- Зато мы одну ловушку сами послали к праотцам, а "М-117", я вижу, нет, под общий смех парировал нападки комдива Прокофьев.

- Расскажите о соприкосновении с ловушками, - Продолжая улыбаться, приказал Лев Петрович Кесаеву.

- Еще в пути, за восемь часов до занятия позиции, находясь в надводном положении, мы вдруг встретились с ловушками. Видимость была не более 10-12 кабельтовых, и мы просто наскочили на них. Расстояние до головной ловушки не превышало 8-10 кабельтовых. Сразу же сыграли срочное погружение, ушли за большую глубину и начали маневрирование с целью уклонения. Но лодка тоже оказалась замеченной, и преследование началось немедленно. На нас сбросили 56 глубинных бомб и причинили лодке повреждения. Мы уклонялись в течение четырех часов и, надо признаться, едва-едва оторвались от невероятно цепкого врага. У них, видно, гидроакустика работает хорошо...

- На разбор похода с офицерским составом приготовите подробную карту не только боевого соприкосновения с конвоем, но и с ловушками, - приказал комдив Кесаеву. - Эти суда-ловушки представляют известную опасность для нас, и ими нельзя пренебрегать. Каждому командиру корабля надо изучить все подробности их тактических приемов и все имеющиеся о них разведывательные данные. Установим такой порядок: перед выходом в море командир лодки сдает зачет... нет, специальный экзамен по судам-ловушкам врага.

- Опять экзамен! - вырвалось у кого-то из сидевших в задних рядах.

Хияйнен слышал эту реплику, но промолчал. Лев Петрович очень любил экзаменовать подчиненных, причем самым строгим образом. Многие офицеры не сразу осознавали необходимость постоянного штудирования уже изрядно приевшихся предметов и тяготились строгостью начальника, но, побывав в море, в боевых переделках, те же подводники не раз с. благодарностью вспоминали "дотошного батю" Льва Петровича, который заставлял их по-настоящему овладевать своей специальностью, без чего победа над врагом была немыслима.

- Как действовал экипаж в бою? - спросил комдив.

- Все подводники в бою вели себя отлично, - отвечал Кесаев, - по действиям подчиненных у меня замечаний нет.

- Мне кажется, вы недостаточно самокритичны, - заметил комдив. - Почему сигнальщики поздно обнаружили конвой и суда-ловушки? Оба раза, по-моему, они просто прозевали и поставили корабль в тяжелое положение, а вы говорите: замечаний нет.

- Товарищ капитан второго ранга, - упорствовал Кесаев, - видимость плохая была. За что же сигнальщиков винить? Я ведь сам с мостика не, сходил, все время смотрел за горизонтом и не смог своевременно обнаружить. Противник совсем нас не заметил, хотя мы...

- Ну во-от, нашел с кем равняться, - расхохотавшись, зашумели сразу все.

- Нет, нет, нет! - спохватился Кесаев. - Я же не равняться...

- Вот что, - заметил строго комдив, - вы проверьте еще раз вашу оценку работы сигнальщиков в походе. Имейте в виду, что, когда на кораблях будут прорабатывать материалы похода, ваших сигнальщиков будут критиковать нещадно, а заодно с ними и вас... за отсутствие требовательности.

- Есть! - коротко ответил Кесаев.

- В лучшую сторону есть отличившиеся? - спросил комдив.

- Есть. Я считаю, трюмных машинистов надо всех выделить, как лучших. Они рекордно быстро исправили основные повреждения механизмов и обеспечили боеспособность корабля.

- Подумайте о представлении их к правительственным наградам. Доложите свои соображения завтра. А сейчас идите мыться, есть и отдыхать. Мы пойдем досматривать концерт, - заключил Лев Петрович, глянув на ручные часы.

На палубе плавбазы было по-прежнему многолюдно. Матросы и старшины слушали подводников "М-117", рассказывавших подробности о последнем победном походе своего корабля.

- Ярослав Константинович! - услышал я знакомый голое, - Вы знаете, какое интересное письмо я получил только что? Просто диво.

- Нет, конечно, откуда же мне знать...

- Алексея Васильевича помните?

