— Взгляни на это, девошка.

Людмила послушно взяла пудреницу и открыла ее. В коробочке была светлая пудра, но не россыпью, как Людмила привыкла видеть, а лежавшая в формочке плотно утрамбованной массой. Мадам сделала ей знак, чтобы она взяла ватный тампон из венецианского стеклянного бокала, стоявшего на столе.

— Попробуй.

— Да ведь это изумительно! — объявила Людмила. — Пудра не осыпается и ложится так гладко, что даже блестит. — Она была искренне восхищена и не скрывала своих эмоций.

— Эту пудру спрессовывают — новая разработка, очьень умная разработка, только для нас.

Людмила забыла, что Фейнер предупреждал, чтобы она не пыталась выступить с какими-либо новыми идеями, но сосредоточилась на всем том, что, как она знает, изобретено и сделано мадам Рубинштейн. «Засыпай ее комплиментами», — настаивал он.

— Действительно чудесно. Идея спрессовывать — гениальна, конечно, ее можно применить и с тенями для глаз — и ложится это так гладко, и так легко этим пользоваться.

Мадам Рубинштейн громко рыгнула, а потом но, являлось тайным сигналом, поскольку секретарша суетливо вошла в кабинет с напоминанием, что Мадам должна лично появиться в «Хэрродсе».

— Идем со мной, — распорядилась Мадам, и Людмила неожиданно для себя оказалась в числе небольшой свиты раболепных помощников, а среди них была и директриса салона, которая просияла, увидев, что Людмила спускается по лестнице за мадам Рубинштейн. Людмила немного отстала, но Мадам бросила через плечо: «Эй, эй, сюда», — кивком пригласив Людмилу следовать за собой к бледно-серому «даймлеру», ожидавшему у дверей салона, и, нетерпеливо похлопав рукой по сиденью, велела сесть рядом.

Не успела машина отъехать от тротуара, как мадам Рубинштейн, поставив ноги на специальную скамеечку, оформленную в виде черепахи, закрыла глаза и, опустив голову на грудь, казалось, крепко заснула. Людмила с тревогой поглядывала на нее всю дорогу до Найтсбриджа. Она чуть придвинулась, не уверенная даже, что удивительная старуха еще дышит, ибо та не подавала никаких признаков жизни.

Как только «даймлер» затормозил, чтобы остановиться точно у начала ярко-красной ковровой дорожки, выстеленной от самого парадного входа «Хэрродса», мадам Рубинштейн немедленно вернулась к жизни, ее глаза, черные как уголь, засияли.

— Ми што-нибудь сделаем для тебя. Поговори с миссис Купер, когда вернешся. Я думаю, ми используем тебя, ja, в работе над новими разработками, или, с твоей кошей, еще в отделе информации и реклами.

— He знаю, как благодарить тебя, Ян, — говорила Людмила вечером того же дня молодому химику, сидя в пабе на углу, куда они отправились отпраздновать событие.

— Так ты получила повышение?

Людмила улыбнулась, и ему пришлось отвернуться. Ее редкие улыбки производили на него очень большое впечатление. Он убеждал себя, что слишком занят и честолюбив, чтобы влюбиться в молодую женщину, даже такую очаровательную и необыкновенную, как Людмила.

— Да, я получила повышение, Ян. Не могу поверить, но мне будут платить тысячу фунтов в год! О таком я не смела и мечтать, и всем этим я обязана тебе.

— Нисколько. Я только мог дать тебе шанс, как в свое время мой брат — мне. Остальное ты сделала сама.

Ян редко упоминал о своем брате, но когда он это делал, его лицо сияло от гордости. Людмила никогда не встречалась с Виктором Фейнером, тоже химиком, хотя «намного талантливее меня», как когда-то сказал ей Ян. Он был настолько талантлив, что крупнейшая швейцарская фармацевтическая компания буквально вцепилась в него, и он уехал из Лондона в Цюрих за несколько недель до того, как Ян сбил Людмилу, стремительно выскочив на велосипеде из-за угла.

Они оказались соседями и были оба «перемещенными лицами», как записала в своем дневнике Людмила. «Он из Польши, еврей, и очень-очень честен, хотя с ним совсем не скучно».

Когда она узнала, что он — химик, работавший в области косметики, она решила, что он послан ей небом. Появился некто, кто мог помочь устроить ее будущее в сфере индустрии красоты. Слушая в свое время пояснения Бенедикта, она осознала, что эта работа несла в себе нечто притягательное для нее.

Прежде чем Мадам покинула Англию, чтобы в пику Шанель посетить французский филиал, возглавляемый другой сестрой, Стеллой Ошестович, она вызвала Людмилу в свой номер отеля «Клэридж», чтобы преподать урок, как надо работать в отделе информации и рекламы. В штате лондонских служащих на Людмилу уже косо посматривали как на «очередную протеже Мадам». Ян сказал ей, чтобы она не волновалась. «Ее протеже долго не удерживаются, но ее «люди с идеями» — безусловно. Если ты сосредоточишься на проблемах сбыта продукции, ты достигнешь успеха. Я знаю, ты сможешь».

В «Клэридже» был еще один протеже — Патрик О'Хиггинс, который работал уже около года и впервые совершал заокеанское путешествие в качестве дорожного компаньона мадам Рубинштейн. Он оказался милым, веселым ирландцем, в обществе которого Людмила сразу почувствовала себя непринужденно. Он подмигнул ей, когда официант в черной униформе появился с серебряным блюдом польских колбасок и подал их королеве красоты так торжественно, будто потчевал ее самым лучшим паштетом из гусиной печенки.

Чавкая, она сказала между делом:

— Патрик, он разбирается в рекламе. Он знает, што главное — бойко плести вздор, который надо продать. Цветистая похвала в печьяти стоит десяти объявлений. Ти долшна подрушиться с прессой. С умом составь им коммюнике, и сэкономишь им кучу времени. Они ухватятся за это. Все, што говорила мне тогда о пудре, — расскаши Патрику.

Людмила замялась, чувствуя себя не в своей тарелке, не зная в точности, чего именно от нее хочет старая ведьма. О'Хиггинс пришел ей на помощь.

— Здесь совсем иная ситуация, чем в Штатах. — Он с обаятельной улыбкой взглянул на мадам Рубинштейн, примостившуюся на краешке кресла, словно наседка, дожидающаяся, когда ее покормят. — В Штатах собрались корифеи рекламы. Можно, я расскажу Людмиле о некоторых трюках?

Мадам резко кивнула, но едва он заговорил, она его перебила:

— Нет ничьего луше хитрого трюка, штобы превознести товар. Расскажи ей о «Даре небес».

О'Хиггинс воздел руки к потолку и, изобразив трепет крыльев, уронил их вдоль тела, попутно объясняя:

— Когда несколько лет назад духи «Дар небес» были выпущены в продажу, сотни светло-голубых воздушных шаров опустились на Пятую авеню с образцом запаха и запиской, гласившей: «Для вас подарок Небес! Новые духи «Дар небес» Елены Рубинштейн».

Мадам энергично кивнула в знак одобрения.

— Это был чьюдесный трюк! Ми получьили миллионы долларов от широкой рекламы. Были распроданы миллионы флаконов. И они до сих пор продаются. Итак? Скаши Патрику, што ти говорила о пудре.

Пока Патрик изображал, как дождем сыпались на землю светло-голубые шары, Людмила судорожно сочиняла текст.

— Мадам Рубинштейн — самый лучший в мире специалист в области косметики, — начала она дрожащим голосом. — Она заботится о женщинах и об их внешности. Новая пудра «Рубинштейн» ухаживает за кожей, делает ее гладкой, преображая лицо.

— Хорошо. Хорошо! Еще! — Мадам поднялась, тяжело дыша, и, приблизившись, наградила Людмилу увесистым ударом по лопаткам.

С большей уверенностью Людмила продолжала:

— Представители английской аристократии единодушны во мнении, что эта великолепная пудра делает их кожу нежной и сияющей, подобно дрезденскому фарфору…

— Это очьень по-немецки, — проворчала Мадам. — Сделай по-английски…

— Веджвуд, челси…

— Нет-нет-нет. Ми не говорим о чьяшках, тарелках, глиняной посуде…

— Фарфоровый. Фарфоровый блеск, — предложил свою помощь О'Хиггинс.

— Прекрасно! — просияла Мадам. — Патрик, дай мисс… мисс… вот этой девушке литературу. Я хочу, штобы она знала, што мы делаем здесь со своей продукцией.

Через два дня с портфелем, набитым «литературой» — буклетами, рекламными листками, кипами аннотаций и прочими подробными инструкциями по использованию косметики «Рубинштейн», — Людмила прибыла в свой новый кабинет, располагавшийся на административном этаже здания на Гафтон-стрит. Это был, скорее, закуток, чем настоящий кабинет, но, по крайней мере, она была здесь хозяйкой. Она чувствовала, что вот теперь действительно начинается ее карьера в индустрии косметики.