Корабль поднимался, и космопорт внизу становился все меньше. Горизонт на севере и юге, где уже показалось море, начал искривляться. Выше и выше… Небо над головой темнело, на нем проступали первые яркие звезды — Сириус и Канопус, Альфа и Бета Центавра. Они сверкали, манили — на протяжении несчетных веков, еще до того, как первая неуклюжая ракета поднялась в небо на собственном огненном хвосте, прежде чем первый аэроплан простер над землей хрупкие крылья, до первого воздушного шара, поднятого нагретым газом…

— Мистер Граймс, — внезапно прервал его лирические раз мышления капитан. В его голосе не было неприязни — равно как и особой теплоты.

— Сэр?

— Мы будем подниматься на инерционном, пока не выйдем из пояса Ван Аллена.[3]

— Я знаю, сэр, — ответил Граймс — и тут же пожалел, что не может взять слова назад. Поздно. Теперь в молчании капитана внятно чувствовалась неприязнь, почти враждебность, а остальные покосились на мичмана с насмешливым презрением. Граймс вжался в кресло, словно в попытке сделаться как можно меньше. Офицеры вполголоса переговаривалась, но словно не замечали его присутствия. Потом они позволили себе немного расслабиться, достали сигареты и закурили. Мичману никто не предложил.

Надувшись, Граймс полез за трубкой, набил ее и зажег. Старший помощник демонстративно закашлялся.

— Уберите это , пожалуйста, — рявкнул капитан и вполголоса добавил что–то насчет специфических запахов. При этом он сам попыхивал ужасающе крепкой черной сигарой.

Корабль поднимался. Земля внизу превратилась в огромный шар, на три четверти окутанный тьмой. Четкая линия терминатора[4] пересекала материки, облачные массивы и океаны. Во мраке, словно звездные скопления, мерцали огни городов. Офицер тихо зачитывал показания альтиметра.

К биению инерционного двигателя добавилось бормотание, жужжание, переходящее в вой — заработали направляющие гироскопы. Корабль поворачивался вокруг короткой оси, нацеливаясь на нужную звезду. Вектор центробежной силы, создающей псевдогравитацию, и вектор ускорения, преодолевающего притяжение планеты, вдруг образовали странный угол, а их равнодействующая приняла еще более странное направление. Борясь с тошнотой, Граймс мысленно поблагодарил капитана за то, что тот велел ему убрать трубку. Прозвучал предупредительный сигнал, и кто–то сказал в интерком:

— Приготовиться к ускорению. Приготовиться к ускорению. Начало отсчета.

Отсчет. Часть древней традиции космических полетов, наследие эпохи самых первых, еще ненадежных ракет на реактивной тяге. Реактивные двигатели применялись до сих пор — но только как вспомогательные, когда было необходимо сделать резкий рывок, почти мгновенно создать мощное ускорение.

«Ноль!» Инерционный двигатель замер — но в тот же миг ожил реактивный. Гигантская рука ускорения тяжело сжала всех и вся — и вдруг, словно по приказу капитана, отпустила.

Граймс узнал тонкое завывание, вплетающееся в рев двигателя — это пели, начиная вращение, гироскопы Движителя Манншенна. Теоретически он знал, что происходит в этот момент — да и какой астронавт этого не знает? Правда, математические выкладки были доступны разве что горстке ученых. Корабль набрал скорость, включается Движитель Манншенна… А теперь, как говорил преподаватель, который читал в Академии соответствующий курс, корабль начинает двигаться вперед в пространстве и назад во времени. Как и было обещано, возникло жутковатое чувство дежа вю. Оглядываясь, мичман видел, как расплываются очертания предметов, дрожа и переливаясь всеми цветами радуги.

Звезды прямо по курсу превратились в пульсирующие радужные спирали. За кормой пугающе кривились Земля и Луна: каждая из них превратилась в странную помесь сферы и тессеракта.[5] Но это длилось не более чем мгновение. Когда оно прошло, планета, которую считали домом все люди Галактики, и ее спутник стали не более чем пылинками в водовороте темных измерений.

Капитан раскурил новую сигару.

