— А ты молодец, Гроб! — произнес он вслух.

Похвала двух людей вызвала у робота всплеск радости.

— Я думаю, что пребывание в этом теле должно многому научить меня. Это будет как метаморфоза для гусеницы, которая должна превратиться в бабочку! Вот увидите, когда у меня появятся ноги и руки…

— Ладно, ладно! — поспешил заткнуть его Вольфрам. — Будь добр, давай поговорим об этом в следующий раз!

«Старая оседлая земледельческая культура оазисов Афганистана с их скученным населением, с антисанитарными условиями, как фокус вбирает в себя все болезни мира и особенно нуждается во всевозможных лекарствах. Базары Герата, Мазар-и-Шерифа и особенно Кандагара останавливают внимание числом аптекарских лавок. В одном Кандагаре их не меньше сотни. Аптекарские лавки обычно в то же время лечебницы, а аптекаря — табибы — врачеватели. Вся индийская и арабская медицинская премудрость, вписанная в огромные фолианты, находится тут же на Кандагарском базаре, в аптекарском ряду. До сих пор можно видеть еще средневековых эскулапов с огромными рукописными книгами на арабском языке, чуть не в метр величиной, в которых вписаны рецепты от всех болезней. В хорошей лавке на полках стоят тысячи разных коробочек и разноцветных бутылочек с разными семенами, снадобьями. Можно пробыть целый день в лавке и не успеть просмотреть содержимого этих коробочек, балок и склянок. Все лекарства долятся на «горячительные», «возбуждающие» и «охладительные», т. е. жаропонижающие; большое число слабительных средств разной силы; различают лекарства для взрослых, для детей, для женщин. Медицина смешана с знахарством. Тут же можно достать снадобья для привлечения симпатии. Большие лавки состоят обыкновенно из двух отделений: в одном идет продажа лекарств, в другом врачевание, изготовление снадобий. Знания передаются из рода в род, по наследству».

Н.И. Вавилов. Д.Д. Букинич. Земледельческий Афганистан. Ленинград. 1929 г.

Май 1981 г… Афганистан, провинция Герат, афгано-иранская граница.

Когда Олег Ляшко говорил Нершину, что умеет читать чужие мысли, он почти не врал. Но если бы Нершин потребовал объяснений, Олегу пришлось бы отбрехиваться, а врать он не любил. Конечно, можно сказать, что он говорил об этом иносказательно. Он объяснил бы, что обладает, мол, даром, который можно отнести к категории феноменальных талантов: умению «читать» человеческие лица и сопоставлять малейшие изменения в мимике с реальными мыслями и намерениями. Раньше он даже самому себе объяснял свое умение именно так — уж слишком сложно было принять тот факт, что ты не такой как все.

Способность заглядывать в чужие мысли открылась у него еще в детстве, когда чуть не произошла беда. Олег с братом часто ходил в соседний дом, прозванный «генеральским», в подвале которого, как утверждала молва, когда-то расстреляли одного белогвардейского генерала. Возможно, того самого, звание которого прилепилось к дому еще до революции. Говорили, что в доме живет призрак генерала. Рассказывали про вход в катакомбы, где находятся несметные сокровища, награбленные беляками. Естественно, все это были враки, но мальчишки частенько ходили туда попугать друг друга и самим попугаться — не в каждом ведь дворе имеется собственный призрак. Тянул этот дом к себе еще по одной причине — его строил прадед Олега, и сам же в нем жил некоторое время.

В тот роковой день, когда Олег обрел свой дар, он отправился в «генеральский» дом с приятелем, но того слишком быстро позвали домой родители. Олегу не хотелось идти домой. Была зима, гулять холодно. В подвале «генеральского» дома хоть и не слишком тепло, изо рта идет пар и руки немного стынут, но все ж лучше, чем на улице. К тому же Олег взял с собой фонарь на батарейках. Конечно, ему было немного жутко, но отец всегда говорил, что никаких призраков не бывает. Бывает только то, что непонятно, и тогда нужно просто докопаться до решения тайны.

