Однако капитану недолго пришлось сокрушаться. Орудия снова становились способными стрелять. Один за другим корабли вступали в "бой", и вскоре всеобщая стрельба возобновилась.

- "Волчьи стаи", мистер командер, боятся только шума. Когда мы стреляем, они думают, что мы их видим и преследуем. Они тогда отказываются от атак. А когда мы молчим, они топят нас, - философствовал Мейер, ободренный возобновившейся стрельбой.

"Волчьими стаями" именовались маневренные группы фашистских подводных лодок. Обычно они состояли из семи-девяти подводных лодок, управляемых одним командиром. Такие группы действовали по единому плану и причиняли большой урон союзникам.

К вечеру стрельба затихла. Ночь, которая в этих широтах в мае напоминает недолгие сумерки, прошла сравнительно спокойно. Правда, по ультракоротковолновой связи беспрерывно шли приказания и информации. Летчики, патрулировавшие в воздухе, сообщали данные о "волчьей стае", которая, по их словам, все время пыталась догнать наш конвой. Но лодки, будто бы загоняемые под воду самолетами прикрытия, не могли соревноваться с нами в скорости и постепенно отставали.

Утром, после очередной беседы с матросами и старшинами, я поднялся в штурманскую рубку. Капитан Мейер занимался прокладкой курса "волчьей стаи", пользуясь для этого данными летчиков и вымеряя расстояния от страшных "стай" до нашего конвоя.

- Неужели это та самая "стая", которая атаковала нас вчера? - спросил я.

- Та же самая, - со вздохом признался капитан, - все девять штук. Ни на одну не убавилось. Как видите, утопленники воскресли. Ваши коллеги живучи, не правда ли?

- Да. Моих товарищей и меня много раз объявляли утопленниками... Но, может быть, это другая "стая"?

- Та же самая, мистер командер. Если бы другая, она была бы впереди нас, а не сзади. И данные летчиков подтверждают...

В рубку вошел Чарли Лик. Он принес капитану стакан кофе. Лицо матроса украшали многочисленные синяки.

- Что с этим матросом? - спросил я у капитана, когда Чарли Лик вышел.

- Подрались, наверное, - спокойно ответил Мейер, отпивая кофе, - матросы всегда дерутся... Могли подраться с вашими матросами. Встреча с новыми людьми, с иностранцами... Почему бы не испробовать свои силы?

Я вспомнил разговор со Свиридовым. "Неужели они?.. Неужели побили?.. думал я, выходя из штурманской рубки. - Они, это они разукрасили американца". Я уже не сомневался в этом и решил наказать виновных.

На палубе я встретил Джона Бурна и с трудом узнал его. Правый глаз у него почти не был виден, нижняя губа распухла и кровоточила.

- Что с вами? - спросил я, ответив на приветствие матроса.

- Несчастный случай, - неохотно ответил Бурна.

- Что же это за случай?

- Упал с трапа, когда бежал по тревоге.

Американец явно говорил неправду. Придя в кубрик, я отозвал в сторону Каркоцкого и Свиридова. Оказывается, они ничего не слышали о драке.

- Нет ли среди наших людей изувеченных? - допытывался я.

- Разве только Заде... - замялся Свиридов. - У него, по-моему, что-то с рукою.

Заде - это была кличка матроса Алымова из экипажа эскадренного миноносца.

- Позовите его сюда.

Алымов не спеша подошел ко мне. На круглом скуластом и мужественном лице матроса было написано смущение.

- Дрались с американцами? - в упор спросил я Алымова.

- Нет, не дрался! - решительно ответил матрос и опустил глаза.

- Вижу, что вы провинились. Расскажите, что у вас было, не заставляйте меня повторять вопрос! - не удалось мне скрыть нервозность.

- Мы не дрались, - пробормотал матрос, - мы боксом занимались, а вышло, что как бы подрались.

- И это вы называете боксом? Ведь люди до безобразия избиты!

- Бурна меня оскорбил: говорит, что я из колонии. Узбекистан назвал колонией, - решительно начал Алымов свой рассказ. - Я ему говорю: я бы тебя избил за это, но у нас драться нельзя. А он отвечает: "Давай на бокс. Ты меня не одолеешь." Одолею, говорю. И мы начали...

