— Мы могли бы проделать кое-что незабываемое прямо сейчас. — Его рука двинулась вверх, задержалась, когда пальцы коснулись внутренней стороны ее груди.

— Позже подумаете и решите, стоит ли об этом помнить.

Тепло руки обжигало грудь, порождая чувственные намерения, струившиеся во всех ее мыслях: она на мгновение закрыла глаза, изумляясь власти желания. Как хотелось испытать его силу в полной мере!

Но, конечно же, не могла. Собрав остатки воли, подняла руку, чтобы остановить ладонь.

— Я просто поинтересовалась. Вполне естественно, задумалась о том, чего не понимаю; однако, как уже сказала вам ранее, для меня удовольствие не имеет значения.

— Имеет, мисс Уорт, — хрипло сказал Роман. — Огромное, и если бы обстоятельства были другими, сделал бы все, что в моих силах, чтобы было понятно.

— Обстоятельства таковы, каковы есть, и мне не забыть об этом. — Она освободилась из объятий и повернулась к нему лицом.

— Пожалуйста, поймите, нельзя позволить физическому влечению к вам нарушить мои планы: мне следует сосредоточить свои усилия на поисках совершенного мужчины для зачатия ребенка, мистер Монтана.

— А, да, да — высокого, темноволосого, голубоглазого гения. Что случилось с идеальным доктором Уоллэби? Не смог сосредоточить все усилия на том, чтобы дать вам такого ребенка? Или, может, так разволновался, читая ваше секс-руководство, что лишился чувств, так и не дойдя до второй главы?

Нескрываемая насмешка в его глазах напомнила ей, что однажды он усомнился в способности доктора Уоллэби на любовные подвиги, но решила не предоставлять ему удовольствия злорадствовать.

— Доктор Уоллэби не отвечает предъявленным требованиям.

— Каким требованиям? Что…

— Больше не стану обсуждать доктора Уоллэби, мистер Монтана, — отрезала она. — Теперь, с вашего позволения, я…

Громкий крик Иоанна Крестителя резко прервал ее.

— Чая тоже нет, мэм. В него нападали мухи. О, бедный, бедный доктор Уоллэби.

Роман взглянул на птицу.

— Бедный, бедный доктор Уоллэби? Почему это он сказал?

Теодосия еще никогда так не желала молчания попугая, как сейчас.

— Уверяю, не имею ни малейшего представления.

— Лгунья. — Роман подошел к клетке. — Поговори со мной, птичка.

Попугай плеснул на него водой.

— Занятия любовью хороши в любое время. Ты ведь не думаешь, что я позволю тебе причинить вред девушке, а, Красная Повязка?

Роман вытер воду с подбородка.

— Что еще, птичка?

— Мистер Монтана, — вмешалась Теодосия, подходя к клетке и приготовившись накрыть ее — салфеткой, — он не слышал ничего, что могло бы вас заинтересовать. И даже если бы и слышал, то не ответит только потому, что вы этого хотите. Он не разговаривает, а только повторяет.

Роман вырвал салфетку из ее руки.

— Повтори что-нибудь еще, птичка. Давай, пообезьянничай.

На секунду Иоанн Креститель распушил перья хвоста.

— Давай, пообезьянничай, — сказал он, моргнув своими черными глазами-бусинами. — Вас ведь не беспокоит, что я в своей жизни знал нескольких размалеванных дамочек, не так ли?

— Нет, это меня ничуть не беспокоит, — ответил Роман и усмехнулся. — Каждому существу мужского пола, даже и в перьях, время от времени требуется немного пораспутничать.

— Мистер Монтана! — воскликнула Теодосия. — Если вы не возражаете…

— Мистер Монтана, — передразнил Иоанн Креститель. — Видите ли, мисс Уорт, я имею несчастье страдать импотенцией.

— Ага! — закричал Роман и, откинув назад голову, расхохотался. — Так и знал! Старик не способен! Ведь пытался сказать вам, но вы…

— Очень хорошо, вы были правы, мистер Монтана. Мое признание доставляет вам удовольствие?

Он смотрел на нее: доктор Уоллэби не держал эти большие пышные груди, морщинистые руки ученого не касались ее изящных белых икр.

Теодосия оставалась девственницей, не знавшей прикосновений рук ни одного мужчины, кроме его собственных.

