Те, как и следовало ожидать, изобиловали мрачно-загадочными, трагическими, жестко-депрессивными, а то и попросту суицидальными нотками; мне запомнилось, например, такое четверостишие:
Бывают детские сады,
Похожие на кладбища;
Не доиграйтесь до беды,
Любимых в детский сад таща…
или вот еще:
Не ходите сюда ночью.
Чувствуете - запах тлена?
Еще много моих клочьев
На шершавых этих стенах…
- Да что я перед тобой распинаюсь?! - вдруг разозлился он. - Ты же у нас аутистка, эмоционально обделенная личность. Откуда тебе знать, что такое любовь?!
Тут он был не совсем прав, - но разубеждать его я благоразумно не стала, а, наоборот, быстренько перевела разговор на нейтральную тему, радуясь, что брату на время изменила его обычная проницательность; а ведь еще вчера мы с ним случайно столкнулись как раз там, где никогда прежде не встречались - у белой панельной двери турфирмы «Психея», той самой, что арендовала четвертый этаж нашего здания, и чьими услугами Гарри пользовался никак не реже двух раз в год, ибо, несмотря на свой демонический имидж, обожал море и солнце. Хвастливо повертев перед моим носом новеньким, глянцевитым, еще не сыгравшим свою злосчастную роль критским буклетом, он дружески потрепал меня по затылку и легкой, форсистой походочкой удалился восвояси. Брат был счастлив в любви, - а потому и позабыл спросить (как обязательно сделал бы раньше, до появления в его жизни Анны) - каким ветром меня-то, голодранку, сюда занесло; впрочем, даже если б и спросил, я легко бы нашлась, ведь у него не было дара ясновидения и мыслей моих прочесть он не мог, а внешне все выглядело вполне благопристойно: я, практикантка, иду за консультацией к своему руководителю, обосновавшемуся тут же, на этаже, - это святая правда, и вряд ли стоит корить меня за то, что я, благоразумно умалчивая о главном, берегу лицо названого брата от мучительных, но неизбежных и ставших уже привычными «калмыкофобических» спазмов…
6
Уважаемые коллеги, вижу, улыбаются, угадывая истину… да, да, все именно так и было, как вы подумали, - но это чуть позже. А пока вернемся на трамвайную остановку близ моего дома, где расположен маленький торговый павильон. Когда-то, во времена моего детства, в нем обитала обычная советская «Кулинария». Ныне она гордо зовется «супермаркетом» и окна ее плотно завешены жалюзи, - что в те далекие дни, дни смутности и неясности моих чувств, превращало ее в отличный наблюдательный пункт. Войдя внутрь, пристроившись к двум-трем таким же бедолагам, коротающим в гостеприимном тепле время до прихода трамвая, прилипнув носом к стеклянной стене, я могла без помех следить за Владимиром Павловичем сквозь узенькие щелочки между пластиковыми планками, которые раздвигаешь пальцами; он, гуляющий взад-вперед мимо меня по тротуару, был у меня весь как на ладони, как неорганический препарат под стеклышком светового микроскопа, - тогда как сам при всем желании не смог бы меня увидеть…
Впрочем, бояться было особо нечего. Даже сталкиваясь со мною нос к носу, Влад обращал на меня не больше внимания, чем в первую встречу, - и в те форс-мажорные утра, когда натиск равнодушной толпы заставлял нас пропихиваться в салон в буквальном смысле «бок о бок», старательно делал вид, что весьма смутно сознает факт моего существования - если, конечно, вообще догадывается о нем. Я же, в свою очередь, притворялась перед собой, что меня это скорее радует, чем огорчает. В ту пору я еще пыталась убедить себя, что меня интересует не сам Влад, а только его лицо - уникальное, узнаваемое в любой толпе, в любом головном уборе, - и, если я и готова сколько угодно, жертвуя лекциями и даже семинарами, мерзнуть на остановке в ожидании профессора Калмыкова (чьи рабочие часы, спасибо Елизавете Львовне, «плавали» в расписании, как мелкие пузырьки воздуха в пластиковой бутылочке шампуня), то лишь для того, чтобы разгадать эту жгучую, мучительную загадку, занимающую меня куда больше, нежели причины болезни «О.», с которой я, если честно, к тому времени уже подустала сражаться.
