– Как самочувствие? Жить будешь?

– Назло тебе буду обязательно, – хмуро ответила она. И я сразу же прогнал от себя только что возникшее к ней нежное чувство. Усмехнулся, сплюнул и не удержался, решил пошутить.

– Вот и наказал тебя Бог за заносчивость, – констатировал я невинным тоном.

– Вали отсюда! – разозлилась Сурва.

– Что у вас там такое? – вмешалась Катя, услышав последнюю фразу подруги. Я обнял свою девушку, а Сурва ушла к своим друзьям.

Спустя полчаса игры Катя шепнула мне, что хочет домой. Я предложил ей поехать ко мне, на что она, подумав, согласилась и пошла прощаться с Сурвой. Я обрадовался и стал строить планы на предстоящую ночь и на завтра.

– Эдик, – начала Катя, подойдя ко мне вместе со своей побитой подругой, и я заподозрил неладное, – Маша не хочет домой, чтобы маму не расстраивать. Поэтому мы решили ехать ко мне.

Но я не хотел, чтобы мои планы рушились из-за какой-то Сурвы.

– Тогда сделаем так: все втроем поедем ко мне! – предложил я, следя за реакцией обеих. – Места всем хватит, так что не бойтесь! Чай попьем, а завтра поедем купаться.

Катя была согласна и посмотрела в надежде на Сурву, которая как будто специально тянула время и молчала. Затем быстро кивнула и от этого сморщилась, прикоснулась к переносице – так ей, видимо, было больно.

Мы распрощались с Андреем и Инной, сели в такси и через десять минут были у моей общаги. Соседи уже спали, поэтому мы тихо пробрались в мою комнату. Я выдал девчонкам по чистой футболке, мочалку, гель для душа, мыло, полотенца и проводил их в душ. Сам в это время расстелил кресло и диван, вскипятил воду в чайнике. Достал кружки, чай, сахар. До возвращения девчонок успел покурить на балконе. Когда они вернулись, сам сходил в душ.

– Есть что выпить? – спросила Сурва.

– Чай.

– А покрепче?

– Кофе.

Она угрюмо смотрела на меня, словно я самый последний дурак.

– Покрепче, значит? Коньяк устроит?

– Да. А то так переносица болит, что мне нужно обезболивающее, – вдруг виновато улыбнулась она, сбросив всю свою спесивость.

Катя себе уже сделала чай и, прихлебывая, смотрела на нас. Я достал пару рюмок, нашел в шкафу початую бутылку коньяка, разлил на двоих. И мы выпили. Затем из морозилки я достал лед, высыпал его на кухонное полотенце, завернул и подал Сурве. Та молча взяла и приложила к переносице.

– Вы как хотите, а я ложусь спать, – устало сказала Катя и легла на диван к стенке. Я дотянулся, поцеловал ее в щеку, погладил по волосам и пожелал спокойной ночи.

– Ты тоже спать? – спросил я Сурву. Она отрицательно покачала головой.

– Не хочется пока, – вздохнула она, глядя куда-то в стену.

– Пошли тогда на балкон, там посидим.

Выключив свет в комнате, мы вышли на балкон, где располагалась моя маленькая кухонька. Тут, несмотря на ночь, было светло от фонаря, который располагался на козырьке крыльца отдела вневедомственной охраны. Я открыл окно, затянутое сеткой от комаров и закурил, Сурва тоже.

– Уютненько у тебя, – протянула она, щурясь от дыма.

– Ага. Старался.

– Ты бы повесил на стены картины или что-нибудь в этом роде, было бы еще лучше.

– Катя мне то же самое предложила.

– Вот видишь… – протянула Сурва. – Вот скажи мне откровенно, что ты хочешь от Кати?

– Не понял?

– Ну, сейчас вы встречаетесь. А потом что? Ты согласен на ней жениться, детей завести?

– А к чему такие вопросы? – чуть не рассмеялся я.

– Ты не обижайся, но Катя моя подруга. Я знаю, что ты ей нравишься, что она хочет серьезных отношений с тобой. И мне не хотелось бы, чтобы для тебя она была простым развлечением, погулять-потрахаться! Понимаешь, о чем я?

– Я думаю, мы сами разберемся с этим, – вдруг обозлился я.

