спальню. Жена моя, бедняжка, крепко спала. Но разве она могла спать в моем

присутствии? Я разбудил ее. Однако минут через пять-шесть слуга постучал в

дверь. Я в тревоге вскочил.

- Вставайте, - сказал слуга, - отцу очень плохо. Я, конечно, знал, что

отец очень плох, и догадался, что означают в такой момент эти слова. Я

вскочил с постели.

- Что случилось? Говори.

- Отца больше нет в живых.

Все было кончено! Мне оставалось только в отчаянии ломать руки. Мне было

страшно стыдно, я чувствовал себя глубоко несчастным. Я помчался в комнату

отца. Если бы животная страсть не ослепила меня, мне не пришлось бы мучиться

раскаянием за разлуку с отцом за несколько минут до его смерти. Я массировал

бы его, и он умер бы у меня на руках. А сейчас дядя воспользовался этим

преимуществом. Он был так предан старшему брату, что удостоился чести

оказать ему последнюю услугу! Отец чувствовал приближение конца. Он сделал

знак подать перо и бумагу и написал: "Приготовь все для последнего обряда".

Затем он сорвал с руки амулет и с шеи золотое ожерелье из шариков туласи и

отбросил их в сторону. Через минуту его не стало.

Мой позор, о котором я здесь говорю, заключался в том, что плотское

желание охватило меня даже в час смерти отца, нуждавшегося в самом

внимательном уходе. Никогда не смогу забыть и искупить это бесчестье. Моя

преданность родителям не знала границ - я пожертвовал бы всем ради них. Но

она была непростительно легковесна, и в такой момент я оказался во власти

похоти. Поэтому я всегда считал себя, хотя и верным, но похотливым супругом.

Долго я не мог освободиться от оков похоти и мне пришлось пройти через

многие испытания, прежде чем удалось избавиться от них.

Заканчивая эту главу о своем двойном позоре, хочу еще сообщить, что бедный

крошка, родившийся у моей жены, прожил всего три - четыре дня. Иначе и не

могло быть. Пусть мой пример послужит предостережением всем женатым.

Х. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С РЕЛИГИЕЙ

Школу я посещал с шести - семи лет до шестнадцати. Там меня учили всему, кроме религии. Я, пожалуй, не получил от учителей того, что они могли бы

дать мне без особых усилий с их стороны. Но кое-какие крохи знаний я собрал

от окружающих. Термин "религия" я употребляю здесь в самом широком смысле -

как самопознание, или познание самого себя.

Будучи вишнуитом по рождению, я должен был часто ходить в хавели. Но он

меня не привлекал. Мне не нравились его великолепие и пышность. Кроме того, до меня дошли слухи о совершавшихся там безнравственных поступках, и я

потерял к нему всякий интерес. Таким образом, хавели дать мне ничего не мог.

Но то, чего я не получил там, дала мне моя няня, старая служанка нашей

семьи. До сих пор с благодарностью вспоминаю о ее привязанности ко мне. Я

уже говорил, что боялся духов и привидений. Рамбха - так звали няню -

предложила мне повторять Раманаму и тем избавиться от этих страхов. Я больше

верил ей, чем предложенному ею средству, но с самого раннего возраста

повторял Раманаму, чтобы освободиться от страха перед духами и привидениями.

Это продолжалось, правда, недолго, но хорошее семя, брошенное в душу

ребенка, не пропадает даром. Полагаю, что благодаря доброй Рамбхе Раманама

для меня и теперь абсолютно верное лекарство.

Приблизительно в то же время мой двоюродный брат, поклонник "Рамаяны", заставил меня и моего второго брата выучить "Рама Ракшу". Мы заучивали ее

наизусть и ежедневно, как правило, по утрам после купанья повторяли вслух.

Мы делали это все время, пока жили в Порбандаре, но, переехав в Раджкот, забыли о "Рама Ракше". Я не слишком верил в нее и читал вслух "Рама Ракшу"

отчасти из желания показать, что могу пересказывать ее наизусть с правильным

произношением.

