Чарльзу казалось, что последние несколько месяцев он живет в эпицентре урагана. Ему на стол нескончаемым потоком шли документы с фабрик, из лабораторий и офисов со всего мира. Предполагалось, что он должен изучать рекомендации по выпуску новой продукции, заниматься проблемами сбыта и планированием сбыта. Он являлся членом различных комитетов, что означало, например, следующее: отдел рекламы дожидался теперь его замечаний в связи с программой нескольких новых рекламных кампаний, а отдел маркетинга дожидался одобрения по выпуску на рынок некоторых пробных партий, прежде чем представить бумаги на рассмотрение Норриса, который затем должен направить их со своими комментариями Бенедикту для окончательного решения.

Помимо прочего Чарльз не переставал изумляться, в каком напряженном темпе работает его отец. Как раз сейчас, после совещания, целью которого было оценить масштабы конкуренции в фармацевтической области, он чувствовал себя так, словно только что установил рекорд или сдал экзамены за семестр. Боже, как он устал разглагольствовать о предметах, которые давались ему с трудом. Он устал даже произносить названия химических веществ, не говоря уже о том, чтобы понимать принцип их действия, их свойства, запоминать их химические формулы.

С самого первого дня, когда он только начал работать в головном офисе, примкнув к узкому кругу личных помощников отца, он осознал одну ужасную и непреложную истину: он ненавидел фармацевтический бизнес и все, что с этим связано.

Слава Богу, Сьюзен вернулась домой в Нью-Йорк и помогала отцу наладить жизнь, нанимала и увольняла прислугу, открывала и закрывала дома, развлекала его, давала возможность посвящать фирме «Тауэрс» не только девяносто пять процентов его времени, как это было, по их подсчетам, при жизни матери, но целиком все сто. Разумеется, насколько они со Сьюзен могли судить, отец никогда не занимался тем, что не имело отношения к бизнесу.

Спорт его не интересовал; по-видимому, он никогда не устраивался в мягком кресле, чтобы просто почитать хороший роман, хотя частенько утыкался носом в какую-нибудь сугубо научную литературу. Даже Чарльзу было ясно, что его отец все еще заслуживает те эпитеты, которыми его регулярно награждала пресса — «привлекательный», «полный жизненных сил», «энергичный», — но не существовало и намека на то, что он встречается с женщинами. Странно!

Он знал, что Сьюзен это обстоятельство вовсе не кажется странным. Она даже взорвалась от возмущения, когда он поделился с ней своими соображениями. «Еще года не прошло, как умерла мама! Как ты только мог подумать такое!» — закричала она на него.

Наверное, она была права; но однажды в какой-то газете промелькнуло упоминание о возрасте Бенедикта Тауэрса, и Чарльз сообразил, что ему еще нет и сорока четырех — Чарльз думал, что отцу пятьдесят. И тогда ему пришло в голову, что отец еще не так стар, чтобы жить одному, без женщины, так что, возможно, он когда-нибудь снова женится.

Если у них в доме появится женщина одного с ним возраста, вероятно, отец научится немного расслабляться и поймет, что жизнь полна и другими интересными вещами, помимо создания империи. Сьюзен решит, что он, Чарльз, предает память о матери, и, наверное, она права. Что ж, по крайней мере в настоящий момент, пока отец не привык, что она рядом, Сьюзен вполне свободна в своих действиях в смысле ее участия в семейном бизнесе. Ей не нужно учиться бегло произносить слова вроде «гидроокись изоникотиновой кислоты».

До тех пор пока шампанское охлаждено до нужной температуры и она держится в курсе последних событий, чтобы вести светские беседы на званых обедах, где ей, похоже, нравится играть роль хозяйки, ей предоставлена временная отсрочка.

Настанет день, когда ей тоже придется исполнять свой долг в офисе. Отец вкладывал всю душу в «Тауэрс фармасетикалз». Не удивительно, что, по словам Сьюзен, мама была так подавлена накануне гибели. Лично он ничего особенного не замечал, но, с другой стороны, в течение трех лет, после окончания колледжа он не часто появлялся дома. Сейчас Чарльз сожалел об этом, он мог бы сделать маме приятное. Жизнь так несправедлива.

