- Лево на борт! - скомандовал я, получив рапорт штурмана, - ложиться на 336 градусов! Подвахтенным идти отдыхать!

Часть людей ушла с боевых постов, передав свои обязанности остающимся на вахте.

На курсе 336 градусов мы проходили мимо полосатых буйков. Я дал взглянуть на них по очереди помощнику командира, боцману и матросу Трапезникову.

- Горе-топилыцики! Кишка тонка! - заметил по адресу катеров Трапезников.

- Опять бахвальство! - обрезал Халилов. - Они топильщики такие, что ты целый день был бледный, как моя бабушка после смерти. А сейчас ты храбрец! Ишь ты какой! Иди спать!

Трапезников, повинуясь приказанию, ушел из центрального поста.

- Не слишком ли много вы ругаете своего... парня? - едва не вырвалось у меня: "младшего сына", - он матрос исправный.

- Парень хороший, - боцман говорил о Трапезникове почти с отцовской нежностью, - я еще вышибу из него кое-какую дурь, и тогда увидите, какой он будет. У него еще много этой дури... а так он... лучше всех... во всяком случае очень хороший матрос.

Прямо по носу на фоне низменного берега начал вырисовываться силуэт транспорта. У нас не было торпед, и вид вражеского судна не мог вызвать у нас иного чувства, кроме чувства досады и сожаления. Но недолго нам пришлось сокрушаться. Когда расстояние до судна сократилось, мы заметили, что транспорт стоит на месте. Еще через несколько минут все стало ясно. Перед нами был вражеский транспорт, который мы торпедировали утром. Он лежал у самого берега на мели. Вся кормовая часть его либо находилась под водой и потому не была видна, либо была оторвана взрывом торпеды. Носовая часть, мостик и надстройка возвышались над водой. Из накренившейся к берегу трубы шел едва заметный пар. У борта судна с нашей стороны стояли малый морской буксир и разъездной катер. Они, видимо, были заняты спасением людей и имущества. Обстановка казалась благоприятной для нас. Преследование нам не угрожало, и я решил показать результаты нашей утренней атаки экипажу.

Взглянуть хотя бы мельком на результаты своих боевых дел чрезвычайно интересно, но удается это далеко не всем подводникам. Поэтому каждый, подходя к перископу, испытывал радостное волнение.

- Голодные. Обед так и не доварили! - произнес серьезным тоном кок, оторвавшись от окуляра. - Из трубы дым все идет...

- Ты думаешь, трубы на кораблях из камбузов, что ли, едут? - с ехидцей спросил Трапезников.

- Лучше бы они шли именно из камбузов, - многозначительно ответил кок и ушел.

- Да, эта атака была не по луне! Здорово! Но жаль, что второй транспорт все же ушел! - как бы про себя высказался матрос Викентьев, прильнув к окуляру перископа, от, которого, казалось, его не оторвешь.

- Не уйдет! - возразил Каркоцкий, стоявший в очереди за ним, - другие лодки его встретят. Мы ведь не одни в море. Им тоже надо над чем-то поработать...

Каркоцкий был прав. Рядом с нами боевую позицию занимала подводная лодка "Гвардейка" под командованием бесстрашного Михаила Грешилова. Путь вражеских кораблей лежал через ее район. И, надо полагать, транспорт, уцелевший в конвое после нашей атаки, оказался очередной жертвой "Гвардейки".

Зашло солнце, перистые облака красными маками опоясали западную часть небосвода. Мы всплыли. Над водой нас ждала ни с чем не сравнимая приятная новость.

- Товарищ командир, радисты принимают "В последний час", - тоном флегматичного человека доложил вышедший на мостик Глоба, - что-то важное, вероятно...

Обычно чрезвычайной важности сообщения Советского информбюро под рубрикой "В последний час" во время Великой Отечественной войны волновали всех советских людей, но на подводной лодке в походе, когда вообще всякая внешняя информация была весьма затруднена, сообщения Совинформбюро воспринимались с особым восторгом. Однако спокойный тон лейтенанта меня не удивил. Глоба по натуре был очень сдержанным и свой восторг обычно внешне почти ничем не проявлял.

- О чем говорится в сообщении, не узнавали? - не выдержал я.

- Точно не сказали, товарищ командир, я спросил, но в рубке все заняты...

- Идите вниз и прикажите, чтобы радисты сразу доложили общее содержание сообщения, до уточнения текста!

Однако не успел еще Глоба влезть в люк, как на мостик вышел радист Дедков. Старшина был очень взволнован и едва выговаривал слова.

- Наши войска разгромили... наступают вовсю на Сталинградском фронте, товарищ командир. Вот часть текста... помехи большие, искажений много, но скоро перепроверим...

Выхватив бумагу из рук Дедкова, я вскочил в боевую рубку, чтобы прочесть сообщение. "На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, перешли в наступление против немецко-фашистских войск... Прорвав оборонительную линию противника... 30 километров на северо-западе, в районе... а на юге от Сталинграда... 20 километров, наши войска за три дня напряженных боев... продвинулись на 60-70 километров... Заняты город Калач, станция... Советск, ...Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные восточное Дона, оказались прерванными..."

Дальше ничего нельзя было понять. Я вышел из рубки на мостик и приказал немедленно объявить подводникам по всем отсекам радостную весть.

- А вы идите в радиорубку и примите все меры, чтобы получить полный текст сообщения "В последний час", - поручил я Дедкову.

Я знал о том ликовании, которое могла вызвать в тесных отсеках "Малютки" весть о победоносном наступлении наших войск в районе Сталинграда, к которому было приковано в то время внимание всего человечества. Подводники понимали, что именно там решалась судьба народов мира. Там находились основные силы фашизма, и разгром этих сил означал нечто большее, чем обычное наступление советских войск. В отсеках люди поздравляли друг друга с победой, целовались, обнимались. Все были поглощены приятной новостью и без конца и в различных выражениях говорили о ее значении. Казалось, скромная победа подводной лодки была забыта и никто не помнил о столкновениях с фашистскими кораблями.

Именинниками были радисты, сообщившие о событиях на сухопутном фронте. Их целовали, благодарили, желали им счастья и всякой удачи в жизни, их чествовали, словно они были непосредственными участниками боев за Сталинград.

Ночь мы шли в надводном положении, а с рассветом ушли под воду и продолжали свой путь на безопасной глубине.

Оставив вахтенного у перископа, я направился к себе в каюту, чтобы прилечь и отдохнуть.

- Товарищ командир, - Дедков подал мне радиограмму, - принят старый "В последний час"...

- Что это значит?

- Это было три дня тому назад, но мы только сегодня приняли...

"Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа (гор. Орджоникидзе), - прочитал я текст сообщения. - Многодневные бои на подступах к Владикавказу (г. Орджоникидзе) закончились поражением немцев..."

"Это, видимо, начался общий разгром фашистов по всему фронту", - подумал я и спросил у Дедкова:

- О боях под Сталинградом уточнили текст сообщения?

- Вот, - Дедков протянул второй лист бумаги, исписанный с обеих сторон, здесь указаны в основном потери фашистов...

И действительно, уточнение текста касалось главным образом разгромленных частей, пленных и захваченных нашими войсками трофеев.

- Обе радиограммы объявить по отсекам, а редактору боевого листка посоветуйте использовать эти цифры.

- Есть, товарищ командир! - и Дедков побежал в центральный пост.

Как ни устал я, простояв всю ночь на мостике, я так и не сомкнул глаз. Пролежав около получаса, я поднялся и пошел по отсекам. Возбуждены были и остальные мои боевые товарищи. Ни в одном отсеке я не нашел отдыхавших людей. Все по-прежнему оживленно комментировали известия о новых поражениях немецко-фашистских войск.

- Я на вашем месте все же отдыхал бы, - сказал я торпедистам, но слова мои прозвучали не очень убедительно.