По какой-то причине, над которой он не пытался задуматься, это доставляло ему большое удовольствие.

Взяв шляпу с кровати, Роман вышел в коридор.

— Мы проведем ночь здесь, в Уайлд Виндз, а утром отправимся в Киддер Пасс. Соберите вещи. Я возьму для нас другую комнату.

— Вы имеете в виду две комнаты?

Он надвинул шляпу. При всем желании не мог не улыбнуться.

— Нет, имею в виду одну: телохранитель должен следовать за вами повсюду, как ваша тень. А это, мисс Уорт, означает одно: спать в одной комнате ночь… за… ночью… ночь… за… ночью.

— И вызвать скандал? Мы ведь не женаты, мистер Монтана.

Он разинул рот.

— Вас не волновало, когда помещали объявление о любовнике. Даже предложили заплатить ему. А мое пребывание в вашей комнате скандально?

Она начала собирать вещи.

— Мне не следует разъяснять вам мои возражения. Если вы задумаетесь над ними, осознаете глубокую разницу между моим объявлением и вашим пребыванием в моей комнате.

Справедливости ради он сделал то, что она предложила, и на обдумывание у него ушло ровно полторы секунды.

— Прошу прощения, но никак не могу понять этой огромной разницы. Полагаю, придется объяснить ее мне.

Она положила перчатки в сумочку и закрыла ее.

— Не планирую наслаждаться физическими отношениями с мужчиной, которого изберу в качестве отца ребенка. Однако уже получаю удовольствие от вашего отношения ко мне. Это, конечно же, делает наше совместное пребывание скандальным.

Роман не смог уловить смысла в объяснении и по этой причине осознал, что для нее это что-то значит.

— Так или иначе, мы должны находиться в одной комнате. И думаю, вы знаете, что я прав.

Она знала. Действительно, после того, что произошло сегодня, боялась оставаться одна.

— Но вы будете спать на тюфяке на полу, пообещайте, что не будете делать ничего, чтобы возбуждать меня.

Смех так и распирал его грудь.

— А если дам, кто поверит, что сдержу его? Она посмотрела прямо в его искрящиеся голубые глаза.

— Я доверяю вам. Пообещаете — выполните, скажете «нет» — не сделаете.

Ее ответ озадачил его.

— Мистер Монтана? Даете слово?

Он понимал, что должен дать какой-то ответ, но, дорожа доверием, в то же время не мог поклясться, что не прикоснется к ней — его намерения были прямо противоположными.

Спустя несколько секунд родилось обещание.

— Даю вам слово, мисс Уорт, больше никогда не буду бросать свою шляпу на вашу подушку.

С этим и исчез.

В десяти милях от Уайлд Виндз Роман остановился у рощи величественных дубов, напоминавших густыми испанскими лишайниками, свисающими с ветвей, высохших стариков, облаченных в серые робы. Полевые ирисы, сонные маргаритки и островки колокольчиков, росшие вокруг, создавали ослепительную радугу пурпурного, желтого и голубого.

— О, мистер Монтана, большое вам спасибо! — воскликнула Теодосия, остановив повозку.

— За что?

— Как это чутко с вашей стороны подумать о моем восхищении полевыми цветами и выбрать именно это место для нашего пикника.

Он уставился на цветы так напряженно, что они превратились в расплывчатое пятно перед его глазами. Разве это место выбрано для нее? Была ли это какого-то рода неосознанная предупредительность по отношению к ней, заставившая его остановиться именно здесь?

Но, черт побери, он ведь тоже мог любить цветы, разве нет? Только то, что никогда прежде не искал их специально, не означало, что ему не нравилось находиться рядом с ними.

— Это Callirhoe digitata, Eustoma grandiflorum и Xanthisma texanum, — объявила Теодосия, слезая с повозки. — Соберу несколько образцов, чтобы изучить их, когда выдастся свободная минутка.

Ее ученая тарабарщина еще больше разозлила его.

— Вы не единственный человек в мире, который любит природу, — сказал он, твердо вознамериваясь поставить ее на место. — Все обычное: незатейливые красные, желтые и голубые цветы; жирные, блестящие черные жуки, ползающие повсюду, — обычные букашки, на небе — просто пушистые белые облака; а пока вы не начали портить мое настроение, позвольте заметить, оно — паршивое, угрюмое, отвратительное, гадкое настроение.