Когда Чарльз пришел в свой кабинет, ему захотелось немедленно повидаться с сестрой. Еще вчера вечером он признался ей, что все время находится в состоянии полного изнеможения, на пределе душевных сил. Он только не сказал, что часто устает до такой степени, что у него даже пропадает эрекция. Он не сомневался, что Сьюзен, как старшая сестра, никогда не видела в нем мужчину, который лишь накануне возвращения в Нью-Йорк начал понимать, что наконец стал нравиться женщинам и может получать удовольствие в компании сразу нескольких девушек.

Чарльз переоделся в свежую рубашку, которая лежала у него в ящике стола; в зеркале мужского туалета он увидел темные круги под глазами. Он устал не потому, что работы было слишком много; это была не та работа, и пути к бегству не существовало. Он отбывал пожизненное заключение. Как бы ему хотелось сию же минуту отправиться в клуб и сделать массаж или сыграть в сквош.

Он пригладил непокорные темно-каштановые волосы, смочив их водой, и поправил галстук Брукс-клуба. Его внешность соответствовала желанию отца, он выглядел как целеустремленный, работающий без передышки молодой администратор, который ведет размеренную жизнь и никогда не забывает о работе даже в свободное время, поскольку, как однажды сказал ему отец, свежие идеи относительно сбыта товаров, или новых видов продукции, или улучшения кадровой системы могут осенить именно тогда, когда меньше всего этого ждешь, даже в момент оргазма.

Чарльз был убежден, что отец говорил, руководствуясь собственным опытом. Вероятно, отца внезапно «осеняли» идеи, когда тот занимался любовью с матерью, но будь он проклят, если станет думать о проблемах «Тауэрс фармасетикалз», занимаясь любовью с девушкой.

Когда Чарльз вошел в буфет для администрации «Тауэрс», то с удивлением увидел там Норриса, выглядевшего весьма подавленным, что было на него не похоже. Тот что-то быстро говорил отцу.

Норрис замолчал на полуслове и нахмурился, когда Чарльз приблизился к ним, однако остался сидеть на месте, а Бенедикт, верный себе, не теряя ни минуты, перешел прямо к делу, ради которого пригласил сына на ленч.

Чарльз поспешно отметил в меню «жареную камбалу под горчичным соусом», передал заказ стоявшему над душой официанту в черной униформе и выпил немного ледяной воды.

— Мы покупаем акции компании по производству косметики «Елена Рубинштейн», — говорил отец. — Основательница — необыкновенная женщина, стреляный воробей — ей за восемьдесят или около того, — заинтересована в нас. Она идет на все, чтобы умножить свои миллионы, и она довольно низкого мнения о «банкирах», как она называет всех, кто работает на Уолл-стрит, следовательно, я использовал наших банкиров, чтобы разбудить ее ненасытный аппетит.

В течение последующих тридцати минут Бенедикт разговаривал исключительно с Чарльзом, практически не обращая внимания на Норриса, делавшего время от времени короткие записи в блокноте от Картье, который всегда носил с собой.

Чарльз узнал, что как раз накануне банкротства Уолл-стрит в 1929 году Елена Рубинштейн за восемь миллионов долларов продала свое дело в Америке банку «Братья Леманн», занимающемуся размещением ценных бумаг. Они прибегли к решительным мерам, пытаясь расширить сеть доставки и распространения товаров, и продавали косметику высокого класса аптекам и даже бакалейным лавкам по всей стране. Через год дела уже пришли в упадок, — и втайне от банкиров мадам Рубинштейн начала скупать назад свои акции, как только они поступали на рынок, а также собирала доверенности от мелких держателей, главным образом женщин, своих постоянных покупательниц.

— После краха акции резко упали в цене, и спустя год с небольшим после первоначальной сделки она сумела заставить банкиров продать ей дело обратно за два миллиона долларов. Она получила чистой прибыли шесть миллионов долларов, и без всяких хлопот, Чарли, — со смехом сказал Бенедикт сыну, хотя тот совершенно не понимал, почему это обстоятельство привело отца в такое хорошее расположение духа. — Очевидно, она полагает, что может проделать нечто подобное и с нами, простофилями. Через пару недель я встречусь с ней в Париже. Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Ты много работал. Я дам тебе шанс улизнуть, а взамен это даст мне возможность испытать твое знаменитое обаяние, о котором я столько наслышан, перед обаянием императрица красоты не устоит. — Он помолчал немного, а потом небрежно добавил: — Я догадываюсь, как ты соскучился по своим друзьям в Лондоне. Если все пойдет хорошо, на обратном пути мы остановимся там на несколько дней.