— Ну так подумай. Я полагал, мы могли бы побывать на Гавайях, а оттуда отплыть на лайнере. — Голос его звучал так, словно он предлагал совершить экспедицию в Антарктику.

На глаза привычно набежали слезы. Тот факт, что он не упомянул доклада о компании «Рубинштейн», лежавшего в портфеле, означал, что там есть какой-то скрытый смысл. Совершенно естественно было бы сказать, что он изучает состояние дел фирмы, когда она заметила, будто пользуется ее продукцией.

— Что на этот раз не так, Хани?

Если она считала, что никогда не выглядела так хорошо, то от него осталась одна тень — он ходил с серым лицом и все время пребывал в состоянии нервного напряжения и беспокойства.

На вопрос, ставший уже традиционным, она дала ответ, которого муж ждал.

— О, ничего особенного, все в порядке.

Он не представлял, как дотянет до конца выходных. Вечером планировался бридж, игра, которая никогда ему не нравилась, а завтра — светский ленч в Глен Ков, куда Хани хотела пойти. От одной мысли об этом ему вдруг сделалось невыносимо тоскливо. Он внезапно встал из-за стола, уронив вилку на пол.

— Ты куда? Не хочешь ли сыра? Фруктов?

Если бы в этот момент не зазвонил телефон, он, возможно, сказал бы ей правду. Его не ждала срочная работа. Ему было необходимо уйти не для того, чтобы встретиться с Людмилой или с кем-то еще, а для того, чтобы побыть одному и поразмыслить, сможет ли он когда-нибудь жить с Хани, как раньше, и вести нормальную семейную жизнь. Ему смертельно надоело притворяться каждую минуту, изображая какие-то чувства, будь они неладны, и делать вещи, абсолютно противные ему, в надежде увидеть прежнюю беззаботную улыбку на лице жены. Он и так искалечил жизнь очень многим, в том числе и самому себе, но раздался телефонный звонок, и Жизель пришла сказать, что Хани соединили с Парижем. Та бросилась в свою туалетную комнату, чтобы взять трубку.

Связь была на редкость хорошей, так что отчетливо был слышен каждый звук, малейшие оттенки интонации, словно Сьюзен находилась рядом, в соседней комнате.

— Что случилось, мама? У тебя ужасный голос.

Беспокойство Сьюзен разрушило с трудом возведенные преграды, и в ее голосе помимо воли зазвучали слезы. Она ничего не могла с этим поделать, но все-таки ответила:

— Ничего, дорогая, ничего. Я просто ужасно соскучилась. Чем ты занимаешься?

— У меня куча дел, мама. Скоро приедет Алекс, и я веду его в новый ночной клуб, который недавно открылся на Елисейских полях, в подвале, где раньше был угольный склад. Салун называется «Сумасшедшая лошадь», представляешь? — Она хихикнула, точно школьница. — Весьма сомнительное местечко. Наверное, я повредилась рассудком, если иду туда с Алексом. Их стриптиз-шоу произвело фурор. Все только об этом и говорят. Девушки, кажется, очень красивые, «Вог» уже подготовил фотографии.

Сьюзен была намного общительнее, чем обычно; Хани понимала, что дочь старается ради нее. Хани глубоко вздохнула, пытаясь совладать с голосом, но даже она сама услышала его дрожание, когда произнесла:

— Звучит невероятно заманчиво, дорогая.

— Мам, почему бы тебе не приехать сюда погостить на недельку-другую? Я все устрою, мы замечательно проведем время, и месье Диор будет счастлив повидаться с тобой.

— Не могу, Сьюзен, — автоматически ответила Хани; она повторяла это месяц за месяцем, уверенная, что сойдет с ума от беспокойства, если оставит Бенедикта одного и не будет знать, куда он ходит и с кем, возможно, встречается. В прошлом году Бенедикт даже сократил продолжительность своих деловых поездок, и дважды, когда ему было необходимо поехать в Европу, она сопровождала его. Несмотря на настойчивые уговоры Сьюзен, Хани по-прежнему тяготило нехорошее предчувствие, будто вот-вот произойдет нечто ужасное. А впрочем, что может быть хуже кошмара, который она уже пережила.

— Мама? Мама? Ты еще слушаешь?

Она не слышала ни слова из того, что говорила Сьюзен. Она чувствовала, что находится на грани нервного срыва.

