А та притопывала и задорно вызывала его, выговаривая в такт:

— Тра-та-та! Тра-та-та! — затараторил Володя и сквозь дробь бросил частушку:

Частушки в такт «барыне» сыпались беспрерывно. Плясали поочередно и не переставая: умеешь — не умеешь, а очередь подошла — выходи.

Несколько парней гурьбой приближались к плясунам. Один из них, Ваня Крючков, затянул:

Другие подхватили:

Голос Вани выделялся из всех. Хороший голос! Далеко отдавался гомон людской, эхом летели по речке выкрики и песни и где-то там сливались с водой, будто вместе с нею убегали туда, где еще теплее, где в море широком незаметны капельки Лани. Молодежь радовалась весне, воде, радовалась друг другу. Юность никогда нельзя поместить в берега, как речку: все равно где-то прорвет и берег.

А на излучине реки, где стояло несколько больших ветел, сидела Зинаида и неподвижно смотрела на разлив. До нее с берега доносились звуки бурного веселья, и от этого еще тоскливее становилось на душе… И вот она сначала тихо-тихо, потом громче и громче запела:

Бархатный, сильный, полный горечи и тоски голос плыл по воде, дрожал в воздухе и замирал где-то далеко-далеко.

И всем-то эта песня была знакома, но так ее никто не мог петь душевно, проникновенно, как Зинаида. На берегу услышали песню. Остановилась пляска, прекратились частушки, замолчала, смутившись, гармонь.

А Зинаида пела. Она вспоминала мать, жалела Федора, тосковала об отце, мучилась безысходностью горя. Перед глазами, затуманенными слезами, стоял Андрей, как живой. Стоит, смотрит на воду и не замечает Зинаиду. В тот опьяняющий весенний день она смутно сознавала, что это мираж, но… он стоял и не замечал. И жизнь показалась ей пропащей и никому не нужной. Выхода не было.

Зинаида не слышала и не видела, как Матвей Сорокин пробежал к молодежи, запыхавшись, бежал без шапки. Все произошло без нее.

Матвей еще издали, увидев Ваню Крючкова, кричал:

— Беда-а! Беда!

Ваня побежал ему навстречу. Ребята — за ним. Все забыли про Зинаиду и уже не слышали ее песни.

— Идут! — кричал Матвей. — Ваня, идут! Федю бить идут. Скорей! Ребятушки, скорей!

Все бросились бежать к Федоровой избе.

Берег опустел.

Только одна Зинаида осталась под ветлами. Она пела, обхватив руками колени, не замечая ничего вокруг:

И плыла ее песня, наполняя все вокруг тоской и отчаянием, просила любви и ласки, жаловалась. Звуки песни донеслись и в село, но застряли в соломенных крышах и в рокоте толпы, ворчащей, чавкающей сапогами по навозной грязи, веками накопленной у надворья.

На бегу Ваня что-то кричал ребятам.

Но он не знал, что у избы Земляковых уже сгрудилась толпа.

Над селом висел гвалт. Около крыльца несколько мужиков напирали на милиционера, настойчиво выкрикивая:

— Узнать пришли! Не мешай!

— Народ сам знает, без тебя!

— Сторонись!

— Не могу! — старался перекричать милиционер. — Нельзя! Р-разойди-ись!

На крыльцо поднялся Сычев Семен и обратился к толпе:

— Товарищи! Пущай сам Федька покажет. Може, врут про яму. Поклеп-то на человека недолго навести. А може, и ямы нету никакой. Ежли есть яма, тогда другое дело. А може, ее нету!

— Пока-ажь!!! — завопили сразу несколько человек.

Вплотную к милиционеру приблизился Сычев и тихо ему сказал:

— Ты уходи, мил человек. Народ сейчас сурьезный: могут тебя того… Душевно говорю, жалеючи.

Милиционер растерялся. Толпа завыла:

— Сла-азь! Сла-а-а-а! А-а-а-а!

