Барак оказался запертым. Грицевич пошел в больницу взять ключ у Насти.

Я присела на скамеечке возле дома. Тишина. Только тревожно шумят деревья Калитниковского парка.

На дороге к Калитникам появился человек с громадной ношей на спине. Я двинулась наперерез и столкнулась со своей старой знакомой — худенькой застенчивой беженкой. Она тащила на себе большой свежевыструганный крест.

— Пани… нет, нет, товарищ докторица, простите… Не хотела вам показываться… Сколько вы старались с маленьким… умер. Поутру богу душу отдал… Все в точности выполняла… Клянусь… Не дал бог жизни… Такая моя судьба… — И зарыдала.

Чуть рассвело — мы в Симоновке. Провожаем отряд Красной гвардии, выступающий на защиту Военно-революционного комитета. Во главе отряда — рабочий завода «Динамо» Николай Гончаренко. Он торжественно спокоен. «Такой не дрогнет», — говорят рабочие, сгрудившиеся у переезда. Поблескивая штыками, гвардия рабочих скрывается за пригорком.

Из Московского комитета сообщают: вечером пленум районных дум.

Грузимся в машины, едем на Сухаревку. Заседание назначено в помещении Товарной биржи.

— Поезжайте в Совет, здесь еще не собрались, — говорит представитель МК партии Гончаров, — узнайте, нет ли новостей; может, там нужны люди.

В коридоре Совета меня останавливает Смирнов, рабочий с завода Гужона; он член исполкома.

— Рябцев прислал ультиматум, — возбужденно говорит Смирнов, — требует немедленного роспуска Военно-революционного комитета. Дал пятнадцать минут для ответа. Мы ответили отказом. Восстание объявлено. Передайте распоряжение Военно-революционного комитета: закрывать собрания и разъезжаться по районам. Это поручено сделать мне, да вы справитесь быстрее…

Автомобиль спускается от Совета по Дмитровке на Театральную площадь. Возле «Метрополя» большая толпа. Часть людей движется к Лубянской площади.

Несколько минут назад группа офицеров столкнулась с вооруженными красногвардейцами. Потребовали сдать оружие. Товарищи ответили отказом. Один из офицеров выстрелил в красногвардейца, но промахнулся. Пуля свалила наповал лошадь проезжавшего рядом извозчика.

Теснимые мгновенно образовавшейся толпой, красногвардейцы отошли к Китай-городу.

А толпа все увеличивалась: к офицерам подходило подкрепление.

— И когда только образумят этих красных! — ораторствовала в толпе барышня, по виду курсистка. — Так обнаглели, что стреляют среди бела дня! Стало опасно ходить по улицам.

А сама все проталкивалась поближе к офицерам.

— Я б перво-наперво их Совдеп за горлышко, а собачьих депутатов на солнышко, — рассуждал охотнорядский молодец с внешностью потомственного мясника.

— «Товарищи, — кричат, — мы за бедных», а сами у извозчика последнюю лошадь убили, — слезливо сморкалась в шелковый платочек дамочка в меховом манто.

— Ну, растрещалась, сорока, — оборвал ее паренек с лотком яблок на голове. — Только что из «Метрополя» выплыла, и уже — «Лошадь рабочие убили»! Фря-я! Офицер выстрелил, лопни мои глаза, сам видел!

— Держи его, большевика! — взвизгнул охотнорядец.

Но внимание толпы было приковано к офицерам, двинувшимся на расправу с большевиками.

Заседание пленума Совета районных дум уже началось. В зале Товарной биржи стоит невообразимый шум. Меньшевики, эсеры, кадеты занимают правый сектор и стараются сорвать собрание.

Председательствует большевик Владимирский. Я успела передать ему распоряжение Военно-революционного комитета. Каждое слово Владимирского дышит спокойной уверенностью:

— Представители партии меньшевиков, эсеров и кадетов не дают вести собрание. Военно-революционный комитет отказался принять ультиматум их ставленника полковника Рябцева. Собрание продолжать бесполезно. Наша партия призывает к оружию! Объявлено восстание!

В ответ грянул и расплескался миллионами брызг «Интернационал». Эсеры и меньшевики запели вразброд «Марсельезу», им подтянули кадеты.

Ясный осенний вечер. Город еще живет обычной жизнью, только у Спасской заставы слишком рано заперты лавчонки. Пустая площадь свидетельствует о беспокойстве. Мы возвращаемся в свой район.

Все собрались в столовой «Динамо». Забастовка, объявленная накануне Московским Советом, остановила работу станков, машин и заставила рабочих стать часовыми вокруг заводов. Усиленные патрули и на АМО и на «Бари».

Охрану завода «Динамо» несет молодежь во главе с шестнадцатилетним Григорием Моргуновым.

Привезенное нами известие встречено минутным молчанием. Потом сыплются вопросы, раздаются восклицания. Несколько человек, как по команде, направляются в темные безлюдные мастерские, чтобы проверить, все ли в порядке.

Установили дежурство в Совете, здесь — наш боевой штаб. С городом связи нет. Телефонная станция в руках юнкеров.

Наш Военно-революционный комитет: Гончаров, Алешин, Смирнов, Лидак и автор этих строк. Потом включили Горшкова, начальника милицейского комиссариата, единственного во всей Москве, сразу перешедшего к нам. Решили: Гончаров, Алешин и я едем в центр, на Скобелевскую, за директивой.

По пути надумали завернуть в поселок за перевязочными материалами и персоналом.

Бывший генерал-губернаторский дом весь в огнях. Совет уже живет напряженной, лихорадочной жизнью — группы людей толпятся в коридорах, комнатах, все чаще мелькают шинели солдат.

Внизу, в полуподвальном этаже, развернули госпиталь.

В окна глядит темная ночь. Кажется, в ней кто-то притаился и ждет.

Насторожившуюся тишину разорвали незнакомые звуки: так-так-так-ю-ю, так-так-так…

Пулемет.

Все сразу притихли, сделались сосредоточенными.

Началось!

Через час принесли первого раненого. За ним еще и еще.

Стрельба доносится со всех сторон. Где противник, где наши — неизвестно.

Узнав, что мы располагаем закрытой санитарной машиной и готовы выполнить любое поручение, член Военно-революционного комитета Аросев дает задание разведать район Думской и Красной площадей и, если удастся, пробраться в Кремль, выяснить положение 56-го полка.

Оказав помощь раненым, разыскиваю шофера с «санитарки». Мы предвидели, что санитарные машины могут понадобиться для выполнения сложных заданий, и выделили для них самых стойких, проверенных шоферов. И надо сказать, они полностью оправдали наши надежды.

В Октябрьские дни амовских шоферов стали заслуженно называть «неуловимые». Их бешено ненавидели юнкера. Накануне на заводе выдали белые полушубки, и юнкера, захватив в плен машину с шофером в белом полушубке, немедленно расстреливали шофера. Но это было потом. А сейчас мы только начинали.

Как призраки носились амовцы по Москве. Свой ли район, территория ли врагов — они не знали преград. Находчивые и предприимчивые, амовцы беззаветно отдали пролетарскому восстанию свою отвагу, свою кровь, свою жизнь.

С нами едет Настя, санитарка из поселка. Договариваемся о ролях, о поведении в случае провала.

Машина сразу берет полный ход, пролетает узкий проход между рядами наших окопов и заграждений по Тверской, с размаху минует заставы белых и врывается на ярко освещенную Думскую площадь.

Навстречу с винтовками наперевес бегут люди.

— За ранеными из 128-го госпиталя. Вызвал Комитет общественной безопасности.

— А как проехали? — спрашивает молоденький гимназист. На лице его — мальчишеское любопытство и страх.

— Прорвались через Земляной вал.

— Давайте, сестрица, к Кремлю.

Через Иверскую поднимаемся на безлюдную, притихшую Красную площадь. Объезжаем Лобное место, чтобы спуститься к Москворецкому мосту.

— Машина, стой! Пропуск!

Автомобиль окружают плотным кольцом «ударницы»[4]. Как истые женщины, наперебой засыпают вопросами:

— Где враги? Взяли Совет? Что в городе? Много ли большевиков? Скоро ли нас сменят?