Он вышел из пещеры. Я стояла в темноте и ощупывала в кармане фонарь Димитриоса, который на всякий случай взяла с собой. Вернулся и встал рядом.

— Никаких признаков жизни, рассмотрим все поближе. Погуляй вокруг, поищи дырку, куда мы спрячемся, если он придет.

Он опустился к куче обломков, осторожно прикасаясь к пыльным предметам. Так же, наверное, двигались руки Михаэля, когда он сделал свое открытие четырнадцать лет назад. Меня слегка прознобило, если привидения существуют, сейчас появится призрак Ангелоса.

Пещера оказалась очень большой. Я шла между сталактитовых колонн, массивных, как у Аполлона в Дельфах. Спрятаться можно, где угодно. Луч фонаря трогал стены, проваливался в никуда темных проходов… Вдруг он на секунду налился живым, скользящим сиянием. Я остановилась. Более четкий звук воды. Я пошла вперед, пол приподнимался. Воздух стал чище, очевидно, где-то тут ручей, который поит траву и цветы у пещеры. Знакомая куча отбитых скал, к стене, как пьяница, прислонился кусок сталагмита… В этом было что-то очень знакомое. Так же вчера был закрыт вход в пещеру. Я подошла, уже зная, что найду.

Звук воды стал ясным. И еще то, что я слышала два раза, обрывочно, как галлюцинация — флейта, свирель Пана, короткий нежный обрывок мелодии, еще, тишина, пение воды. Звуки летели из-за этого обломка. Я наклонилась. Узкий проход, примерно восемь дюймов в ширину, но ведь проход же. И он уходил не в темноту, в свет.

Я забыла о Димитриосе, сказала:

— Здесь проход, пойду посмотрю, — и, не слушая, был ли ответ, полезла в щель. Скалы царапались, хватали за одежду, потом расступились. Проход пошире нежно шел вверх, ровный пол, гладкие стены, все светлее, звук воды ясен и громок. И снова этот звук — музыкальная фраза в таинственно неопределенной тональности… Поворот. Впереди необузданное греческое солнце, арка, а в ней шевелится сияющая зелень — трава, ветви стройного дерева. Очень маленькая долина.

Отсюда не было выхода — замкнутое пространство, как шахта, заполненная светом. Столетия назад в эту пещеру вела галерея, но крыша упала, впустила солнце и семена травы и дикого винограда, ручей напоил их, так что теперь в самом сердце горы существовал этот маленький колодец живого света с крышей шевелящейся зелени какого-то нежного дерева. Музыка прекратилась. Единственный звук — журчание ручья и шорох листьев. Но я больше не думала о Пане и его свирели. Здесь был сам Аполлон.

Он стоял в десяти футах от выхода из тоннеля, обнаженный, в руке лук. Его взгляд проходил над моей головой туда же, куда он смотрел две тысячи лет.

Саймон вырвался из темноты тоннеля на яркий свет со словами:

— Камилла, я… — и замолчал, будто ему перехватило горло.

Я подвинулась.

Он сказал на выдохе:

— О боже! — и остановился рядом со мной. Ветер шевелил занавес листьев. Свет мерцал и горел на луке, скользил по бронзе шеи и лица. Разбитая золотая стрела лежала в траве у ног статуи.

Через миллион лет я услышала, что говорю:

— Вот… вот, что нашел Нигель. Он был здесь, смотри.

Я подняла с земли маленькую баночку от акварели.

— Да, — Саймон повертел баночку в руке, — это из этюдника Нигеля. Он, наверное, услышал звук воды, когда рисовал цикламен, это привело его в пещеру, а потом сюда…

Он, как и я, не мог отвести глаз от статуи. Богоподобное лицо — отдаленное, мудрое, безмятежное, но молодое и полное пыла.

— Это лицо с рисунка, с красивого рисунка, который он порвал… Я говорила, что оно похоже на статую. Помнишь, как он у нас его отобрал?

— В это время там была Даниэль. Но до того, помнишь, он почти решился что-то сказать, а когда она пришла, передумал и замолчал.

— Значит, она не могла узнать это лицо. Он нашел пещеру только в тот день, и явно не собирался про нее рассказывать!

