Я уже говорила, что А. Д. Дремлюг, устраивая свой небольшой госпиталь, охотно и с увлечением знакомил меня с постановкой военно-санитарного дела.

У него не было ни тени подхалимства, желания выслужиться, набить себе цену на недостатке персонала. Наоборот, доктор Дремлюг отдавал себе полный отчет в том, что ему грозит в случае нашего отхода. Он сразу и бесповоротно стал на сторону Советской власти.

На эти темы мы не говорили, но дела доктора были красноречивее всяких признаний. Он самоотверженно выхаживал каждого раненого, целые дни отдавал организации санитарного дела, помогал составлению труднейшей санитарной отчетности, которая по инерции еще продолжала существовать в санитарном ведомстве. Вместе с Г. М. Данишевским Дремлюг разрабатывал проект перестройки всей системы санитарного обслуживания Красной Армии.

Прекрасный хирург, обаятельный человек, А. Д. Дремлюг остался с нами твердо и навсегда.

Он и поехал из Уфы во главе своеобразного головного дозора, оставив далеко позади нашу «черепаху».

Поезд взбирается все выше по извилистому горному склону. Лес почти сливается с насыпью и кажется застывшим в сказочном зимнем уборе.

Сорокаградусный мороз покрывает наш поезд сплошной серебряной чешуей. Обледеневший, но полный сил, он упорно пробивается через Уральские горы.

В поселках вокруг Златоуста светлыми пятнами выделяются бараки для сыпнотифозных.

В Челябинске задерживаемся: в нескольких вагонах полопались трубы отопления. Мы переселяемся в исправные и используем вынужденную остановку для работы. Это уже район 5-й армии. Приводим в порядок эвакопункт. В городе свирепствует сыпной тиф.

Семнадцатое декабря. Мурзику исполнилось два года. Трубы в вагонах исправлены, однако выехать опять не можем — вышла из строя водокачка. Выстроились цепочкой от депо, где стоят наши вагоны, до водокачки. За несколько часов вручную заправились водой. Можно двигаться дальше.

Пути, пути, пути… Сибирская магистраль.

По параллельной железнодорожной линии вытянулись кладбища паровозов, вагонов, какого-то скарба. Все занесено снегом, из-под которого кое-где виднеются трупы.

Мимо, мимо! Этим займутся тыловой эвакопункт и оставленный в Челябинске армейский заслон с опытным персоналом.

— Таять начнет — чума откроется, — пророчит на одной из станций торговец зайцами.

— Так всюду впереди, — говорят со встречных эшелонов.

Сколько же предстоит переделать дел, чтобы за зиму покончить с тифом! Иначе нельзя. Иначе весной эпидемия захлестнет весь край…

За Челябинском потянулись бескрайние, безбрежные степи. После Украины, где каждые десять — двадцать километров — станция, через пятьдесят — город, сибирская равнина кажется бесконечной. От станции до станции чуть ли не сотня километров, от города до города — несколько сот. Людей мало, на вид они суровы, необщительны.

Курган. Петропавловск. Под Новый год подъезжаем к Омску, но в самый город сразу попасть нельзя: мост через Иртыш взорван. Переправа вагонов налажена по льду.

Куломзино. Станция у самого Омска — большие железнодорожные мастерские, рабочий поселок. Здесь, как и в Челябинске, все вчерашние боевики.

Когда Колчак защищал подступы к Омску, куломзинские рабочие выступили против него с оружием.

— Только с мостом сплоховали: дали взорвать, — рассказывает машинист.

Дремлюг, приехавший на неделю раньше, встречает нас подробной информацией.

В Омске — повальный тиф с высокой смертностью. Мало осталось руководящих работников. Медицинского персонала нет. Врачи отступили с колчаковцами. Часть врачей, возможно, задержалась в Томске, но основная масса безусловно докатится до Красноярска.

Дремлюгу удалось кое-что сделать. Однако необходима коренная перестройка работы. Прибытия нашей группы некоторые местные товарищи ждут с неприязнью и недоверием.

Двадцатый год мы встречали на далеком сибирском полустанке. Молодежь отправилась в Омск: в театре происходила встреча рабочих с бойцами Красной Армии.

Я осталась с малышом. Хотелось собраться с мыслями, продумать пережитое, наметить план действий на будущее.

Год назад в это время я была в Курске. Новый год встречала в красноармейском клубе с бойцами Курской бригады, которой командовал мой погибший брат. Чувствовала себя как в родной семье. Здесь чтут память брата, потому и меня принимают ласково. Мне рассказывали о боях бригады, о героической гибели Исаака, о том, что он занесен на Золотую доску Революции.

Представляюсь Реввоенсовету. Принимают суховато. Видимо, посчитали тыловиком, любящим щегольнуть внушительными мандатами Москвы.

«Поди доказывай, что ты не верблюд! И я, вероятно, так же принимала бы прискакавших к шапочному разбору», — успокаиваю себя.

Член Реввоенсовета — бритый, с худым выразительным лицом. Мне нравятся его спокойствие и выдержка. Он отодвигает в сторону мои документы, выслушивает рапорт о приезде и просьбу начглавсанупра РСФСР назначить меня одновременно начальником и военкомом санитарного управления армии.

— Нет. Комиссара мы вам оставим своего. Поработайте с товарищем из Пятой армии, а там будет видно. Обижаться не надо. Приехали — оставайтесь. Действовать будете, как мы вам укажем.

— Слушаю.

Обиду изливаю Гончарову. Он был опасно болен, теперь выздоравливает. Это единственный мой знакомый в 5-й армии.

— Не печальтесь. Приняли вас сухо, чтобы сразу поставить на место, подчинить Реввоенсовету. А то ведь приезжают с аршинными мандатами и держат себя по-генеральски, никого не признают.

Приступаем к работе. Рассылаем приехавших врачей по дивизиям и полкам. Из наиболее преданных формируем санитарное управление, пополняя украинское ядро. Несколько дней проходит в сколачивании аппарата, в знакомстве с материалами, в изучении частей. А главное — присматриваюсь к людям.

Тяжело заболевает командующий армией Генрих Христофорович Эйхе[15]. Долгой и упорной была борьба за его жизнь. К нашему счастью, командарм возвратился в строй.

В Омске развертывается огромный эвакоприемник, но скоро и здесь уже тыл. Занят Томск. 5-я армия подходит к Красноярску.

Из Томска приезжает член Реввоенсовета Грюнштейн. От него узнаем, что белые оставили в городе несколько госпиталей и большое количество медицинского персонала. Вот это подкрепление! Теперь можно выработать детальный план наступления на сыпняк по каждой дивизии, по всей армии, недаром же мой второй помощник, М. Е. Ратный, блестящий эвакуатор.

Но прежде всего надо ехать на место, сделать Томск главной базой, куда будут стекаться больные, не теряя времени подготовиться к последней схватке с тифом.

С частью товарищей из Реввоенсовета отправляемся в путь.

У Новониколаевска[16] природа резко меняется: начинают попадаться перелески — первые предвестники тайги. Тайга идет пока в стороне, но мы с каждым часом приближаемся к ней, и наконец она смыкается у стальных лент дороги.

На снежном фоне тайга кажется низкорослой. Но это впечатление обманчиво.

Мы в Томске. Дорога от вокзала до Реввоенсовета идет лесом. Для пешехода путь не близкий, но верхом на лошади я добираюсь довольно быстро.

Ледок наших отношений с Реввоенсоветом армии давно растаял.

Убедившись, что начсанарм не претендует ни на какое особое положение и дисциплинированно подчиняется общему укладу, командование заметно потеплело.

Еще по дороге к Томску ехавшие с нами члены Реввоенсовета приняли предложенные начсанармом методы работы. Тогда же с их ведома мы помогли руководителям Новониколаевска очистить город от трупов. С этой целью оставили там подрывные команды, специалистов по изоляции, развернули несколько госпиталей.

В Томске все подготовлено к началу работы. Более двухсот врачей и около тысячи человек среднего медицинского персонала явились по объявленной нами мобилизации.