— Залезешь ко мне в голову? — он сделал гримасу.

Ну и что же она сделает? Загипнотизирует?

Руна похлопала себя по манто — там, где ее опоясывал необыкновенный ремень.

— Нашла способ подзаряжать компьютер. Теперь мы кое-что можем. Может, нам удастся открыть тебе глаза. Тогда сам разглядишь то, что не можешь видеть сейчас.

Зубров хмыкнул и посмотрел по сторонам.

Начинало смеркаться. Становилось все холоднее, и мысль о том, что ночь придется провести в этом месте, не особо радовала.

— Пора уходить, — сказал он. — Ты говорила, у тебя квартира есть.

Они брели к городу, стараясь держаться подальше от шоссе. Зубров пытался уложить в голове услышанное, связать его с впечатлениями дня. Иногда накатывало неприятное чуть ли не истерическое состояние, он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, — он нуждался в этом физически, но чувствовал, что, если начнет смеяться, то остановиться уже не сможет. Зубров терпел, и это состояние отступало, но потом находило вновь. Слишком много фактов подтверждало близость иной, незнакомой реальности, но в тоже время слишком яркими были воспоминания лет, проведенных в Багровске. Один за другим в памяти всплывали лица старинных приятелей, которым он мог бы написать или позвонить, или с которыми он мог бы встретиться и вспомнить былое. Он думал об Инзе. Ну, этот-то никак не мог быть «марионеткой», как назвала Руна жителей Алгирска. Инза против системы, он действует тайком. Должно быть, ему что-то известно. Похоже, он далеко не все рассказал вчера.

Пока они обходили распаханное поле, стемнело окончательно. Огни Алгирска рассыпались фантастическим кольцом, и Зуброву вдруг показалось, что перед ним гигантский краб-пришелец, раскинувший клешни, готовый схватить, как только они приблизятся.

Когда они, пройдя с полкилометра по Кольцевой дороге, свернули к Шестому микрорайону, Зуброву стукнула мысль, что самым разумным сейчас будет немедленно распрощаться с девушкой и явиться в ближайшее отделение милиции с повинной. Но он эту мысль отогнал и решил больше не позволять ей искушать его.

Не доходя до угла Кольцевой и проспекта Победы, Руна указала на какой-то переулок.

— Давай сюда, тут нет наблюдения. Не думаю, что терракотеров сильно волнует то, что сегодня случилось, и что совместно с милицией они занимаются поисками тебя, но так будет спокойнее.

— Какое еще наблюдение? — Зубров остановился.

— Ты этого не видишь, — сказала она. — Сейчас попробую объяснить. Может, тебе известно, в поле зрения каждого человека есть такая штука — слепое пятно. Предметы, которые в него попадают, становятся недоступными для бокового зрения. Такой вот феномен. С ним можно сравнить особое пятно в сознании, заложенное программой. Вы их не видите — этих наблюдателей, терракотеров на постаментах, а они — по всему городу. Честное слово, они повсюду! И при этом никто ни разу на них еще не натыкался. Люди их просто не видят, они не подозревают об их существовании, несмотря на то, что некоторые терракотеры огромны. Но я увидела их сразу, как только вышла из поликлиники. Они на каждой улице! Дома я сразу изучила то, что должно было составлять мои воспоминания. Я не нашла там никаких упоминаний об этих штуках. Значит, вы о них не знаете. Мне кажется… впрочем, ладно, поговорим об этом потом, когда к тебе вернутся твои правильные воспоминания. А сейчас иди за мной. Не бойся, в этом переулке терракотеров нет.

Зубров наклонил голову и поднял повыше влажный от дождя воротник пиджака.

Еще около получаса они бродили зигзагами мимо одинаковых шестиэтажек, пока, наконец, не свернули в подъезд. Быстро обернувшись, Руна шепнула:

— Только тихо. Соседка страсть как подслушивать любит. Лучше, если она о тебе не узнает.

Руна жила на пятом этаже. Открыв дверь, она пропустила Зуброва вперед и, тут же войдя следом, проскользнула мимо, включила свет.

Зубров почему-то ожидал, что навстречу выйдет человек в форме и с пистолетом и скажет ему: «Руки вверх!», но ничего такого не случилось. В квартире было тихо и слегка пахло кухней, парфюмерией и отсыревшим картоном.

