Слова Лабазнюка о том, что Хайруло придумает, как перейти границу, а главное тон, каким это было сказано, сдули с парня веселость. Сева, вдруг, ясно осознал: он еще не дома. Тут, хоть и ближнее, но зарубежье, чужая страна со своими законами, писаными и неписаными, и здесь убивают!

За бортом машины была сплошная темень, лишь вода поблескивала в шумной реке. Промелькнули тусклые огни в одноэтажных строениях небольшого поселка; автомобиль выкатился на основную трассу, бесконечно длинной змеей петляющую по узкому Фандарьинскому ущелью.

Совершенно фантастическим смотрелся, наверное, сверкающий лаком и никелем автобус, — европейское чудо с мягкими рессорами скандинавской стали, — на древней азиатской дороге, которая, как уверял Лабазнюк, не ремонтировалась со времен Чингисханова нашествия. Справедливости ради нужно отметить, что ехали по местами битому, но асфальту; кое-где по бокам стояли полосатые столбики и бетонные ограждения, вспыхивали люминесцентными красками указатели.

Зажатая между скальной стеной и обрывом трасса была пуста в этот ночной час. Слева, на слиянии Фан-Дарьи с крупным притоком, вынырнул из темноты странный населенный пункт: городского типа микрорайон из стандартных панельных пятиэтажек, совершенно неуместных среди диких скал. Торец ближайшего к дороге дома представлял собой панно, подсвеченное фонарями, на нем Ленин в полный рост. Обычный плакатно-безликий Ильич с бородкой, в кепке, с приклеенной улыбкой, но шагающий по… человеческим черепам. Автор, должно быть, собирался изобразить брусчатку Красной площади, или просто булыжную мостовую, а получилось нечто напоминающее фрагмент «Апофеоза войны» Верещагина. «Чур, меня, чур!», — пробормотал Всеволод, увидев жуткое творение неизвестного художника.

— Сарвада, — огласил название странного поселка Лабазнюк. — Там есть достопримечательность: крепостные развалины начала девятнадцатого, кажется, века. Однако, любой местный житель станет уверять вас, что это крепость Македонского, ха-ха… Без Александра Филипповича, ну никак! А что самое интересное — доля правды здесь все-таки есть. Археологи утверждают, дескать, сия цитадель разрушалась и вновь отстраивалась неоднократно, а самые древние части кладки в основании стен относятся к эпохе Александра.

— А Ленин по черепам идет. Символично, — обронил, задумчиво, Сева.

— Угу. Попирает ногами древние цивилизации. Только, шабашники, расписывавшие дом, вряд ли намеривались вкладывать в свою мазню столь глубокий смысл. Ха! Единственно, что заботило их при создании «шедевра»: как бы не объегорил заказчик при расчете. Получали они, наверняка, с квадратного метра росписи… Помню был у нас на курсе студент, Вася Захаров. Неплохо, кстати, рисовал. Однажды ему повезло: на каникулах устроился в бригаду «художников-оформителей», разрисовывать остановки на загородной трассе. Ну, там, цветочками всякими, ракетами, Чебурашками и котами Леопольдами… Отличная, хвалился Вася, шабашка, плюс левак: крыши и заборы частникам красить. Недолго, впрочем, длилось его счастье: раз похмелился с утра, чрезмерно, и свалился с крыши. Ногу сломал… Ничего даром не дается, так-то!

— До, ут дес, — прибавил молчавший до сих пор Михаил. — Это по-латыни: даю, чтобы и ты дал.

— Больно грамотные все стали, — сказал Лабазнюк, и хихикнул ехидно. — Да, кстати, мужики! Я же о вас ничего, по сути, не знаю. Ну, кроме того, что вы не Черные, и что ты, Егорыч, из прошлого, а Сева — из Института. Просветили бы… — Он, снова, помрачнел. — Я должен знать что происходит! Мои люди погибли. За что!?

Солнцев печально вздохнул.

— Соболезную, Вадим. На их месте мог оказаться кто угодно. Мы с Севой ни в чем перед тобой не виноваты. Нас преследуют…

— Кто?!