— И был прав. Одно дело оружие и золото, такое сокровище вполне годится для типов вроде Димитриоса, и если мальчик решил и этим заняться — это его проблемы. Но это…

Он опустился на колено в траву и очень бережно поднял золотую стрелу. Под ней остался четкий белый след. Он положил ее обратно.

— Так я и думал. Ничего не тронуто. Нельзя даже представить себе, что наш друг Димитриос мог бы удержать лапы вдали от валяющегося на земле куска золота. — Он встал на ноги со вздохом облегчения. — Нет, мальчик не раскрыл рта, а во внешней пещере есть достаточно предметов, которые могут заинтересовать Димитриоса. Возблагодарим бога за разум художника. Но думаю, что чем скорее мы найдем Нигеля, тем лучше.

— Ты… Ты не думаешь, что грек пойдет на разведку, как я, и найдет это…

Он засмеялся:

— Спорим, он никогда этого не сделает? Во-первых, слишком занят, во-вторых, если подумать, даже умирая от жажды, он не пролезет в такую щель.

— Да, наверное. Но как, хотела бы я знать ОН попал сюда? И зачем? Я, конечно, сейчас просто ничего не соображаю. Сдвинулась немного.

— Не удивлен. И ничего странного, что Нигель был не в себе тем вечером, наполовину вышел из себя от восхищения. И не удивительно, что Мик… ну это сейчас не важно. Сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем точно, как Аполлон сюда попал, но можем почти наверняка угадать. Дельфы много раз грабили. Первыми исчезали золотые статуи, потом бронзовые, чтобы переплавлять их на орудия… Эта, похоже, одна из наиболее драгоценных и красивых. Почему бы какому-нибудь священнослужителю или группе людей, преданных и посвященных, не попытаться ее спасти — вывести из Дельф и найти для нее убежище, пока не закончатся трудные времена?

— Но почему здесь? И как?

— Здесь была дорога… К тому же они явно хотели не просто спрятать статую — иначе они бы ее закопали, но они устроили святилище. Причем с греческим драматизмом они поместили ее в конце тоннеля на сверкающем свете… Ты обратила внимание на что-нибудь в пещере?

— Похожа на собор…

— Да, это часто кажется в больших пещерах со сталактитами, но редко встречаются такие впечатляющие. Ее специально подбирали. И растут здесь виноград и священный лавр Аполлона — деревья живут долго и, умирая, оставляют потомство, обстановка здесь для него идеальна. И, думаю, если посмотреть сверху, не увидишь ничего… И ручей. Это, наверное, священная пещере се священным ручьем и, естественно, тот, кто хотел спасти Аполлона, принес его сюда…

— И теперь понятно письмо Михаэля! Знаешь, я не говорила, но думала, что твой брат не написал бы такого письма об оружии или даже золоте.

— Я тоже сомневался, но до такого и додуматься не мог. Кто бы, ради бога, мог представить себе такое?

Мы стояли и смотрели на статую — самое красивое из всего, что я когда-нибудь видела. Тени, бронзовое тело, живые глаза, выложенные эмалью и каким-то темным камнем… Только у одной еще статуи есть такие глаза — у Возничего. И Михаэль про это подумал. И Нигель — как раз когда мы упомянули Возничего, он решил что-то сказать. Общие не только глаза — впечатление силы и грации, может, они не только вышли из-под руки одного скульптора, но и часть одной группы… Может, Возничий гнал коней этого Аполлона?

Только я погрузилась в рассуждения по этому поводу, как увидела, что Саймон улыбается.

Я даже возмутилась, а он говорит:

— Да, очень симпатичная теория, я улыбаюсь совсем по другому поводу. Про Димитриоса. Надо все-таки разобраться с мелочами, можно вернуться к Аполлону. Возвращаемся на землю теней, моя хорошая. (Господи, как мне стало стыдно, стою размечталась…) Теперь мы знаем, что нашел Михаэль и за что убит. Эту главу, я думаю, заканчивает смерть Ангелоса. Но Нигель тут тоже побывал, а Даниэль и Димитриоса сюда пускать ни в коем случае нельзя. Возвращаемся в пещеру. Камилла…

— Да.

Он стоял и смотрел на меня.

— Не надо было пускать тебя сюда. Боишься?

Я не ответила, не смотрела на него и думала, почему не переживаю, что он знает. Он вдруг оказался очень близко, взял за подбородок и нежно поднял мое лицо.

— Знаешь, почему я взял тебя с собой?