Прихожая оказалась просторной и оклеенной грязно-розовыми обоями с плохо отштампованными белыми ромбами. Линолеум на полу вздувался пузырями. Слева стоял фанерный шкаф. Над маленьким круглым зеркалом висела бра в форме тюльпана.

— Не разувайся, — сказала Руна, но Зубров уже запихивал свои туфли под полку. — Вот спальня, вот зала. Ванна с туалетом совмещены. Топят слабовато, но ничего, жить можно.

Он прошел вслед за ней и оказался в узкой и длинной комнате, там царил неимоверный хаос. Стол, тумбочка, трюмо, комод, кресло — все было заставлено и заложено мелкими предметами: тюбиками, склянками, помадами, платками, носками, заколками, журналами и прочим барахлом.

— По их сценарию Флора Гахраманова неряха, — сказала Руна. — А у меня руки никак не дойдут.

— А я, выходит, по сценарию трус, — признался Зубров и прикусил язык.

«Дурень, — подумал он. — Не надо было раньше времени показывать, что она тебя во всем убедила».

Однако настроение улучшилось. В квартире Руны было куда уютней, чем в лесу, и хоть в голове по-прежнему была путаница, появилась возможность передохнуть и все обдумать.

Девушка красавицей не была, но лицо ее притягивало. Руна настойчиво шла на сближение, и это не могло оставлять его равнодушным.

Хотелось выпить. «Как это Инза за один вечер умудрился меня в алкаша превратить?» — подумал он.

— Есть хочешь? — спросила Руна и сама же ответила: — Ну, конечно, хочешь. У меня есть отличное варево. Из колбасы. Суп. По местному рецепту делала. Называется солянка. — Она вдруг тихо рассмеялась. — Ну, и дура я… Ты же среди них как ни как всю жизнь прожил. Небось этих самых солянок видимо-невидимо переел? Сколько же тебе здесь лет, Сиг?

— Я Орест, и мне двадцать два. А что?

— О нет, они явно лишку приписали. Если не ошибаюсь, на самом деле тебе семнадцать-восемнадцать. Ты был младше Уилла, а ему месяц назад девятнадцать стукнуло. Ну, давай, располагайся, Сиг. Падай на кровать, если хочешь… Одним словом, чувствуй себя как дома.

Она ушла. Зубров подошел к креслу, переложил стопку журналов «Работница» и сломанную зеленую шкатулку на комод и сел. Он осмотрел себя и решил, что позже попросит у Руны нитку с иголкой — починить порванную штанину.

Он снял влажный пиджак, повесил его на подлокотник, взял верхний журнал и откинулся на спинку кресла.

«Маски для лица из сырого картофеля: дешево и сердито», — прочел он, развернув журнал на середине. Мать тоже собирала «Работницы». На антресолях целая стопка — лет за восемь. Справа от этой стопки — коробка с новогодними игрушками. Последний раз елку ставили, когда он учился на втором курсе.

— У меня почти все готово, — негромко позвала Руна. — Иди, мой руки.

Войдя в тесный санузел, он повернул кран на раковину, включил воду и стал намыливать руки синим обмылком. Кафель выложен до середины зеркала, на плитки верхнего ряда наклеены переводки: их клеили очень давно и в разное время, многие из них наполовину облезли.

«Да какой она агент, — подумал Зубров, неожиданно испытав смешанное чувство разочарования, усталости и некоторой брезгливости. — Она чокнутая, хоть и складно говорит. Такое бывает. Какая-нибудь форма шизофрении…»

Но тут он вспомнил, что Руна каким-то образом узнала о его сбритой шерсти, сумела лихо оседлать в электричке и на ходу нашла вполне логичное объяснение его сверхспособностям. Все это как-то не очень вязалось с только что выставленным диагнозом.

Он вытер руки вафельным полотенцем и прошел в кухню. На Руне уже не было парика. Зубров сел за стол, и девушка поставила перед ним миску с супом.

— Парадокс, — возмущенно протянула она. — Внушать Сигурду Дзендзелю, что он… робкий. Думаю, это взрывоопасно. Рано или поздно твое самолюбие должно было восстать. Стало быть, они получили то, что и следовало ожидать… А хочешь, угощу алычевкой? Домашней! По правде говоря, ее терракотеры синтезировали, но Флоре положено думать, что это ее рук дело. Я пробовала. Между прочим, не хуже той браги, что Дина готовила.