- Какого Алексея. Васильевича?

- Алексея Васильевича Рождественского, неужели не помните? Учителя, в Севастополе.

- Помню, как же не помнить! Он ведь тогда струсил и решил ехать умирать домой в деревню. Где же он? Жив, значит?

- Не только жив, но даже отличился в боях с фашистами! - Метелев говорил очень возбужденно. - В партизанах был, ранили, сейчас находится на излечении в каком-то госпитале, награжден орденом Отечественной войны. Молодец, верно?

- Даже не верится. Вот уж не ожидал я от него такой прыти.

- Мне кажется, он тогда не вполне понимал обстановку. Он еще не сознавал, что началась не простая война между государствами, а смертельная схватка за сохранение самого дорогого - нашего социалистического государства. А когда позже он понял, наконец, что вопрос стоит так: быть или не быть социализму, придут темные силы фашизма в нашу страну или они будут уничтожены, Рождественский, как настоящий патриот своей Родины, поборол в себе чувство страха и неуверенности и надежно занял свое место в строю бойцов - народных мстителей...

- Вы, конечно, правы, дядя Ефим, - согласился я.

- В этом сила нашего государства, проявление любви нашего народа к социалистическому Отечеству. Отсюда и массовый героизм на фронте, и презрение к смерти, и самоотверженный труд в тылу, и железная воля к победе, и жгучая ненависть к врагу, и другие качества наших людей...

- Вы на концерт не идете? - прервал я разговор.

- Иду, пойдем, по дороге поговорим. И мы пошли в сторону клуба, куда направлялись и другие подводники, приходившие встречать "М-117".

- О чем еще пишет Рождественский? - спросил я, когда мы сошли с трапа и направились в сторону береговой базы. - Как он узнал ваш адрес?

- Он просто адресовал: "Командующему Черноморским флотом - для Ефима Ефимовича Метелева", и я, представьте себе, получил письмо. Написано оно в патриотическом духе, и в нем много интересных мыслей. А в конце письма он просит, чтобы я сообщил ему свой адрес. Хочет выслать мне деньги, которые он взял у меня в Севастополе.

- Война войной, а долг помнит.

- Чудак он, конечно. Зачем мне эти деньги? Хорошо, что написал, я очень доволен, но о деньгах он зря...

- Дядя Ефим, а письмо это при вас? - Я специально искал вас, чтобы показать его. Мне не хотелось бы, чтобы вы остались плохого мнения об Алексее Васильевиче. Вы осудили его за растерянность. Мне даже жаль было старика. А теперь он реабилитирован, не так ли?

- Я считаю, вполне. Но тогда он ведь струсил, ну, а разве можно уважать труса?

- Да, тогда он, конечно, растерялся, это верно.

- Дядя Ефим, мы у себя на лодке проводим "минутки обмена письмами". Собирается весь экипаж, и каждый, кто получил от своих близких и родных интересное письмо, читает его вслух, а затем мы обмениваемся мнениями...

- Знаю об этом. И не только на вашей, на многих других лодках делают то же самое.

- Так вот, может быть, и письмо Рождественского...

- Думаю, что и оно будет иметь воспитательное значение. С удовольствием зачитаю его твоим подводникам. Договорились. Когда это нужно?

- Завтра в обеденный перерыв, на пирсе, согласны?

- Хорошо. Только ты меня не задержишь?

- Обычно мы отводим на это полчаса. Я тоже хочу зачитать товарищам отдельные куски из писем, полученных мною.

- Что же это за письма?

- Из Сванетии, - показал я на север, где, несмотря на темноту ночи, довольно явственно различались белевшие вдали снежные вершины гор, за которыми была моя родина.

- Переписываешься с земляками? Это весьма похвально!

- К сожалению, не могу похвастаться, что я им много пишу. Пишут больше они. Но изредка все же отвечаю.

- И то хорошо. Осуждаю тех, кто забывает о своих земляках, родственниках и друзьях и не находит времени, чтобы хоть изредка писать им.

- Я хочу поделиться с подводниками письмом одного свана из села Лабскалд. Это село расположено на высоте 2500 метров над уровнем моря, на самой, так сказать, мансарде Кавказа...