— Чистоты! — крикнул К. уже через щель в двери. — Если вы хотите очистить ваш пансион, вам сначала надо выставить меня.

После чего он захлопнул дверь, даже и не думая обращать внимание на легкое постукивание снаружи.

Вместо этого он решил, поскольку спать совсем не хотелось, пока что не ложиться и, раз уж выдался такой случай, то и посмотреть, когда же вернется фрейлейн Бюрстнер. Не исключено, что тогда представится и возможность перекинуться с ней парой слов. Лежа на подоконнике с устало прикрытыми глазами, он даже на минутку подумал, а не стоит ли, в наказание фрау Грубах, уговорить фрейлейн Бюрстнер вместе с ним одновременно хлопнуть дверью. Но ему сразу же показалось, что это будет уж слишком, к тому же он заподозрил себя в том, что он хочет сменить квартиру из-за сегодняшних утренних происшествий. Ничего не могло быть бессмысленнее, а главное, бесполезнее и презреннее этого.[5]

Когда ему надоело разглядывать пустую улицу, он прилег на диван, предварительно слегка приоткрыв дверь в прихожую, чтобы каждого, кто войдет в квартиру, сразу можно было увидеть прямо с дивана. Примерно до одиннадцати часов он спокойно лежал на диване, покуривая сигару. Но потом уже больше на диване не выдержал и пошел слегка пройтись в прихожую, как будто это могло ускорить возвращение фрейлейн Бюрстнер. Она не была ему так уж особенно нужна, он даже не мог точно вспомнить, как она выглядит, но, вот, хотелось ему сейчас с ней переговорить, и его злило, что своим поздним приходом она и в конец этого дня вносит что-то беспокойное и беспорядочное. Виновата она была и в том, что он сегодня вечером не поужинал, и в том, что пропустил намеченное на сегодня посещение Эльзы. Впрочем, он еще мог наверстать и то и другое, если бы пошел сейчас в кабачок, где обслуживала Эльза. И он еще собирался это сделать позднее, после того как переговорит с фрейлейн Бюрстнер.

На часах было уже полдвенадцатого, когда на лестнице послышались чьи-то шаги. К., в увлечении своими мыслями шумно расхаживавший по прихожей взад и вперед так, как будто это была его собственная комната, юркнул к себе за дверь. Появилась фрейлейн Бюрстнер. Она запирала дверь, узкие плечи зябко ежились под шелковым платком. Еще мгновение, и она скроется в своей комнате, куда К. в полночь, естественно, уже не мог вламываться, значит, он должен заговорить с ней сейчас, но, к несчастью, он не подумал зажечь у себя свет, и теперь его появление из темной комнаты было бы похоже на нападение, во всяком случае, должно было очень испугать. Ничего уже нельзя было сделать, но нельзя было терять и времени, и он прошептал сквозь щель в двери:

— Фрейлейн Бюрстнер.

Слова прозвучали не обращением, а мольбой.

— Здесь кто-то есть? — спросила фрейлейн Бюрстнер, озираясь по сторонам расширенными глазами.

— Это я, — сказал К. и вышел из-за двери.

— Ах, господин К.! — сказала фрейлейн Бюрстнер, усмехаясь. — Добрый вечер, — и она протянула ему руку.

— Я хотел с вами переговорить, всего несколько слов, не позволите ли сейчас?

— Сейчас? — переспросила фрейлейн Бюрстнер. — Прямо сейчас? Это немножко странно, не правда ли?

— Я вас с девяти часов жду.

— Ну, я была в театре, я же не знала.

— Причина для того, что я хочу вам сказать, появилась только сегодня.

— Да? Ну что ж, в принципе, ничего не имею против, кроме того, что я просто с ног валюсь от усталости. Ну, давайте зайдем на несколько минут в мою комнату. Здесь мы, во всяком случае, разговаривать не можем, мы же всех разбудим; это была бы большая неприятность, и неприятнее всех было бы нам. Подождите здесь, пока я зажгу в моей комнате свет, и потом выключите свет здесь.

К. все исполнил, но подождал, пока фрейлейн Бюрстнер еще раз тихо не позвала его из своей комнаты.

— Садитесь, — предложила она и указала на оттоманку, сама же осталась стоять у спинки кровати, несмотря на усталость, о которой только что говорила; она даже не сняла свою маленькую, но в изобилии украшенную цветами шляпку. — Итак, что же вам угодно? Я в самом деле заинтригована.