- Ну, а у Чарли почему синяки?

- Когда я начал одолевать Бурна, Чарли пришел ему на помощь. Я ему тоже... отвесил пару раз...

- Какой же это бокс! Вы дрались, а не боролись, - вмешался Каркоцкий.

- Они говорят: это борьба такая у них... Объявили меня победителем и просили никому не рассказывать, что я их побил... Вот я и... молчал.

Собрав матросов и старшин, я предупредил всех, чтобы впредь никто не терял головы и не поддавался ни на какие провокации.

Чувствовалось, что старшины и матросы осуждают поведение Алымова, но так или иначе матрос стал героем дня. Очень уж надоели всем эти два типа, не то специально приставленные к нам, не то неисправимые бродяги и хулиганы.

- Мистер командер, русского сигнальщика вызывают на капитанский мостик! доложил вдруг выросший как из-под земли американский матрос.

Я захватил с собой Фомагина и побежал наверх. С соседнего транспорта передавалась на русском языке светограмма, адресованная всем начальникам эшелонов в конвое Она гласила: "Транспорт "Вильям Эстейер" торпедирован фашистской подводной лодкой и затонул. Люди спасены и взяты на борт эскадренного миноносца, за исключением погибших восьми человек из состава экипажа транспорта и одиннадцати советских матросов, старшин и офицеров: Майорова, Викторова, Климова, Дургелюка, Вашадзе, Сафронова, Кузенко, Смолянцева, Иашвили, Клименко, Титова. При спасении людей отличились матросы и старшины: Поедайло и Иванюк..."

Светограмма была подписана командиром нашего будущего дивизиона капитаном первого ранга Трипольским.

Текст светограммы я тут же прочитал в кубрике. На потопленном транспорте не могло не быть жертв. Слишком скученно были размещены наши люди. Но каждый надеялся на чудо. И хотя общие потери были относительно невелики, сообщение о гибели наших боевых друзей болью отозвалось в наших сердцах.

Паластров метался по каюте, остро переживая гибель своего лучшего друга капитан-лейтенанта Майорова, с которым он учился в военно-морском училище, служил на флоте и одновременно был командирован в Англию.

Не в состоянии утешить капитан-лейтенанта, я попытался отвлечь его разговором.

- Наш комдив Трипольский еще в белофинскую кампанию получил звание Героя Советского Союза. Человек он, бесспорно, большой отваги и смелости. Но это общие слова. Ты же служил с ним. на Севере. Может, расскажешь что-нибудь о нем?

- Что же сказать о нем? Начал он службу простым водолазом. Окончил морское училище, получил офицерское звание. Командовал подводной лодкой "Б-1", которая была затоплена во время революции, а позже была поднята Эпроном. Трипольский чуткий товарищ и хороший офицер.

- И сегодня он проявил себя очень заботливым, - заметил я. - Нашел способ сообщить о результатах катастрофы. Хоть и горько слышать о гибели друзей, но лучше знать правду, чем гадать...

Паластров кивнул головой в знак согласия со мной и снова заходил по каюте.

- Меня удивляет... - медленно произнес он. - Ведь известно, что район Медвежьего опасен, здесь почти всегда фашистские лодки атакуют союзные конвои, топят корабли. Казалось бы, надо принять меры и либо обходить этот район, либо выкурить отсюда фашистов. Но ничего не делается.

- Даже мы, черноморцы, и то слышали об этом районе. Ведь "Скумбрия" Бондаревича потопила фашистскую лодку где-то здесь, не правда ли?

- Нет, это было не здесь, - сказал Паластров.

- А не знаешь ли ты подробностей?

- До вас разве не дошли отчетные документы?

- Нет. Точнее, пришли, но перед самым нашим откомандированием с флота.

Паластров присел на стул рядом с моей койкой и стал рассказывать. Я вслушивался в его глуховатый голое, и передо мной вставала картина гибели вражеской подводной лодки.

Дело было так...

"Скумбрия" держала курс на боевую позицию у берегов противника. Дул восьмибалльный норд-ост. Шел дождь, то и дело переходивший в ледяную крупу. Видимость была исключительно плохая.