Человек повернул к нему и ответил на ходу:

— Идет свой. А ты чей?.. И чего не спишь? На карауле, значит, стоишь. Это хорошо, хорошо.

По голосу Федька узнал Андрея Вихрова, которого не было в селе больше двух лет.

— Андрей Михалыч! — воскликнул Федька.

— Он самый, — отозвался подошедший. — Ну, здорово был! Ты чей?

— Земляков.

— Федька! Какой ты здоровенный стал за два года! Ну, какие дела дома? Рассказывай, — И Андрей присел на траву, приглашая жестом руки сесть рядом.

— Дома? О доме у меня нечего рассказывать, — угрюмо сказал Федька, присаживаясь около.

— Отчего ж — нечего? Батька приехал?

— Не-ет, — все так же мрачно протянул Федька.

— Да… Суровый твой папаша… Ну а на селе как? Землю делили в этом году?

— Делили. Ваша полоса так и лежит целиной — один пырей.

— Ничего. Теперь-то и я захозяйствую помаленьку. Первым делом — лошадь. Эх и соскучились руки!.. Вот в армии в партию приглашали, а я говорю: «Руки чешутся, на землю хочу, за сошку». Землю теперь добыли — можно и распорядиться.

Андрей сидел на траве, широкоплечий, с вещевым мешком за плечами, в сбитых солдатских ботинках; верх буденовки, освещенный луной, торчал шпилем над головой. Андрей казался Федьке богатырем.

Ваня Крючков, услышав разговор, вылез из-под зипуна и подошел к Андрею.

— А, Ванятка! Сиротская душа! — приветствовал тот первым, сразу узнав Ваню.

— Здравствуйте, Андрей Михайлович. А я вас тоже узнал.

— Ну, какие дела? Как дядя поживает? Лошадь, наверно, купили? Раз в ночное приехал — значит, купили. А?

— Купили. Поживаем вроде ничего, — степенно отвечал Ваня.

— А я вот тоже думаю купить.

Видимо, лошадь не выходила из головы Андрея, если он второй раз вспоминал о ней. Он и правда мечтал о лошади давно.

Ваня осторожно, тихо сказал:

— Андрей Михайлович, зря вы ночью ходите один.

— А что?

— Бандиты у нас завелись.

— Какие бандиты? — живо спросил Андрей.

— Кучум, Дыбин, Васька Ноздря и еще там человек пятнадцать. Все не нашего села, оглоблинские.

— О-то-то-то! — пропел Андрей. — Вот это — да-а…

— А что? — спросил Федька.

Помолчав, Андрей ответил:

— А то: если силу возьмут, то прибыли от земли нам опять не будет.

Андрей о чем-то задумался.

— Плоховато без отцов-то? — спросил он вдруг у ребят. И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Конечно, плоховато… Я вот тоже без батьки вырос… Да. И теперь изба пустая… Цела моя изба-то?

— Стоит, — ответил Федька. — Окна досками забиты.

Андрей вздохнул и уже решительнее сказал:

— Нет. Наверно, обождать придется с землей-то, ребятки… Вот черт! Как оно получается… Не дают за землю зацепиться, сволочи.

Петька Ухарь слышал разговор, но из-под зипуна не вылез. Он не разобрал всех слов, но после некоторого раздумья решил: «Надо батьке сказать — Андрюха Вихор пришел».

— А куда ж мне, скажем, заходить сегодня ночевать? — спросил Андрей.

— К деду Матвею Сорокину, — посоветовал Ваня.

— Пожалуй, верно, — согласился Андрей.

— Позвал бы к себе, — угрюмо сказал Федька, — но… дома у меня…

— Знаю, знаю. Ладно, — Андрей похлопал его по плечу. — Рановато на тебя все это навалилось. Ну, ты малый удалой — выдержишь. — Он встал, помолчал и произнес: — Вот так… Ну! Пошел я. Заходите, ребята, про Красную Армию рассказывать буду.

Вскоре он скрылся в яру.

— Ничего не боится, — сказал Ваня.

— А чего бояться? — спросил Федька и тряхнул головой. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Оба смотрели в ту сторону, куда ушел Андрей. А Ухарь завернулся в зипун поплотнее. Вскоре все стихло. Ребячий табор спал. Только Федор и Ваня до самой зари просидели, прижавшись плечом к плечу и тихо разговаривая.

Настало утро. Володе Кочетову надо было ехать домой раньше всех: отец велел до солнца. С рассветом он поднялся и пошел за лошадью. Заспанными глазенками он высматривал свою кобылу. Искал, искал — нет кобылы. Спустился в буерак: надо скорее, а кобылы нет. Что за оказия!