— Мистер Кеннеди, можете выставить стандартное космическое время, — сказал он. Затем повернулся к Граймсу. Пышная борода не позволяла понять выражение его лица — но не настолько чтобы скрыть отсутствие энтузиазма по отношению выполнения долга вежливости. — Составите мне компанию, мичман?

— С превеликой радостью, — соврал Граймс.

Глава 3

Двигаясь с непринужденной грацией, удивительной для его габаритов, капитан поплыл к выходу из рубки. Граймс следовал за ним — медленно и неуклюже, несказанно радуясь, что успел побывать в тренировочном полете. Это была прекрасная прививка от космической болезни. Разумеется, существовали специальные лекарства и пассажиры ими пользовались… но состояние астронавта не должно зависеть от таблеток. И все же исчезновение «верха» и «низа» вызывало больше беспокойства, чем того хотелось.

Капитан отодвинул дверь, ведущую в его апартаменты, небрежным жестом пригласил Граймса входить и вошел сам, буркнув с сардонической усмешкой:

— Вот, видите, какая у нас нищета.

Так называемая «нищета» была не столь уж ужасна. Гостиная оказалась просторнее, чем капитанский салон на крейсере ФИКС. Правда, последний был не столь обшарпанным… зато здесь было несравненно уютнее. Ничего подобного никогда не могло бы появиться на военном корабле… и в первую очередь, голограммы, которые украшали переборку — судя по всему, личное достояние хозяина. Их была целая дюжина — самого различного содержания, но раскрывающих одну и ту же тему. Раскрывающие в буквальном смысле этого слова и с разных сторон.

— Мой гарем, — хмыкнул капитан. — Вот эту, рыжую, я повстречал на Кариббее. Довелось как–то раз заглянуть… Зеленоволосая — сами видите, это никоим образом не краска… хотя я всегда удивлялся, почему женщины не могут красить волосы поаккуратнее… Конечно, она не человек. Но, без всяких сомнений, гуманоид и даже млекопитающее. Она с Брррооонооорррооо, одного из миров Шаарской империи. Местная королева–матка предложила мне Лалию — так ее зовут — всего за ящик скотча. Искушение было велико… — он вздохнул. — Но не только вы в Исследовательской службе вынуждены подчиняться Уставу.

Граймс промолчал, пытаясь изобразить полное отсутствие интереса к этой галерее.

— Да вы садитесь, мичман. Здесь Дом Свободы. Можете плевать на ковер и называть кота ублюдком.

Граймс подтянулся к одному из удобных кресел, пристегнулся и, запинаясь, проговорил:

— Я не вижу никакого кота, сэр.

— Фигура речи, — буркнул капитан, втискиваясь в кресло по соседству со шкафом, весьма напоминающим бар. — Знаете, мистер Граймс, комендант Вашей Академии, коммодор Брэдшоу — мой старый друг и сослуживец. Он назвал вас весьма перспективным молодым офицером…

Невысказанное «Бог знает, почему» повисло в воздухе, точно ремарка из комикса.

— …и попросил меня приглядеть за вами. Но у меня сложилось впечатление, что простой торговый шкипер вряд ли сможет вас чему–то научить.

Граймс посмотрел на грузную фигуру в кресле напротив. Лицо, потемневшее от излучения, обрамленное черной с серебряной проседью бородой, хищно заостренный нос, выцветшие, но яркие и умные голубые глаза. Эти глаза изучали его… можно было сказать «с оттенком снисходительного презрения», если бы это был только оттенок. Мичман вспомнил свое недавнее «я знаю» и покраснел до ушей.

— Это первый мой рейс в Глубокий Космос, — выдавил он.

— Я знаю, — капитан неожиданно издал короткий смешок и, словно в честь этой маленькой победы над гостем, открыл бар. — Жалко пить такую великолепную «Манцаниллу» из баллончиков — но что поделать, издержки невесомости. Ловите, — он кинул Граймсу грушевидный тюбик и открыл второй. — Ваше здоровье, мичман!

— И ваше, сэр.

Граймс счел вино суховатым, но старательно состроил блаженную мину. Повторного предложения не последовало, чему он был несказанно рад. Тем временем капитан вытащил из ящика стола отпечатанный листок и пробежал его глазами.