— Прости, дорогая, стало очень плохо слышно. Лучше попрощаемся прежде, чем нас прервут.

— Я волнуюсь за тебя, мама? Дома что-то не так? Хочешь, я приеду навестить тебя?

— Нет, нет, нет. Не стоит беспокоиться. Со мной все будет в полном порядке. Я просто немного нездорова, наверное, грипп или что-то в этом роде. Хочешь поговорить с отцом?

Хани оглянулась, чтобы проверить, последовал ли за ней Бенедикт, но в комнате никого не было. В любом случае, в голосе Сьюзен, без сомнения, прозвучал гнев, когда она ответила:

— Нет, не желаю с ним разговаривать, по крайней мере пока ты опять не станешь сама собой. Я все еще думаю, что мне следовало бы приехать и докопаться до сути всего этого. Мне надоело слышать твой несчастный голос. Полагаю, мне давно пора разобраться с вами обоими.

Хани попыталась убедить ее, что нет причин волноваться, но раздался низкий гудок и связь оборвалась; когда она положила трубку, ею овладело чувство глубокой безысходности. Она заперла дверь на ключ, распростерлась в шезлонге и дала волю слезам.

К тому моменту, когда примерно через час Бенедикт постучал в дверь, она твердо решила, что они должны временно расстаться. Вероятно, именно на таком решении ей следовало настаивать год назад, вместо того чтобы следить за каждым его шагом, за каждым словом. Он поощрял ее желание держаться за него, но это не принесло ни одному из них ни радости, ни душевного покоя.

— Хани? Что происходит? Что сказала Сьюзен? Зачем ты закрыла дверь? Впусти меня.

Она уже немного успокоилась.

— Одну минуту, Бенедикт. Я скоро выйду.

Она поедет на неделю к своей старшей сестре в Филадельфию. Ей говорили, что туда теперь ходит новый скорый поезд. Психоаналитик советовал ей искать утешение и поддержку в любви и привязанности родных и друзей. Разговор с дочерью помог ей осознать, как сильно ее любили близкие. Возможно, она даже что-нибудь расскажет Джойс, своей сестре. А потом, погостив неделю в Филадельфии, где ее, по обыкновению, будут баловать и нежить, она, быть может, съездит в Париж навестить Сьюзен, а может, даже и в Лондон повидать Чарльза. В какой-то степени бурные слезы пошли ей на пользу. Ей следовало бы выплакаться раньше.

Она не станет говорить Бенедикту, куда едет. В один из дней на будущей неделе, вернувшись домой из офиса, он не найдет ее здесь. Пусть поволнуется. Пусть почувствует, как ему ее не хватает. А если не почувствует? Горечь и злость переполняли ее, когда она, сидя у туалетного столика, расчесывала спутанные волосы и видела в зеркале свои покрасневшие глаза. Тогда больше не будет смысла следить за собой. Они расстанутся не на время, как она думала, а навсегда. Многие люди разводятся, и тем не менее им удается начать новую жизнь. Она бросила в рот таблетку транквилизатора. Она найдет другого мужчину, честного мужчину, такого, которого она сможет уважать, как некогда она уважала Бенедикта Тауэрса.

Без Хани квартира казалась слишком большой и пустой. Бенедикт никак не мог к этому привыкнуть. Она отсутствовала около недели, и хотя в основном он воспринял ее отъезд с облегчением, конечно, ее не хватало в квартире, где они прожили столько лет и вырастили детей. Но с другой стороны, словами «чего-то не хватает» можно было коротко выразить суть того, чем была его жизнь в течение года. С потерей Людмилы он словно утратил часть самого себя. И тоска не проходила, но теперь она была глубоко погребена под массой мелочей, с которыми ему постоянно приходилось иметь дело дома, чтобы умиротворить Хани и сохранить видимость нормальной семейной жизни, а также под грузом напряженной работы в офисе, выдержать который могли бы немногие.

Довольно странно, что без единого намека Хани дала ему передышку, о которой он страстно мечтал. Установить, что она поехала в гости к Джойс, не отняло много времени. Он не знал, там ли она еще. Наверное, да. Он предполагал, что звонок Сьюзен, вероятно, имел какое-то отношение к делу, и, хотя паспорт Хани по-прежнему лежал в сейфе, он почти не сомневался, что в следующий раз она «исчезнет» за Атлантикой, в Париже или Лондоне, а возможно, и там, и там.