— Бей милицию! — орал Степка Ухарев.

Толпа хлынула к крыльцу. Милиционер подался в сени, оттуда — во двор и верхом — в волость. С крыльца уже командовал Сычев:

— Сперва, граждане, надо разобраться. Пущай закон решает.

— Как это закон?! — заорал Степка.

— Самого будем спрашивать? Аль как? — крикнул Сычев в толпу.

— Само-о-о-а-а!!! — рявкнула толпа.

Благожелатели Федора хотели, чтобы он рассказал сам. А врагам только того и надо было, чтобы он вышел из избы. Поэтому так дружно и рявкнули в ответ на вопрос Сычева.

Сычев скрылся в дверях. Он распахнул дверь в избу и сказал Федору, сидящему неподвижно за столом:

— Выходи. Народ требует.

Через минуту, не больше, вышел на крыльцо Федор.

Он — в одной рубахе, с расстегнутым воротом, без шапки, с цигаркой во рту.

Сразу в толпе стало тихо. Кто-то позади сказал шепотом:

— Господи!

Совсем тихо сказал, а всем слышно.

Федор повел глазами по толпе, выбросил цигарку и спросил:

— Вы чего собрались, товарищи? — А сам на Семена оглянулся.

Семен в него уперся взглядом. Опять встретились!

Федор повернулся снова к толпе и ровным, спокойным голосом сказал:

— Я расскажу всю правду… Промежду сарайчиками ямка накопана. То — я копал… Но только…

Сразу прорвалось. Никто не дослушал. Толпа хлынула во двор, наперла сотней тел. Смотреть яму! Плетень сбили, курник свалили. Вылетели куры. Кто-то оторвал голову курице и пустил пух над толпой. Передним видно яму, задним не видно — прут, теснятся, душатся. Кто-то крикнул:

— Пущай и сам идет!

— Нехай доскажет! — надрывался Виктор Шмотков. — Не может того быть! Пущай доскажет сам!

Над толпой повис рев Степки Ухарева:

— Убивца давай!!!

— Сторонись! — зычно гаркнул Сычев в ответ на рев Степки.

Расступились. Сычев шел впереди, за ним — Федор.

Федор стал спиной к ямке, лицом к толпе. Прямо перед ним — Степка Ухарь. Позади — Сычев.

Тишина жуткая.

Федор поднял руку и что-то хотел сказать, но вдруг его обожгла догадка: «Неужели кто-то подумал, что ямка эта для папашки готовилась?» Лицо его загорелось, в висках застучало: «Кто же, кто придумал такое?..» Неожиданно он резко повернулся лицом к Сычеву и дико закричал:

— Что же ты!!!

Но… не успел сказать того, что хотел. Степка из всей силы ударил Федора кулаком в затылок.

Ткнулся Федор лицом к ноге Сычева, а тот — пинком в живот, чтобы никто не видел удара. Чуть слышно Федор крякнул, встал и резким, страшным голосом, какого от него никто не слышал никогда, прокричал:

— Не убил!!! Все расска…

Третий удар Степки оглушил его совсем. Федор упал. Степка с размаху прыгнул обеими ногами на грудь — хрустнуло… Били. Топтали.

Били только человек пять, а вся толпа шевелилась в недоумении, плотно окружив их, стонала, кряхтела, женщины вопили. Казалось, все нарочито мнут друг друга, напирая на середину. Так продолжалось не более минуты. Но ведь в минуте — шестьдесят секунд! Это страшно много! Только одна минута, а как удивительно долго.

Именно в ту минуту и прибежали ребята с речки.

— Что они делают, сволочи! Не дава-ай! — крикнул Ваня Крючков.

Поднялся гвалт снова, хотя Федора уже не били, — он лежал недвижимо где-то внутри месива толпы. Драка пошла уже между собой, а казалось — все еще бьют Федора. Ребята бросились к средине, расталкивая баб. Сорокин Матвей тряс бородкой и кричал, пробиваясь к центру круга: