— Да, вы правы, — усмехнулась Энн. — А еще кто-нибудь есть?

Картрет снова резко покачал головой:

— Еще я, старик Вентворт, Хильда — они будут убирать у вас в номере и находиться в вашем полном распоряжении, — ну и, конечно, несколько человек на кухне, но их вы не будете видеть. Датчане держатся особняком, вы это знаете. Понадобится еще много времени, чтобы как-то преодолеть их природную скрытность и осторожность.

Энн кивнула и засобиралась к себе в номер.

У нее больше не было повода стоять здесь и просто болтать с этим человеком за стойкой. И снова ее поразила невероятная, почти осязаемая тишина в отеле, его интерьер и сама атмосфера. Правда, уже было около одиннадцати вечера, но неужели эти молодые люди так рано ложатся спать? Где все они? Почему нигде не слышно хотя бы радио или же этой непременной принадлежности двадцатого века — звука работающего телевизора? Разве что в Крэгхолд-Хаус вообще нет радиоприемников и телевизоров… Энн даже вздрогнула от такой перспективы. В конце концов, она не собиралась полностью отрешаться от благ цивилизации — с Джорджем или без него. Ей и так пришлось немало пережить за последние пять лет — после того страшного дня, когда ее родители, отдыхая в горах Калифорнии, попали под оползень и она осталась сиротой. Теперь у нее не было ни одного живого родственника — ни тети, ни дяди, ни родных, ни двоюродных братьев или сестер, ни племянников — вот такую страшную шутку сыграла жизнь с Энн Фэннер, когда ей было шестнадцать лет. Слава богу, в то время она уже училась в Бостонском университете, и отец оставил ей необходимые средства, чтобы закончить образование. Но иногда ее охватывало чувство большой обиды на судьбу, которая была к ней так несправедлива, заставив потерять родителей в то время, как она мечтала и изо всех сил стремилась стать профессиональной пианисткой. И наконец, эта история, когда однажды после многих лет учебы и напряженной работы над исполнительским мастерством она почти забросила свои занятия ради великой страсти к такому человеку, как Джордж Туэмбл. А он на поверку оказался обыкновенным пройдохой и авантюристом. Нет, теперь ей было очень нужно — просто необходимо — немного отдохнуть и обдумать все это. Крэгхолд-Хаус, вероятно, был именно тем местом, где она могла бы разобраться со всем своим прошлым, — лучше и быть не могло, несмотря на странные и даже жутковатые ощущения, которые этот отель вызывал. Энн должна решить: может быть, теперь уже не стоит касаться клавиш рояля никогда. Это проклятое чувство стыда! Что ответить профессору Элески, всегда опекавшему ее и говорившему «нет, стоит», доказывавшему ей, что она обязана дебютировать в Бостоне, или в Нью-Йорке, или в любом другом городе, чтобы сделать свою карьеру?.. Профессор был твердо убежден, что его ученица, еще двенадцатилетней девочкой оценившая по достоинству «Апассионату» Бетховена и заставившая ее звучать по-настоящему не так, как обычное школярское упражнение, достойна зарабатывать на жизнь музыкой.

— Ваш номер находится наверху через один пролет слева от лестницы. Вы легко найдете его.

Таким образом Картрет пожелал ей спокойной ночи в свойственной ему изящной манере. Энн стряхнула с себя воспоминания о прошлом и с улыбкой спросила:

— Мне не понадобится свеча, Картрет?

Услышав это, он улыбнулся своей быстрой, очень менявшей его лицо улыбкой:

— Наши клиенты предпочитают, чтобы мы сохраняли этот живописный интерьер, но у нас везде проведено электричество, есть выключатели и тому подобное. Мне проводить вас, мисс Фэннер?

— Нет, благодарю вас. Я справлюсь сама.

— Я в этом не сомневался.

— Спокойной ночи, Картрет. Я увижу вас утром?

— Возможно. Кто может знать наверняка?