Фонарик у него был дешевенький, частенько подводил. И вот, бродя по лабиринтам подвала, рассматривая кладовки с выведенными на досках углем номерами, он случайно запнулся и уронил фонарик. Тот, естественно, погас. Олег долго вертелся, пока пытался нашарить его руками. Наконец, нащупал и взял в руки, но фонарь не захотел включаться. Тогда Олег побрел вдоль стен туда, где, казалось ему, должен был быть выход. Но он шел слишком долго, а свет из подъезда так и не появлялся. Возможно, кто-то закрыл дверь. Или он шел не в ту сторону. Олег повернул обратно. Вскоре он увидел какой-то сумрачный отсвет и с радостью ускорил шаг. Он немного удивился тому, когда снова стало черно, а стена повела его дальше, но путь был незнаком. Прямой, как он отлично помнил, коридор, кончавшийся тупиком, вдруг вильнул вправо, затем влево. А вдруг я попал в эти самые катакомбы, которые никто не мог найти? — подумал Олег с восторгом и страхом одновременно. Он вдруг услышал приглушенную музыку, какие-то голоса и понял, что наверху магазин. Значит, он все еще в доме. Стало не так страшно. Внезапно откуда-то подул ледяной сквозняк. Стало очень холодно. Олег пошел дальше, убеждая себя, что просто обнаружил какой-то неведомый ранее путь по подвалу и сейчас перейдет к лестнице черного хода. И тут под ногами его что-то затрещало, послышался хруст. Олег ухнул с высоты. И оказалось, что в воду. Он закричал. В ужасе забултыхал руками, желая всплыть, и чувствовал, как пальцы его хватаются за острые льдышки, еще недавно представляющие собой тонкий слой льда, настуженный ледяным сквозняком и прикрывающий собой какую-то глубокую яму с водой. Внезапно вспыхнул свет. Олег пытался схватиться за край пятна (так виделась ему дыра во льду), но погружался все глубже и глубже… Он не помнил, кто именно и как его спас — как будто сама память отказывалась возвращаться к этому моменту. Но сверкающий искрами от плавающих обломков льда круг света, в который он жаждал попасть, отчетливо запомнил на всю жизнь. Из того случая он помнил только, что очнулся у черного хода, снаружи, у входа в подвал. Насквозь мокрый от снега, который набился даже в ботинки, под штаны и фуфайку — как будто он пытался искупнуться в сугробе. В таком виде он отправился домой, зная, что ждет его порка. Родители так и не добились от него никаких объяснений, в ту же ночь им пришлось вызывать «скорую» — температура подскочила под сорок, и несколько дней Олег провел в полузабытьи. Тогда все решили, что он ходил на реку кататься на санках и провалился. Он не стал их разубеждать.

После того случая и пробудился в нем непонятный дар, который проявлялся, впрочем, не постоянно, а только в минуты сильного волнения и напряжения. Да и потом — чтобы воспользоваться этим талантом, Олегу всегда необходимо было смотреть в лицо собеседника. Но не каждому человеку это понравится, особенно недругу, а экспериментировать Олег не любил. Поэтому он предпочитал давить возникающие в голове вспышки, пугавшие его острыми неприятными ощущениями в мозгу. А после того, как его сводили к психиатру (на это время вспышки отчего-то прекратились сами с собой), он зарекся жаловаться и делиться переживаниями со взрослыми. И со старшего брата Тольки взял обещание, что тот будет нем, как рыба.

Чем взрослее Олег становился, тем более резкими болевыми ощущениями досаждали приступы. Он научился с ними бороться и не выставлять напоказ, но полностью избавиться не мог, да и не хотел на самом деле. Ведь от них в его голове образовывался некий фон, как будто проникающий откуда-то снаружи и дающий подсказки в виде образов и мысленных форм, порой абстрактных, но при желании поддающихся расшифровке, — в этих случаях подсказки нередко приносили какую-то практическую пользу: получить отличную оценку, избежать драки, где тебе могут расквасить нос и т. п.

Но когда Олег попал в армию, чтобы честно исполнить свой гражданский долг (а иного в семье Ляшко и быть не могло), он вдруг понял, что этот дар либо убьет его, либо…

Впрочем, на тот момент, когда служба только началась, это был единственный ожидаемый вариант. В сменившейся обстановке, когда от Олега, как от всех молодых солдат, только и делали, что требовали-требовали-требовали и не позволяли расслабляться, дар обострился настолько, что болевые вспышки мучили его по нескольку раз на дню. Как ни пытался Олег противиться их появлению, становилось только хуже. К тому же дар изменил свою сущность. Олег впервые столкнулся с тем, что в голову лезут не просто подсказки о чужих мыслях и намерениях (это еще куда бы ни шло — с ними проще выжить), но в дополнение к ним возникают какие-то навязчивые идеи, буквально подталкивающие его к совершению тех или иных поступков. И не следовать им, по ощущениям было равносильно тому, как если бы он снова окунулся с головой в ледяную черную воду, как это однажды случилось в детстве.