— Эх, кабы знать… Думаю, вот чего. Дорога, как понимаю, не близкая, уснуть, мы все равно не уснем. Пусть Сева расскажет все подробно…

Всеволод не возражал. Спать совершенно не хотелось. Уютно урчал мотор, машина шла плавно, рытвин и бугров под колесами не ощущалось, будто и впрямь ехали в комфортабельном автобусе.

— Значит, так, — начал рассказ Сева. — Бандюганы назначили мне встречу, «забили стрелку», как они выражаются, а я…

— Погоди! Ты, отчего с конца приступаешь? Давай по порядку.

Сева задумался, стал вспоминать…

Часть втораяРЕТРОСПЕКТИВА

За пять месяцев перед описываемыми событиями

V. Выпускник факультета гидросистем

1

Все дело в том, что Сева не хотел служить в родных вооруженных силах.

Отроческие годы пришлись на афганскую войну и перестройку, когда со страниц черно-белых газет и из динамиков цветных телевизоров неудержимым потоком неслись страсти-мордасти о дедовщине и генеральском беспределе.

В результате поступил Юрьев Всеволод Кириллович в ленинградский институт, но не в исторический (на археолога) или театральный, как мечталось в детстве, а другой, технический, зато с надежной «бронью». Позже выяснилось: перевестись никуда не удастся, а девять из десяти ребят-выпускников попадают опять-таки в армию, пусть и в звании лейтенантов. Ждет их два конкретных места: весь в соснах Плисецк и весь в песках Байконур.

К моменту окончания института, ставшего «техническим университетом», Байконур превратился в заграницу с соответствующим размером командировочных, а потому места там не хватало даже кадровым военным. А стране не хватало младших офицеров, так как выпускники пехотных училищ делали всё, чтобы попасть под увольнение из рядов вооруженных сил: пили и дебоширили. И ожидала Всеволода участь командира взвода в любой точке великой восточной или северной части России.

Однако Сева не хотел в армию.

Альтернатива существовала: три года у черта на куличках, в одной из организаций, которые именуются «ящиками». Так что выпал молодому специалисту не только казенный дом, но и дальняя дорога в город с поэтичным именем Соловейск, на фирму с прозаичным названием ФГУП «ВНИИиК».

Автобус прибыл в Соловейск исключительно удачно. Ровно в девять Всеволод вытирал ноги о коврик, что скромно раскинулся у двери кабинета заместителя директора по кадрам. «Кадрам и безопасности», как гласила табличка, извещающая, что хозяина кабинета зовут Семисинев Поликарп Исаевич. Сам Семисинев оказался уже на месте, так что принял Юрина без промедлений, но отчего-то слишком долго рассматривал документы. Потом выписал направление в общежитие и попросил зайти к нему завтра в это же время.

Расспросив у вахтерши, как пройти к общежитию, Сева вышел из проходной под по-апрельски холодное северное небо, внимательней взглянул на полученную бумажку-направление с бледненьким зеленым треугольным штампиком, и буквально остолбенел. На бланке, когда-то давно напечатанное название организации было зачеркнуто и шариковой ручкой написано: ФГУП ВНИИиК. Но не это вызвало изумление, а то, что именно зачеркнула синяя шариковая ручка — НИИМагии.

МАГИИ!

В детстве Сева был мечтателем и фантазером. Как и всякий нормальный ребенок. Любил читать носовского «Незнайку в Солнечном городе», «Шел по городу волшебник» Томина, и вообще, истории, где герой получает в дар волшебные спички, или палочку, или еще что-то исполняющее любые желания. В мечтах Сева, разумеется, воображал себя владельцем такого магического предмета.

Ух, как замечательно, когда исполняются желания! И при этом делать ничего не надо: не слезая с печи, «по щучьему велению, по своему хотению», имеешь все, что душе угодно.

Сева уже тогда понимал: само собою никогда ничего не получается, и бесплатного сыра не бывает. Даже в мышеловке. Но продолжал мечтать, пока не вырос из детских штанишек.

В старших классах времени для пустопорожнего фантазирования оставалось все меньше и меньше, а потом институт… Взрослая жизнь — какие уж тут фантазии. Да и нет нынче никакого волшебства. Двадцатый век его окончательно упразднил.