– Эдик, – впервые она назвала меня по имени, – пойми меня правильно. Я с тобой серьезно разговариваю. Если ты не готов на серьезные отношения, то лучше расстанься с Катей. Пусть ей будет сейчас больно, чем потом, когда ее чувства зайдут слишком далеко. Она, наверное, тебе рассказывала про Игоря? Так вот, его смерть вызвала у нее сильнейшее нервное потрясение. И после этого врачи ей поставили какой-то диагноз, я забыла название болезни. Как только у нее нервное расстройство, так сразу начинаются невероятные головные боли, от которых она даже сознание теряет, судороги начинаются, пена изо рта идет. – Я передернулся от таких подробностей, а Сурва продолжала. – И сразу надо вызывать скорую, в реанимацию ее отправлять. Врачи говорят, что с современным ритмом жизни и с таким диагнозом долго не протянуть. Теперь ты понимаешь, что дело не шуточное? И Катя не хочет разменивать свою жизнь по мелочам. Ты уже заметил, какая она серьезная? Ей даже спиртное нельзя, потому что оно вызывает у нее обострение. Такие вот дела, Эдик. У тебя есть ночь на размышление. Завтра утром я сразу поеду домой, а ты, пожалуйста, определись с Катей. Хорошо?

Я кивнул, разлил коньяк и мы выпили.

Сурва сидела боком ко мне и курила. Я видел в полутьме лишь ее профиль. Левой рукой она держала сигарету, а правой придерживала полотенце со льдом на переносице. Она задумчиво смотрела в окно на дежуривших ментов, выходящих на крыльцо на перекур. Ее хрипловатый голос, рассказывающий о Кате, пульсировал у меня в мозгу и я впал в глубокое раздумье.

– Пепел стряхни, – вдруг вернула меня к действительности Сурва. Я потянулся к пепельнице, в это же время одновременно со мной то же самое сделала и девушка. Когда на мгновение наши руки соприкоснулись, я почувствовал, как ток пробежал между нами и удивился этому. А Сурва отдернула руку так резко, что задела рюмку и та чуть не упала на пол. Я успел ее вовремя подхватить и поставил обратно. Сурва чертыхнулась. Даже в полутьме было видно, как она смутилась. Я почему-то улыбнулся.

– Ладно, я спать, – сказала она обычным голосом, быстро взяв себя в руки.

– Давай, – улыбнулся я ей. И мы, допив остатки коньяка, побрели в комнату. Сурва, ни слова не говоря, улеглась на кресло, а я нырнул к Кате, обнял ее и еще долго не мог уснуть, все прокручивая в голове слова ее подруги.

В эту ночь мне приснился сон.

Я сдержал обещание Кате и мы с ней приехали к морю.

Мы стоим с ней на пляже одни. До самого горизонта простирается лазурное море, над нами – чистое голубое небо и круглый диск солнца согревает нас своими лучами. Мы стоим на теплом белом песке, нас обдувает свежий ветер с моря. Он приносит смешанный запах воды, рыбы, соли и безграничной свободы. Он щекочет наши ноздри, дурманит голову и заставляет забыть обо всем на свете. Белые чайки с криками, перебивающими шум прибоя, летают над морем и иногда стремительно ныряют в воду, а когда они выныривают, в их клювах сверкает на солнце серебристая чешуя рыбешек. Пальмы над нашими головами шуршат листьями и отбрасывают тень на песок.

Мы с Катей, словно два Робинзона, одни среди этой красоты, наслаждаемся друг другом и природой. Мы загораем на мягком песке, купаемся в небольших волнах и любим друг друга.

Мы лежим на песке, Катя склоняется надо мной, целует в губы, а затем спрашивает меня:

– Ты женишься на мне?

У меня перехватывает дыхание. Набегают тучи, солнце прячется за них, налетает ветер и поднимает волны. Я говорю, что люблю ее. Но она, словно не слыша меня, повторяет свой вопрос.

– Ты женишься на мне?

Я говорю, как мне с ней хорошо сейчас. Из-за пальмы выходит Варя и пройдя мимо нас, идет вдоль побережья куда-то вдаль.

– Он тебя бросит через месяц, – грустно успевает кидать Варя в нашу сторону. Затем, обернувшись, говорит что-то еще и ветер доносит до нас обрывок фразы. – Ему нравится другая…

Катя смотрит на меня во все глаза, ожидая ответа.

– Ты женишься на мне? – в очередной раз повторяет она свой вопрос дрогнувшим голосом. Я еле слышу ее из-за сильного ветра и шторма.

Неожиданно нас накрывает тень. Я поднимаю глаза и вижу Сурву, которая, уперев руки в бока, смотрит на меня укоризненно. Понимаю, что не могу дать положительного ответа Кате. А она, поняв мои мысли, замирает. Ее глаза широко раскрываются, зрачки расширяются до невозможности. Дыхание сбивается и она падает на меня. Я с ужасом наблюдаю, как изо рта ее начинает идти пена. Я смотрю на Сурву, ожидая, что она поможет, но та даже не шелохнется. Я трясу Катю, зову ее по имени, но она не реагирует. Лишь широко раскрытые глаза смотрят на меня невидящим взглядом. Еще пару секунд ее тело сотрясается в судорогах и замирает.