Ваня тоже пошел за своей лошадью. Он, сам того не замечая, любил утро. Солнце еще не вставало, а на горизонте уже загорелся пожар: скоро встанет. По буераку внизу туман, а вверху чисто и светло. В такое утро тело становится легким, а босые ноги розовеют от росы (не мочить же ботинки!). Роса такая бодрящая и приятная, чуть-чуть обжигающая легким холодком. Тишина стоит задумчивая и нерешительная. Все ждет солнца. Лошади стоят понурив головы — спят. Они любят поспать на зорьке стоя.

Шел Ваня и мурлыкал песенку, не нарушая тишины степи. Вдруг он услышал в буераке крик Володи. Ваня сбежал вниз и увидел: лошадь билась в трясине, а Володя стоял около нее и заливался слезами. Попробовали вытаскивать вдвоем, но ничего не смогли сделать. Пришлось бежать к табору, за ребятами.

— Ребята, у Володьки лошадь увязла, — говорил, волнуясь, Ваня. — Стал он переводить через водоток, и — увязла.

— А черт с ним! Глядел бы, где надо вести, — зло ответил Ухарь.

— Пойдемте поможем! Ей-богу, вытащим! Она неглубоко засела. Пойдемте, — просил Ваня.

Но все садились на лошадей и проезжали неподалеку от Володьки. Федька еще раньше ушел ловить мерина. В таборе осталась только одна телега, принадлежащая Виктору Шмоткову. Сам Виктор спозаранку ушел на межники накосить травы (для чего он и приехал в ночное на телеге).

Ваня снова прибежал к Володьке и сказал запыхавшись:

— Никто не идет. Каждому — своя шкура… — Он сплюнул и принялся вместе с плачущим Володькой вытаскивать лошадь.

Туман из буерака почти ушел, но солнышка внизу еще не было видно. Над обрывом показался Федька с лошадью в поводу.

— Эй! Что там у вас? — крикнул он.

— Федя-а-а! — заревел благим матом Володька.

— Ну чего орешь, Красавица! — строго крикнул Федька.

После этих слов он вскочил на мерина и рысцой затрусил к телеге. Там он надел на свою лошадь хомут, взял вожжи и вернулся к ребятам.

Через несколько минут завязнувшую лошадь заарканили под грудь, и Федькин мерин выволок ее из грязи. Ей надо было только помочь, а выкарабкалась она старательно сама.

— Хомут и вожжи положишь на Витькину телегу, — сказал Федька, когда вытащили лошадь.

Он уже хотел было ехать, но вдруг соскочил с лошади, взял в горсть грязи, обмазал Володьке щеки и, ухмыляясь, снова сел верхом и поехал шагом домой. Ваня смеялся, откинув голову и приседая, а Володька, смешно отфыркиваясь, умывался. Он ничуть не обижался на грубую шутку и сам себе говорил, подражая тону Федьки:

— Не води кобылу через трясину, Красавица! Не води!

Казалось, в черноземной степи стало все спокойно.

Федька ехал не спеша. Думал он о ночной встрече с Андреем.

Андрей Михайлович Вихров пришел в село ночью. Идти к Матвею Сорокину, как советовали ребята, он раздумал: семья, бедность, каждый кусок на счету.

Огородами, напрямик, он шел к своей избе. Деревня, освещенная большой луной, спала крепким коротким летним сном. В светлые летние ночи и собаки не лают — спят.

Запахи огородов были родными и близкими. Картофельная ботва, немного опьяняющий ночью анис и укроп, запахи огурцов, помидоров, тыквы и цветущего подсолнечника — все смешивалось в неподвижном воздухе. Знакомые с детства запахи! Под ногами — пышный, богатый чернозем: на таком, говорят, сухой кол дает почки. Проходя задворками мимо какого-то сарая, он, услышав шорох, остановился: в сарае жевала жвачку корова и шумно вздыхала. «Корова, — подумал Андрей. — Хорошая скотина корова! Без коровы в деревне — не дом».

И вот подошел он к своей избе.

Дворик из двух смежных сарайчиков стоял с полуразваленными плетнями и осевшей седлом крышей. Сарайчики покривились в разные стороны — казалось, собирались расползаться, уходить от избы. На закрытых ставнях избы косыми крестами выделялись потемневшие тесины. Глина со стен отвалилась рваными пятнами. При лунном свете изба выглядела сиротливой, ободранной. Андрей немного постоял в раздумье, глядя на дверь, и сказал: