Прежде всего объезжаю госпитали.

Прекрасное помещение бывшего винного склада. Больные валяются прямо на полу, в рубищах, а рядом кладовые ломятся от белья, топчанов, кроватей.

Маленький, развернутый во временных бараках госпиталь военнопленных. Персонал — венгерские врачи. Больные — красноармейцы, колчаковцы, бывшие военнопленные. На шестидесяти койках размещено сто пятьдесят человек. У каждого своя подушка, температурный листок, история болезни. Смертность пять — шесть процентов, в то время как в других госпиталях ее даже трудно учесть.

Главврача из госпиталя, размещенного в винном складе, — под арест, персоналу лазарета военнопленных — благодарность Реввоенсовета. Таковы результаты проведенных нами осмотров, опубликованные в газетах.

— Ей-ей, здорово! — встречает меня на другой день старый большевик Петр Петрович Шумкин, человек, которого считают совестью 5-й армии. — Здорово, говорю! Побольше таких приказов, да порешительней. И дело пойдет!..

Первая массовая демонстрация посвящена памяти павших. Многие лучшие представители томского пролетариата стали жертвой белогвардейщины. В окрестностях города разысканы десятки трупов расстрелянных, запоротых, замученных. Их решено похоронить в центре Томска, на площади возле собора.

Скорбная процессия уже подтянулась к месту захоронения, а пленные белые офицеры еще не закончили рыть могилы в глубоко промерзшем грунте.

Многотысячная толпа затопила площадь и прилегающие улицы. Выступить на траурном митинге Реввоенсовет поручил мне.

— Бойцы Пятой армии, рабочие и крестьяне Сибири! Вы победили Колчака внешнего. Добьем Колчака внутреннего! В кратчайший срок оздоровим советскую землю!

Участники митинга, среди которых находились и спасенные из колчаковских застенков смертники, приносят великую клятву у раскрытых могил.

По Сибири свирепствует тиф. Сто пятьдесят тысяч сыпнотифозных колчаковских солдат лежит вповалку на вокзалах, в деревнях, городах. Десятки тысяч больных красноармейцев. Многие города сплошь заражены тифом.

Наша задача — охватить весь край госпиталями, заставить бесперебойно двигаться вверх от Тайги эшелоны с больными, вниз к магистрали — со здоровыми, организовать изоляцию заболевших, оградить здоровых, мобилизовать на работу все живое!

Чтобы победить тиф, требуется сто тысяч мест для заболевших. И чего бы это не стоило, мы организуем сто тысяч коек!

Госпитали второй очереди — это небольшие лечебные учреждения, расположенные, как правило, в подвальных помещениях, на задворках больших домов.

В одном из таких госпиталей я обратила внимание на особую заботливость персонала к больным и приветливость санитаров.

В Томске вообще нам почти не приходилось встречать сопротивления или открытой враждебности со стороны медицинского персонала. Но этот маленький госпиталь поражал внутренней спаянностью, атмосферой какой-то особой теплоты. Разговорилась с людьми. Оказалось, что санитары — главным образом из бывших пленных красноармейцев, рабочих, крестьян, которые были привезены колчаковцами в Томск на четырех баржах и чудом остались в живых.

Трагическая история санитаров, рассказанная старшим врачом госпиталя, потрясла меня. Потрясли и документы, с которыми он меня познакомил. Это были его собственный рапорт и акты осмотра барж, составленные еще при Колчаке гарнизонным врачом Кононовым и бывшими представителями Всероссийского земского союза врачами Толстовым и Упоровым.

Вот выдержки из этих документов:

7 сентября в Томск из Тюмени и Тобольска прибыли 4 баржи: «Волхов», «Белая», «Вера» и «№ 4». В дороге они находились недель пять. Врачей на баржи пригласили, когда в дело вмешался американский Красный Крест, так как прибывшие баржи стали буквально кладбищами и очагами заразы для всего города. Сколько человек и кто там находился, установить невозможно, так как именных списков не велось, но при приемке значилось 10000. При первом осмотре барж, по данным администрации, там находилось до 3500 человек, а 14-го, приступив к работе, сделали подсчет — оказалось 1800 человек. Баржи все текут, а на некоторых, как, например, на «Белой», в носовом люке на полу грудой брошены умирающие и больные, почти наполовину в воде. Медицинской помощи никакой. Все население сбито в ужасающей тесноте; люки — единственный приток воздуха и света — забивались гвоздями и не открывались несколько дней. Другой пищи, кроме куска хлеба, заключенные не получали ни разу. На барже «Волхов» нары в несколько этажей из тоненьких дощечек. Все население баржи больно тифом и дизентерией. Больные испражняются под себя, и их испражнения стекают на тех, кто под ними. Умершие валялись вперемежку с живыми по нескольку дней. На барже «№ 4» обнаружено 200 трупов. На другой барже комиссия нашла кучу лохмотьев; при разборке оказалось много трупов, уже сильно разложившихся. Стража, находившаяся у люков, помимо обычного вооружения снабжена резиновыми жгутами… Большинство умирающих, в особенности красноармейцы, в кандалах. Под лежавшими на нижнем ярусе на «Волхове», в носовом люке на «Белой» кишмя кишели черви, червями были полны, гноящиеся раны еще живых, носы, уши умерших. Невыносимый смрад охватывал всякого подходившего к люку: там люди лежали замурованные неделями… Баржа «Белая» отличалась массовыми расстрелами. За малейшую провинность, за просьбу прикурить, даже без всякой провинности ежедневно расстреливали по нескольку десятков человек. Каждый вечер на палубу выводился ряд обреченных, и начиналась расправа, сопровождавшаяся жестокими издевательствами. Расстреливаемых устанавливали в затылок друг другу и из револьвера убивали одного за другим. Упавших недобитыми заставляли приподниматься на ноги, для того чтобы получить смертельную пулю… В числе расстрелянных много женщин… Все население барж поголовно перенесло сыпной и возвратный тиф, очень многие — брюшной; почти все больны дизентерией. Желудки настолько отвыкли от пищи, что многие заболели, когда получили кипяток и горячую пищу, при этом некоторые плакали… Самые крепкие шатались от слабости, редко у кого пульс был меньше 100 ударов в минуту. И эти выздоравливающие, едва державшиеся на ногах, считались здоровыми, гонялись на работы с помощью нагаек, резиновых жгутов, в кандалах, конечно. Когда я приехал на баржу и потребовал открытия люков, чтобы дать умирающим воздуха, то смертность на другой день упала со 180 человек до 116. Снятия кандалов добиться не удалось. Перевести в госпиталь больных не разрешили, и только в конце сентября, когда баржи стали тонуть и начались заморозки, часть уцелевших «из наименее опасных», по мнению властей, удалось перевести в мой госпиталь, причем им отвели подвал.

К документам был приложен список на восемьдесят три человека, которых всяческими правдами и неправдами удалось спасти доктору Толстову. Так как выздоровевших немедленно расстреливали, доктор Толстов одних показал умершими, других устроил санитарами к сыпнотифозным больным.

Из десяти тысяч человек уцелело восемьдесят три!

Таковы были дела белых.

С приходом же Красной Армии госпитали получили распоряжение не делать никакого различия между больными красноармейцами и пленными колчаковцами, их палаты, как правило, находились рядом. С больными мы не воевали.

И это происходило на глазах у тех, кто прошел через «баржи смерти» или знал о них!

Читая рапорт доктора Толстова, я невольно вспомнила слова Лафарга: «Когда пролетариат возьмет власть в свои руки, он проявит акты величайшей гуманности».

Прекрасные, справедливые слова!

На борьбу с Колчаком внутренним — с тифом — брошены все силы. Объявили мобилизацию. Профсоюзы, партийные организации создали ударные комиссии.

Кроватный завод может давать сотни кроватей, а нам нужны десятки тысяч. Артели плотников организовали массовое производство топчанов, пошивочные мастерские готовят белье, сапожники — обувь. Вся мануфактура поступает по какому-либо другому назначению только после наших указаний.