Легким движением она скрестила ноги.

— Вы, может быть, скажете, — начал К., — что это дело совсем не такое срочное, чтобы обсуждать его сейчас, но…

— Прелюдии я всегда пропускаю, — сказала фрейлейн Бюрстнер.

— Это упрощает мою задачу, — сказал К. — Ваша комната сегодня утром, в какой-то мере по моей вине, была приведена в некоторый беспорядок, это сделали посторонние люди и против моей воли, но, как я уже сказал, по моей вине, я хотел попросить за это прощения.

— Моя комната? — спросила фрейлейн Бюрстнер и испытующе посмотрела не на комнату, а на К.

— Так уж случилось, — сказал К., и теперь они в первый раз посмотрели друг другу в глаза, — как и каким образом это происходило, не стоит того, чтобы об этом рассказывать.

— Напротив, это самое интересное.

— Нет, — сказал К.

— Ну, — сказала фрейлейн Бюрстнер, — я не хочу выведывать ваших секретов; если вы настаиваете на том, что это неинтересно, то мне на это нечего возразить. Извинения, которые вы мне принесли, я охотно принимаю, тем более что не могу найти следов какого-то беспорядка.

Уперев в бедра ладони низко опущенных рук, она прошлась по комнате. Возле плетенки с фотографиями остановилась.

— Ага, вот! — воскликнула она. — Мои фотографии действительно все перетроганы. Но ведь это отвратительно. Значит, кто-то без моего согласия входил в мою комнату.

К. кивнул, помянув про себя проклятого клерка Трубанера, который никогда не умел обуздывать свою пустую, бессмысленную активность.

— Как-то странно, — сказала фрейлейн Бюрстнер, — что я вынуждена запрещать вам то, что вы бы сами должны были себе запретить, именно: входить в мою комнату в мое отсутствие.

— Но я же объяснял вам, фрейлейн, — сказал К. и тоже подошел к фотографиям, — что это был не я, не я трогал ваши фотографии; но раз вы мне не верите, то я просто вынужден признаться: следственная комиссия выудила в банке и притащила с собой троих клерков, и один из них — я при первой же возможности сделаю все, чтобы его и духу больше не было в банке, — по-видимому, добрался до ваших фотографий. Да, сюда приходила следственная комиссия, — добавил К., отвечая на вопросительный взгляд фрейлейн.

— К вам? — спросила фрейлейн.

— Да, — ответил К.

— Нет! — воскликнула фрейлейн и засмеялась.

— Представьте, — сказал К. — А вы, значит, думаете, что я невиновен?

— Ну-у, невиновен… — сказала фрейлейн, — я не могу так сразу выносить приговор, может быть, чреватый серьезными последствиями, и потом, я же вас не знаю, ведь это какой должен быть опасный преступник, чтобы следственную комиссию ему присылали прямо на дом. Но поскольку вы все-таки на свободе — по крайней мере, если судить по вашему спокойствию, то не похоже, чтобы вы сбежали из тюрьмы, — значит, уж не могли совершить какое-то особенное преступление.

— Да, — сказал К., — но ведь следственная комиссия может же установить мою невиновность, или хотя бы, что я не так виновен, как предполагается.

— Конечно, это возможно, — сказала фрейлейн Бюрстнер, очень внимательно посмотрев на него.

— Дело в том, — сказал К., — что вы не слишком опытны в судейских закорючках.

— Да, такого опыта у меня нет, — сказала фрейлейн Бюрстнер, — но я об этом уже не раз сожалела, потому что я хотела бы все узнать, и как раз судейские закорючки меня необыкновенно интересуют. У суда есть какая-то своеобразная притягательная сила, не правда ли? Но я определенно расширю мои познания в этой области, потому что со следующего месяца поступаю делопроизводительницей в одну адвокатскую контору.

— Это очень хорошо, — сказал К., — вы тогда сможете мне немного помочь с моим процессом.

— Это возможно, — сказала фрейлейн Бюрстнер, — почему бы и нет? Я всегда с удовольствием употребляю мои знания.

— А я серьезно говорю, — сказал К., — или, по крайней мере, так же полусерьезно, как и вы. Чтобы привлекать адвоката, моя закорючка слишком мелкая, но мне очень может понадобиться кто-нибудь, кто бы мне дал совет.