— Тысяча благодарностей, сеньор, вы этого и не увидите. Ведь я родился под счастливой звездой.

— Ваш слуга, сеньор, уже замучил меня предзнаменованиями и предчувствиями. Осмелюсь сказать, что, если вы высадите нас в Испании, ваша жизнь окажется в опасности. И ради чего? Это безумие. Иными словами я не могу это назвать.

— Назовите это поступком Боваллета, сеньор! — спокойно заметил англичанин.

Дон Мануэль ничего не сказал, он лежал неподвижно, наблюдая за своим собеседником. Минуту спустя он снова заговорил.

— Вы странный человек, сеньор. Много лет я слышал о вас самые невероятные рассказы и верил, возможно, только одной трети из них. Сейчас вы вынуждаете меня поверить даже в самые невозможные. — Он замолк, но Боваллет только улыбнулся. — Если вы говорите правду, я буду бесконечно обязан вам. Но вы можете действовать с самыми лучшими намерениями, и все же потерпеть неудачу в таком безрассудном начинании.

Сэр Николас повертел в пальцах золотой шарик с благовониями.

— Господь даст мне силы, сеньор, я не потерплю поражения.

— Молю Бога, чтобы на сей раз было именно так. Вы можете не говорить мне, что дни мои сочтены, но я бы очень хотел окончить свою жизнь в Испании, сеньор.

Боваллет поднял руку.

— Клянусь вам, сеньор. Вы окончите их там, — мягко сказал он.

Дон Мануэль беспокойно пошевелился.

— Я должен распорядиться моим домом. — Ведь я оставляю дочь одну в целом мире. У меня есть сестра. Но девочка интересуется лютеранским[42] учением, и я сомневаюсь, что… — Он замолчал, вздыхая.

Боваллет поднялся на ноги.

— Сеньор, соблаговолите уделить мне минуту внимания.

Дон Мануэль поднял глаза и увидел, что его гость снова стал серьезен.

— Я слушаю вас, сеньор.

— Когда я иду к намеченной цели, сеньор, я всегда иду к ней только прямым путем. Возможно, вы знаете это из слышанных вами рассказов обо мне. Так будет и на этот раз. Я поверяю вам свою сокровенную тайну, это моя новая цель. В конце моего пути меня ожидает прекрасная награда. Придет день, дон Мануэль, и я возьму вашу дочь в жены.

В глазах дона Мануэля мелькнула растерянность.

— Вы хотите сказать, сеньор, что любите мою дочь? — сурово спросил он.

— Безумно, сеньор, и вы можете в этом не сомневаться.

Дон Мануэль задумался.

— А она? Нет, это невозможно!

— Пока не знаю, сеньор. Я не очень хорошо разбираюсь в женщинах. Но однажды она меня полюбит.

— Сеньор, будьте со мной откровенны. Что за новую загадку вы мне предлагаете?

— Никаких загадок, сеньор. Это чистая правда. Я мог бы увезти Доминику в Англию и принудить ее таким образом…

— Вы не сделаете этого! — резко прервал его дон Мануэль.

— Да, я никогда не стану принуждать девушку к сожительству против ее воли, можете не беспокоиться. Но вы понимаете, что это вполне в моей власти. — Он помолчал, вопросительно глядя на дона Мануэля.

Дон Мануэль посмотрел на то, как длинные пальцы теребят ароматический шарик, затем поднял глаза и встретил требовательный взгляд.

— Я прекрасно осознаю, что мы в ваших руках, — спокойно сказал он.

Боваллет кивнул.

— Я не хотел бы избирать этот легкий путь, сеньор. Меня никогда не привлекала роль насильника или предателя. Я отвезу вас в Испанию, и оставлю вас там. Но, сеньор! — прошу вас запомнить, что я всегда выполняю свои обещания, а теперь я клянусь вам, пусть хоть солнце погаснет, луна упадет с неба и земля перевернется, — я еще вернусь в Испанию, найду вашу дочь и покину вашу страну, увозя ее с собой! — Казалось, его голос наполнил всю комнату. Мгновение он смотрел на дона Мануэля горящими глазами, а затем пламя покинуло его так же внезапно, как и вспыхнуло, он тихо рассмеялся. — Судите сами, сеньор, люблю ли я ее так, как вы бы хотели этого сами.

Наступило молчание. Дон Мануэль повернул голову на подушке, разглаживая простыни беспокойной рукой.

