Поиск
«Мир — это только росток…»[120]
Мир — это только росток,
Намёк на возможный цветок.
Льются апрельские струи,
Женские ноги легки.
Миру даны поцелуи,
Миру даны — стихи.
Всё это только начало,
Только первый росток.
В мире ещё так мало
В холод бросающих строк.
В мире ещё так мало
Дух занимающих губ.
Нежность была и завяла,
Тянется копоть с вокзала…
Мир — это только начало —
Молод, изменчив, груб.
Мир — это весть благая:
В чёрном, исходном, пустом
Есть этих тучек стая,
Есть этот сад за окном.
Клёнов листва глухая
Тянется вверх и вширь.
Чудом растёт, набухая,
Чудом рождённый мир.
Вырастет мир — и забудет
Копоть вокзальных труб.
Вместо вселенной будет
Только две пары губ.
Вместо вселенной настанет
Только один поцелуй.
Больше уже не обманет
Лепет весенних струй.
Мир — это только росток,
Намёк на возможный цветок.
Мир — это весть благая
О возможности рая.
Последний век («Пройдут столетья. И поздний вечер…»)[121]
Пройдут столетья. И поздний вечер
Порочной, дряхлой земли
Зажжёт над нами зыбкие свечи,
Последние свечи свои.
Будет тревожен розовый воздух
Последней земной весны.
Вкрадчивы будут близкие звёзды,
Вкрадчивы и нежны.
Ночи с тяжёлой серой луною,
Террасы, мрамор, сады.
И тусклое солнце — слишком большое,
И слишком большие цветы.
Будут ползти по карнизам узорным
Болезненно-яркие мхи.
На белых ступенях юноши в чёрном
Будут читать стихи.
Стихи и дворцы, и цветы, как пламя,
И солнце — кровавое колесо,
И девушки с розовыми ногами,
Играющие в серсо.
Стыдливые юноши в неге весенней
У ног невинных подруг
Им будут трепетно ласкать колени
И нежно — ладони рук.
И будет всё нежно, тревожно, пряно
В тот сладко-усталый век.
И красное солнце уйдёт в туманы
Зловеще-зеркальных рек.
Глухих обвалов тупые удары
По ветхой земле проползут.
В цветных гамаках блаженные пары
Устами в уста замрут.
Последних птиц последние стаи,
Кружа над землей, прокричат.
И солнце канет, дымясь и пылая,
В последний, страшный закат.
«Тысячи лет в безнадёжном пути…»[122]
Тысячи лет в безнадёжном пути:
Ищем Его и не можем найти.
В небе ли? В сердце? В груди? На звезде?
— Неуловимый, везде и нигде.
Сяду, вокруг беспристрастно взгляну.
Вижу деревья и вижу луну.
Вижу — полночный качается сад.
Слышу — часы надо мною стучат.
Сяду, взгляну беспристрастно в себя.
Чувствую — руки, затылок, губа.
В лёгкие воздух прохладный течёт.
В ухе часы отбивают свой счёт.
В те же часы — отличить не могу! —
Те же часы на стене и в мозгу.
Звёзды на небе и звёзды во мне
Переплелись, шелестят в глубине.
Звёзды ли, сузясь, вонзились в глаза?
Я ли, большой, окружил небеса?
Звёзды струятся, сияют и льнут,
Сердце качают, по жилам текут.
Звёзды и сердце. Часы и луна.
Нет никого. Тишина, глубина.
Надо ль искать нам кого-то ещё?
Или и так до конца хорошо?
«Два Бога — дневной и ночной…»[123]
Два Бога — дневной и ночной —
Склоняются надо мной.
Дневной деловит и строг,
Бог жизни — прилежный Бог.
Из дома уходит с утра:
«Прощай, на работу пора.
И ты не ленись, мой сын.
Останешься в доме один.
Что делать — увидишь сам.
Ключи тебе передам,
Хозяйство всё и весь дом.
Отдашь мне ключи перед сном,
Когда вернусь под конец».
Бог жизни — щедрый отец.
Бог смерти — кроткая мать.
Постелит сыну кровать:
«Набегался за денёк?
Иди, отдохни, сынок.
Ложись, усни, дорогой.
Не бойся, я над тобой».
«Сижу над стаканом чаю…»[124]
Сижу над стаканом чаю,
Вечерние окна глухи.
Я жизнь, как стихи, читаю,
Читаю жизнь, как стихи.
Поэма страниц на триста.
Читаю в один присест.
Растянуто, водянисто,
Лишь пара удачных мест.
Удачны отдельные строки,
Ну, скажем, первые сны
О том, что женские щеки
И розовы, и нежны.
Строки о первом романе:
Как в комнате у нее
Сидели в углу на диване,
Сидели — и это все.
О том, как лежал кадетом
В саду, в траву животом,
И были: сад разогретый
И я, и Жюль Верна том.
Или еще (не вчера ли?):
В столовой, молча с женой,
И четко часы стучали,
Стучали часы надо мной…
Отдельные полные строки,
Насыщенной жизни клочки,
Беспримесной и глубокой,
Все прочее — пустяки.
Все прочее — нагроможденье
Пустых и случайных фраз.
Плохое стихосложенье,
Ненужно длинный рассказ
Про годы скучной работы,
Про то, как становишься стар,
Про службу, деньги, заботы
И вечной спешки угар,
И даже про климат гадкий,
Про дождь несносный наш…
Читаю все по порядку
И злобно грызу карандаш.
На каждом шагу заминка,
Вычеркиваю и рву.
«Вот эти главы — в корзинку,
Оставить одну строфу».
Задумано — гениально.
Исполнено — ерунда.
С решительностью похвальной
В корзинку — и без следа.
Сижу над стаканом чаю,
Перебираю клочки.
Я жизнь, как стихи, читаю
Сквозь старческие очки.
вернуться
120
«Мир — это только росток…» Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 219–220.
вернуться
121
Последний век. Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 220–221.
Серсо — игра, распространенная в XIX–XX в.: играющие перебрасывают друг другу легкое кольцо, которое надо поймать, насадив на особую палочку.
вернуться
122
«Тысячи лет в безнадёжном пути…» Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 221. Другая публикация: SLL. С. 142.
вернуться
123
«Два Бога — дневной и ночной…» Печатается по тексту первопубликации: Грани. 1953. № 20. С. 56–57.
вернуться
124
«Сижу над стаканом чаю…» Печатается по тексту первопубликации: Грани. 1953. № 20. С. 58–59. Другие публикации: SLL. С. 142–144; «Вернуться в Россию — стихами…» С. 155–156.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: