Рано утром в субботу, когда Бенедикт отправился играть в сквош в Ривер-клубе, Хани приступила к процедуре, превратившейся в маниакальный еженедельный ритуал: она просматривала содержимое его портфеля, ящиков стола в кабинете, карманов костюма и пальто. Психоаналитик, которого она теперь посещала дважды в неделю, настойчиво повторял ей, что, если она будет и дальше вести себя подобным образом, ей следует решить заранее, что она сделает в случае, если обнаружит доказательства того, что терзавшие ее подозрения — справедливы.

Разумеется, психоаналитик прав, и она поступала скверно, продолжая обыскивать вещи мужа. Она понятия не имела, как поступит, если найдет то, что искала, — письмо, номер телефона, фотографию, коробок спичек из гостиницы, корешок квитанции, любое свидетельство того, что ее муж до сих пор ей изменяет или хотя бы по-прежнему думает о той чешской шлюхе.

В карманах костюма, который Бенедикт надевал накануне вечером, аккуратно висевшего на вешалке, ждавшего, когда камердинер его погладит, не нашлось ничего предосудительного; ничего — ни в одном из карманов одежды.

Спускаясь вниз, в кабинет Бенедикта, она мельком взглянула на свое отражение в огромном чиппендейловском зеркале, висевшем в коридоре. Ирония судьбы. Она никогда не выглядела лучше. Наверное, она сбросила килограммов пять за прошлый год — то, что у нее никогда не получалось, несмотря на бесчисленные диеты, рекомендованные Элизабет Арден и Гейлорд Хозер. Подруги Хани умоляли ее поделиться секретом. А он был прост. Слишком часто она пребывала в столь подавленном состоянии, что вообще почти ничего не ела. Она прониклась уверенностью, будто обмен веществ в ее организме полностью изменился, хотя доктор уверял, что это невозможно.

Один или два раза она была близка к тому, чтобы открыть правду Бетси, своей давнишней и ближайшей подруге, но слишком позорно и унизительно было все случившееся. Измена вообще — это уже достаточно плохо, но связь с одной из служанок в собственном доме! Как она может признаваться в подобных вещах? Лучше умереть; и временами она действительно думала, что скоро умрет. Неужели когда-нибудь она снова сочтет жизнь достойной того, чтобы жить?

Только Сьюзен, родная, любимая Сьюзен догадалась, что случилось нечто ужасное. Хани, разумеется, не рассказала ей правду, но поняла, что дочь сделала определенные выводы. Возможно, в этом и не было ничего удивительного, поскольку, приехав в первый раз из Парижа навестить родителей, она узнала, что два человека из домашней прислуги, на которых семья более всего рассчитывала, оставили место при загадочных обстоятельствах, плюс явно удрученное настроение собственной матери.

— Это как-то связано с Людмилой, да, мам? — настойчиво выведывала Сьюзен каждый раз, приезжая домой. Однако упорное нежелание матери обсуждать данную тему не возмущало Сьюзен, как опасалась Хани, знавшая, насколько дочь стремится быть в курсе всех событий. Напротив, «тайна», как продолжала называть случившееся Сьюзен, каким-то образом теснее сблизила их. Сьюзен стала намного внимательнее, до такой степени, что порой Хани казалось, будто они поменялись ролями, и она стала дочерью, а Сьюзен — заботливой матерью. Хани страшно ее не хватало.

Без четверти десять утра в Нью-Йорке, без четверти четыре пополудни в Париже. Повинуясь внезапному порыву, Хани взяла телефонную трубку, намереваясь сделать заказ. Потребуется, наверное, не меньше нескольких часов, чтобы связаться с абонентом, так что есть реальный шанс застать Сьюзен дома, когда она будет одеваться на свидание. Слава Богу, она, видимо, счастлива. У нее был мужчина, швейцарский банкир, это все, что Хани знала. Было трудно сказать, любит ли Сьюзен его по-настоящему. Лучше бы она не влюблялась в него слишком сильно, горячо твердила себе Хани, Лучше бы он любил ее больше: это единственный способ избежать боли, которую может причинить мужчина, в браке или нет, значения не имеет.

Бенедикт не знал, что ей известна цифровая комбинация секретного замка его портфеля. Код оставался тем же самым, который он использовал для гостиничных сейфов во время путешествия в Европу, — сочетание дат рождения Сьюзен и ее собственного. Для человека выдающегося ума, он мог иногда вести себя на удивление наивно или, возможно, с чисто мужской самонадеянностью полагал, что она по-прежнему слепо доверяет ему. Что ж, он заблуждался и, хвала Господу, не изменил код.

В портфеле лежали обычные отчеты, касавшиеся компании, балансовые ведомости и в особом отделении папка с грифом «секретно», которая появлялась каждую неделю и содержала материалы, полные скучнейших формул и расчетов, в которых она абсолютно ничего не понимала. Сегодня утром в бумагах снова не было ничего интересного, хотя внимание Хани привлекла одна длинная докладная записка, так как она была озаглавлена: «Елена Рубинштейн», и в ней говорилось, что общий доход королевы косметики «оценивается в Соединенных Штатах примерно в два миллиона долларов ежегодно». Хани нисколько не удивилась. Она слышала, что средства по уходу за кожей фирмы «Рубинштейн» очень хороши, хотя сама она сохраняла верность «Элизабет Арден».

Может быть, Бенедикт наконец решился вложить средства в косметический бизнес? Ей он об этом не говорил ни слова. Она должна придумать способ, как затронуть эту тему, не вызвав подозрений, что она читала бумаги из его портфеля.

Она быстро просмотрела документ до конца. Это была компания открытого типа, хотя лично Елена Рубинштейн владела пятьюдесятью двумя процентами акций, стоившими около тридцати миллионов долларов, как и контрольным пакетом всех зарубежных филиалов, за исключением австралийской фирмы. К удивлению Хани, из подробного отчета следовало, что именно там, в Австралии, Рубинштейн основала свою компанию, а затем передала бразды правления двум сыновьям и сестре, когда дело развернулось. Английское отделение и его дочерние фирмы в Южной Африке и на Дальнем Востоке являлись собственностью фонда Елены Рубинштейн, учрежденного для того, чтобы уклониться от налогов на наследство. Бретвел, один из служащих финансового отдела «Тауэрс фармасетикалз», подготовивший докладную записку, после слов «налоги на наследство» написал характеристику «убийственные», а Бенедикт подчеркнул весь абзац, касавшийся британского направления.

Интересно, почему, хотела бы она знать? Имеет ли это какое-то отношение к чешской шлюхе? Однажды она настойчиво пыталась добиться ответа, знает ли он, куда она уехала. «Вернулась в Европу», — признался он, тогда как одураченный муж-рогоносец переехал в Детройт и устроился на работу, которую, возможно, подыскал ему Бенедикт, в «Форд мотор компани».

За ленчем Хани ждала подходящего момента, чтобы завести разговор о фирме Елены Рубинштейн. Это оказалось проще, чем она думала.

— Ты сегодня очень хорошенькая, — сказал Бенедикт. Он часто повторял подобные вещи в прошлом году. Обычно она не обращала внимания, приписывая каждый комплимент, неожиданное объятие или поцелуй чувству вины.

— О, как мило, что ты заметил. У меня новая косметика от Елены Рубинштейн, — солгала она.

Реакции не последовало. Никакой. Бенедикт лишь рассеянно кивнул и продолжал есть салат. Повисло молчание; такие продолжительные паузы пугали ее, она спрашивала себя, о чем он думает, размышляла, догадался ли он, что у нее на лице тот же самый бледный тональный крем, что и всегда.

Он прервал молчание, неожиданно спросив:

— Тебе хотелось бы снова отправиться в круиз этой зимой?

— Не знаю.

Она сказала правду — она не знала. Прошлой зимой он изо всех сил старался доказать, что хочет сохранить их брак и изменить его к лучшему, и помимо прочего организовал романтический круиз по Карибскому морю. Это был сплошной кошмар. Он попеременно был то невыносимо угрюмым и раздражительным, то преисполнен раскаяния. Красота пейзажей и пьянящие ароматы и звуки тропиков только усиливали их отчуждение и ее чувство полной беспомощности, поскольку ночь за ночью он терпел фиаско, пытаясь заниматься с ней любовью. Сейчас дела обстояли ненамного лучше.