— Сеньор, — сказал он наконец, — если бы вы не были моим врагом и еретиком, я не мог бы желать для моей дочери лучшего жениха. — Он улыбнулся, увидев изумление на лице Боваллета. — Да, сеньор, но вы и враг, и еретик, так что это невозможно. Невозможно!

— Сеньор, слово «невозможно» мне неизвестно. Я предупреждал вас. Принимайте какие угодно предосторожности, но что бы вы ни делали, ваша дочь будет моей, чего бы мне это ни стоило.

— Сэр Николас, вы отважный человек, и мне это очень нравится. Но мне не нужно будет принимать какие-либо меры предосторожности, так как вы никогда не сможете проникнуть в Испанию.

— Бог свидетель, сеньор, я сделаю это!

— Не надо клясться, сеньор. На море вы можете быть нам достойным соперником, но как вы один осмелитесь бросить вызов всем испанцам, в самой Испании?

— Будьте уверены, я сделаю это, сеньор, — ответил сэр Николас спокойно.

Дон Мануэль молча пожал плечами.

— Вижу, сеньор, что с вами бесполезно разговаривать. Возможно, вы просто хвастун, а, может, сумасшедший, как о вас говорят, я не знаю. Мне жаль, что вы не испанец. Больше я ничего не могу сказать.

Вот, что означал его жест.

Дон Мануэль воспользовался первой же возможностью, чтобы выяснить, каковы истинные чувства его дочери. Без всяких предисловий он прямо спросил ее, как ей нравится сэр Николас. Одному Богу известно, что бедный джентльмен хотел услышать в ответ.

— Совсем не нравится, сеньор, — ответила дочь.

— Боюсь, — сказал дон Мануэль, пристально наблюдая за ней, — что вы слишком нравитесь ему, дитя мое.

Доминика поняла, что это была проверка, и презрительно рассмеялась:

— Несчастный! Но какова наглость!

Дон Мануэль был совершенно удовлетворен. Однако Боваллет так понравился ему самому, что он не мог не жалеть о том, что его дочь испытывает к этому человеку столь пламенную неприязнь.

— Жаль, что он англичанин, — сказал он. — Мне нравятся люди его склада.

— Хвастун, — произнесла Доминика с нежным презрением.

— Можно сказать и так. Но до того, как мы отправились в это путешествие, Доминика, мне казалось, что вам он представлялся героем. Вы подолгу были готовы слушать россказни о его подвигах.

— Тогда я еще не встречала его, сеньор, — чопорно возразила Доминика.

Дон Мануэль улыбнулся.

— Да, он неистовый человек. Я рад, что у вас хватает здравого смысла увидеть это. Но будьте с ним повежливее, дитя мое, мы многим обязаны ему. Он клянется, что высадит нас в Испании, и — madre dios[43]! Я верю, что он выполнит свое обещание, хотя и не знаю, как…

После этого разговора Доминике очень захотелось узнать, как Боваллет хочет осуществить свое намерение. В тот же вечер, играя в кают-компании в карты, она решительно взялась за Дэнджерфилда, но в ответ на ее требование рассказать о планах его начальника, он притворился, что ничего не знает. Доминика не поверила ему.

— Как! — сказала леди недоверчиво. — Не хотите же вы мне сказать, что не вы являетесь его доверенным лицом. В самом деле, сеньор, можете тогда вообще ничего не говорить мне.

— Клянусь вам, сеньора, это не так! — заверял ее Дэнджерфилд. — Сэр Николас всегда держит свои планы в строгом секрете. Задайте этот вопрос ему самому, и я уверен, что он ответит вам.

— О, я ни о чем не желаю говорить с ним, — ответила леди и снова занялась картами.

Скоро она услышала то, что так надеялась услышать — громкий голос, быстрые шаги и смех, отдававшихся эхом в коридоре. Дверь распахнулась, вошел Боваллет, договаривая через плечо какое-то приказание.

— Да хранит вас Бог, леди! — приветствовал он ее. — Диккон, неотложные дела поджидают вас. Дайте-ка мне ваши карты, и я попытаю счастья.

Дэнджерфилд тут же поднялся. Как всегда, девушка ничего не могла возразить Боваллету. По правде говоря, она была рада, что вместо Дэнджерфилда с ней будет играть именно он, но почему бы ему хотя бы не спросить прежде ее разрешения? Боваллет сел на место Дэнджерфилда, а лейтенант помедлил, положив ладонь на ручку двери. Он улыбался.