Не знаю, к чему бы все это меня привело, если б в один прекрасный день сама судьба не вмешалась и не разрубила гордиев узел, подбросив нам с Владом маленькую случайность - одну из тех житейских мелочей (это наблюдение не раз встречается в «данной дипломной работе»!), что на первый взгляд кажутся незначительными, но порой способны внезапно, чудесным образом перевернуть всю нашу жизнь.
В то утро, подойдя, как обычно, к остановке, я увидела, что на столбе висит большая белая табличка; приблизившись, я с интересом прочла, что, оказывается, где-то в районе Покровских ворот случилась авария - и трамвайное сообщение на нашем участке маршрута временно прекращено. Вот так-так!.. Помимо унылой необходимости спускаться в недра метрополитена (что само по себе гадко) это значило для меня и кое-что похуже: на долгие дни, а то и недели я смело могу забыть об уникальном, неповторимом яблоке-«гольден» со всеми его семечками и секретами! Такая новость кого угодно повергнет в депрессию, и на сей раз дорога моя к вузу была печальной! Однако первым, на кого я наткнулась, войдя в здание, был умопомрачительно элегантный в темносерой «тройке» и при галстуке Влад, выходящий из деканата… и каково же было мое изумление, когда он вдруг совершенно по-свойски схватил меня за руку и, беспокойно морщась, поинтересовался: не в курсе ли я, часом, когда городские власти собираются вновь пустить по рельсам «старушку Аннушку»?.. Растерявшись от неожиданности, я с полминуты тупо лупала глазами, лихорадочно соображая, что бы такого ответить поостроумнее; увы - дожидаться, пока я разрожусь, занятой, ценящий каждую секунду на вес золота педагог не стал - и, отпустив мою вспотевшую от волнения кисть, удалился восвояси. Я не решаюсь повторить перед уважаемой комиссией те слова, которыми задним числом ругала себя за тугодумие… а, впрочем, они все равно были не в силах изменить ни характера случившегося, ни мой собственный характер.
Неделю спустя, когда я, возвращаясь из университета, шагала мимо остановки к дому, сзади меня торжествующе прогромыхал трамвай; сознание мое, введенное в заблуждение не успевшей забыться привычкой, даже не сразу зафиксировало радостный факт - и поняло, что к чему, лишь когда я, уже придя домой и пообедав, разложила перед собой черновики неоконченных курсовых. Ура-а-а!!! Закончилось, наконец-то, вынужденное самоистязание!.. Наутро, вскочив ни свет ни заря (я хорошо помнила, что по вторникам у Калмыкова две первых пары у пятикурсников), я, подсев к трюмо, принялась причесываться и краситься с особой тщательностью - накрасила даже «нижние» ресницы, что обычно ленилась делать! - и сама смутилась, поймав в зеркале свою мечтательную улыбку: глупо, ведь Влад и не думает на меня смотреть, зачем все это... Да, может, за неделю он успел привыкнуть к более современному и удобному способу передвижения - и не придет больше на остановку?.. Но счастливое, приподнятое настроение не оставляло меня, как я ни пыталась пригасить его разумными доводами. В таких вот эйфорических чувствах, едва не забыв прихватить сумку с конспектами, я полетела к остановке, как на крыльях… и еще издали углядела шахматного короля в длинном темном пальто и с серебристой головой, узнавшего, очевидно, приятную новость, как и я, накануне - и теперь спокойно ожидающего, пока подплывет к нему заветная ладья.
Еще на втором курсе мы, студенты, узнали из лекций по социальной психологии, что общая беда - а уж тем более победа над ней - способна сблизить мало что врагов - патологических антиподов. Вот почему мне не стоило бы удивляться тому, что Влад, завидев меня, вместо того, чтобы, как обычно, нацепить на лицо кисло-брюзгливую маску, вдруг радостно заулыбался - и приветливо махал рукой все время, пока я осторожно, боясь оскользнуться, семенила к нему. И все-таки я удивилась и даже украдкой поозиралась вокруг - нет ли поблизости кого-нибудь другого, истинного виновника такого дружелюбия?.. Но нет - все это относилось ко мне, - и мне пришлось волей-неволей поверить в несбыточное, когда Владимир Павлович, подпустив меня на расстояние голоса, бодро выкрикнул: - Здравствуйте, Юлечка!..