И это замечание тоже показалось ей довольно загадочным. Энн отошла от стойки и направилась к лестнице с балюстрадой, неясно вырисовывавшейся на фоне темной массы, которая, вероятно, была большим залом или чем-то в этом роде. Энн Фэннер сняла куртку, нащупала на стене выключатель и нажала на него. Эффект получился магический: лестница, устланная ковром с темно-бордовыми завитками, подобными тем, что встречаются на шалях из Пейсли[3], и окаймленная перилами из того же красного дерева, что и регистрационная стойка, вдруг возникла перед ней, словно дорога в Бесконечность. Это была очень длинная и очень высокая дугообразная лестница. Сдерживая улыбку, она стала подниматься, осторожно ступая ногами по довольно толстому ворсу ковра. Ярко сияющий электрический свет внезапно показался ей совершенно чужеродным в таком замке, в такой гостинице. Она даже не могла объяснить почему, но Картрет был прав: в этом интерьере свечи и канделябры выглядели гораздо живописнее.

В семнадцатом номере была довольно необычная дверь: не прямоугольная, а куполообразно закругленная сверху. Она состояла из восьми хорошо подобранных панелей красного дерева в рамке более темного оттенка. Огромная рельефная ручка была украшена какой-то непонятной филигранью, да и не ночью же рассматривать и изучать такие вещи. Внезапно Энн почувствовала, насколько она устала: ее одолевала зевота, все кости болели, руки и ноги отяжелели, а глаза просто сами закрывались. Немного смущенная, но довольная, что наконец добралась до места и может отдохнуть, она толкнула дверь. Необычная дверь открылась внутрь на удивление легко, словно лист, подхваченный сильным ветром.

Включать свет не было необходимости.

Энн застыла на пороге, обхватив лицо руками, и ей казалось, что сердце ее билось прямо в горле. Перед ней была картина, которую она видела, быть может, единственный раз в жизни.

Очевидно, каким-то таинственным образом лупа все же появилась в темных небесах над землей, освещая место под названием Крэгмур, потому что не могло быть никакого другого объяснения этому фантастическому серебряному свету, разлитому по всей комнате. Даже беглого взгляда было достаточно для того, чтобы увидеть, что буквально все — и кровать с пологом на четырех столбиках, и туалетный столик, и кресла, и стены, и зеркала — все было окружено мертвенно-серым сиянием, словно какой-то сказочный волшебник или призрак с волшебной палочкой прошелся по комнате и, прикоснувшись ею ко всем этим предметам, украсил их блестками. Даже оба ее чемодана, аккуратно сложенные на полу в центре комнаты, казалось, светились, мерцая и подрагивая, словно блуждающий огонек на болотах. Этот вид — такой магический и даже пугающий — заставил Энн резко повернуться, чтобы убежать прочь из этой ужасной комнаты, но, как только она обернулась, раздался щелчок замка двери, захлопнувшейся то ли от случайного порыва ветра, то ли кто-то в коридоре подошел и тихонько потянул за ручку. Преисполненная ужаса, она стояла, прижавшись спиной к двери, загипнотизированная ошеломляющим зрелищем, открывшимся перед ней и ощущая себя то ли на небесах, то ли в преисподней — в зависимости от того, как на это посмотреть.

Отблески и мерцание серебристого света, казалось, делали все вокруг совершенно нереальным; впечатление было гораздо сильнее, чем во время обычных фокусов с оптическими иллюзиями. Словно это была некая лунная комната, и в ее диком великолепии было нечто-то такое, отчего переставало биться сердце, охватывал страх и кровь стыла в жилах. Даже полная луна, хотя и сильная, не могла бы создать подобного эффекта. Какая-то неземная дымка струилась вокруг каждого предмета, как бы омывая его изумительным светом.

У Энн больше не было сил смотреть на это.

Словно слепая, умирая от страха, она стала на ощупь искать выключатель, нажала на него и снова прищурилась.

И случилось чудо.

Серебро, мерцание лунного света, игравшего, словно драгоценные камни, мгновенно сменились абсолютно осязаемой, по-домашнему уютной старомодной обстановкой с деревянной мебелью, деревом же отделанными полом, потолком и стенами комнаты. Высокая, невероятно широкая латунная кровать с пологом на четырех столбиках не казалась чем-то необычным, так же как и фаянсовый кувшин и стакан для воды, торжественно стоявшие на ночном столике у левого угла кровати. Энн Фэннер глубоко вздохнула, обошла свой аккуратно поставленный туристический багаж и направилась к двустворчатому окну, на котором висели до смешного тонкие и прозрачные занавески. В волнении она стала всматриваться в небо.