Большое впечатление произвела на меня "Рамаяна", когда ее читали отцу. В

первый период болезни отец жил в Порбандаре. Каждый вечер он слушал

"Рамаяну". Читал ее большой поклонник Рамы - Ладха Махарадж из Билешвара.

Про него рассказывали, что он вылечился от проказы не лекарствами, а только

тем, что прикладывал к пораженным местам листья билвы, принесенные в дар

изображению Махадевы в Билешварском храме, и ежедневно аккуратно повторял

Раманаму. "Вера излечила его", - говорили люди. Так это или нет, но мы этому

верили. Во всяком случае, когда Ладха Махарадж читал отцу "Рамаяну", он не

страдал проказой. У него был приятный голос. Он произносил нараспев дохи

(куплеты) и чаупаи (четверостишия) и разъяснял их, пускаясь в рассуждения и

увлекая слушателей. Мне было тогда около тринадцати лет, но я помню, что был

совершенно захвачен его чтением. С этого времени началось мое глубокое

увлечение "Рамаяной". Теперь я считаю "Рамаяну" Тулсидаса величайшей из

священных книг.

Несколько месяцев спустя мы переехали в Раджкот. Там уже не было чтений

"Рамаяны". Но "Бхагавата" читалась каждое экадаши. Иногда и я присутствовал

при чтении, но чтец не воодушевлял меня. В настоящее время я считаю

"Бхагавату" книгой, способной вызвать большое религиозное рвение. С

неослабевающим интересом прочел я ее на языке гуджарати. Но когда однажды во

время моего трехнедельного поста мне ее прочитал в оригинале пандит Мадан

Мохан Малавия, я пожалел, что не слышал ее в детстве из уст такого

ревностного поклонника "Бхагаваты", каким был Малавия. Тогда я полюбил бы

эту книгу с раннего детства. Впечатления, воспринятые в детстве, пускают

глубокие корни, и я всегда жалею о том, что мне в ту пору не читали больше

таких хороших книг.

Зато в Раджкоте я научился относиться терпимо ко всем сектам индуизма и

родственным религиям. Мои родители посещали не только хавели, но и храмы

Шивы и Рамы. Иногда они брали с собой и нас, а иногда посылали одних.

Монахи-джайны часто бывали в доме отца и даже, изменяя своему обычаю, принимали от нас пищу, хотя мы не исповедовали джайнизм. Они беседовали с

отцом на религиозные и светские темы.

У отца были также друзья среди мусульман и парсов. Они говорили с ним о

своей вере, и он выслушивал их всегда с уважением и часто с интересом.

Ухаживая за ним, я нередко присутствовал при этих беседах. Все это в

совокупности выработало во мне большую веротерпимость.

Исключение в то время составляло христианство. К нему я испытывал чувство

неприязни. И не без основания. Христианские миссионеры обычно располагались

где-нибудь поблизости от школы и разглагольствовали, осыпая оскорблениями

индусов и их богов. Этого я не мог вынести. Стоило мне только раз

остановиться и послушать их, чтобы потерять всякую охоту слушать. Примерно в

это же время я узнал, что один весьма известный индус обратился в

христианство. Весь город говорил о том, что после крещения он стал есть мясо

и пить вино, изменил одежду, стал ходить в европейском платье и даже носить

шляпу. Меня это возмущало. Какая же это религия, если она принуждает

человека есть мясо, пить спиртное и изменять одежду? Мне рассказали также, что новообращенный уже поносит религию своих предков, их обычаи и родину.

Все это вызвало во мне антипатию к христианству.

Я научился быть терпимым к другим религиям, но это не значило, что во мне

жила живая вера в бога. Как-то мне попалась в руки книга из собрания отца

под названием "Манусмрити". Рассказ о сотворении мира и другие сказания не

произвели на меня большого впечатления, а, наоборот, несколько склонили к

атеизму.

У меня был двоюродный брат (он жив и сейчас). Я высоко ценил его ум и