работали только четыре…