Так оно и оказалось на самом деле; и лишь когда за тяжелой шторой забрезжило утро, профессор с расслабленным смешком признался мне, что его старенькая тахта не раскладывалась с тех пор, как не стало Симоны. Симоны?.. Серафимы Кузьминишны - хотя сейчас, наверное, и трудно себе представить, что чью-то жену могут звать Серафимой Кузьминишной. Допотопное какое-то имя. Хорошее напоминание о том, что он, как-никак, уже старик…

- «Профессор, ты вовсе не старый»(с), - щегольнула я цитатой из песни «Три вальса»: ход моих мыслей был прост - Клавдия Шульженко ® молодые годы профессора ® родство вкусов и воспоминаний. Однако Влад не оценил и не поддержал шутки:

- Терпеть не могу все эти ретро-шлягеры, - сказал он. - Тем более что в данном случае, по-моему, более уместна иная цитата. «Голова-а стала белою, / Что-о с не-ей я поделаю?» - негромко пропел он. - Заметьте, что «с ней» в данном случае относится к вам, Юлечка. Только не «поделаю», а «поделал»…

- И не «белою». Это серебристый цвет. Интересно, кем ты был раньше - брюнетом или блондином?

- Брюнетом - почти таким же, как ваш зализанный Гудилин. Таким же слащавым красавчиком. И женщины меня так же любили…

- У тебя их было много?..

- Достатошно, - сухо бросил Влад, и на миг мне показалось, будто я присутствую на семинаре по патопсихологии; я так и не поняла, относилось ли это «достатошно» к количеству Владовых дам - или же он просто-напросто потребовал закрыть неприятную для него тему. Так или иначе, больше мы к этому вопросу не возвращались.

_____________________

IY

1

Как по-вашему, коллеги, - за что Елизавету Львовну Карлову, нашу замдекана, прозвали на факультете Смертью?..

Не знаете?.. За болезненную худобу?.. Хе-хе, неплохая версия. За вечные ее темные, глухие, длинные платья?.. Да ладно вам, это же все мелочи - так сказать, штрихи к портрету. Но вот что действительно ужасно - ее непреклонность и холодная безжалостность в том, что касается дисциплины: особенно жестоко она расправляется с прогульщиками и хвостистами, не щадя ни простого бюджетного люда, ни даже надменных, дорого одетых гетер и матрон с платного отделения, - и это при том, что «препы» дерут с них за пересдачи прямо безбожно!

Я сама как-то раз слышала сквозь перегородку туалетной кабинки жуткую историю, настоящий триллер! О том, как Лиза, завидев в холле нерадивую пятикурсницу-платницу, за которой давно охотилась, налетела на нее коршуном, впилась в плечо железными когтями - и, словно ягненка, притащила в деканат, где перепуганной жертве пришлось под диктовку писать… что бы вы думали? - прошение о своем отчислении! Чин-чинарем заверив документ подписью и печатью, Карлова аккуратно подшила его в картонную папку «Дело №»: «В следующий вторник приносишь мне нормальную зачетку, и я рву это на твоих глазах, – бесполо-компьютерным голосом процитировала рассказчица, – в противном же случае…» - дальше последовала до того красноречивая пауза, что я в своей кабинке скорчилась от страха. Увы, был ли то пустой блеф или же Карлова и впрямь собиралась выполнить свою угрозу, я так и не узнала - спустя миг удаляющийся звонкий голосок ликующе поведал всем, кто мог его слышать, что вот только вчера, всего-то навсего за полторы сотни баксов ее старый, подгнивший от времени «хвост» был благополучно ликвидирован.

Я, хоть и твердая хорошистка, тоже всегда побаивалась «Лизы» - настоящей дамы-пик, статной, элегантной, как умеют быть элегантными только женщины за сорок пять… впрочем, нет, «женщиной» я ее не назову - это именно «дама», Дама с прямой спиной и холодным взглядом, что при встрече служит мне даже лучшим ориентиром, нежели тугая коса, уложенная на макушке наподобие короны, или уже упомянутый зловеще-траурный стиль. Да вы и сами наверняка ее боитесь, коллеги, - весь факультет перед нею трепещет - так что можно вам всего этого не объяснять. В общем-то, я знала лишь одного человека, который относился к Карловой безо всякого пиетета и даже иногда позволял себе повышать на нее голос. Кто?.. ну, ну, коллеги, угадайте?… - ну, конечно же, правильно, конечно же, это был он, дважды кандидат наук, автор множества научных трудов и монографий, почтенный профессор В.П.Калмыков!

Порой ему взбредало на ум по-мальчишески созорничать, - от чего я чуть заикой не становилась. Вот, например, как-то раз, поздним вечером, спускаемся мы с ним рука об руку в пустой темный факультетский холл и натыкаемся… - на кого же?.. - да все на нее, Елизавету Львовну, которая, прихорашиваясь перед (хоть и тусклым) зеркалом, отлично видит, что происходит у нее за спиной. И тут этот дурак ничтоже сумняшеся хватает меня в объятия - и, как ни в чем не бывало, целует взасос!.. Я чуть ума не решилась от испуга, полагая, что у Елизаветы от такого зрелища должны, по меньшей мере, вылезти на лоб зеленые глаза; однако в следующий миг она подошла к нам, улыбаясь чуть натянуто, но любезно (весь препод- и админсостав души во Владе не чаял!), и с явным одобрением обратилась к моему кавалеру: - Что, Владимир Павлович, отчитываете своих студенток? Правильно-правильно, нечего им спуску давать, лентяйкам! - на что Влад, ничуть не смутившись (и даже не подумав отпустить мою талию), серьезно поддакнул: - Строг, но справедлив.

Когда минут пять спустя мы вышли на улицу и я - еще слегка смурная от пережитого шока - с досадой попеняла ему за идиотское лихачество, он успокоил меня, объяснив, что, мол, так уж устроена наша психика: люди в упор не видят того, что у них перед глазами, если оно хоть чуть-чуть не вписывается в привычную им картину мира, - так что мы с ним, в сущности, ничем не рискуем.

Он был прав. В день Владова шестидесятишестилетия - помню, я так ждала этой даты, готовилась, обдумывала подарок!.. - захожу по-свойски, без стука, в его кабинет… и с изумлением вижу, что попала в самый разгар застолья: компания из трех веселых деканатских теток (с размякшей Елизаветой Львовной во главе) вальяжно расселась вокруг нашего стола, на тарелке у каждой - мощный кусок бисквитного торта с кремом и розочками, и все за милую душу хлещут наш любимый коньячок «Хеннесси». Вот так сюрприз!.. Не успела я в испуге отступить за дверь, как дамы приветственно замахали руками, вразнобой заорав: - А вот и наша студенческая братия!!! - от выпитого у них, видимо, множилось в глазах, - и с оскорбительным либерализмом пригласили меня к столу; я нехотя повиновалась, не сообразив спрятать за спину свой подарок - нежную бледнорозовую орхидею, упакованную в изящную картонную коробочку с прозрачным целлулоидным окошком.

Орхидея, как известно, цветок агрессивно сексуальный и, я бы даже сказала, провокационный; однако истинного смысла подарка никто, как ни странно, не заподозрил - хотя я торжественно вручила его новорожденному прямо на глазах у изумленной публики; а уж когда я, расшалившись, чмокнула Влада прямо в бледнорозовые, почти в цвет моей орхидеи, губы, дамы вообще пришли в полный восторг: Елизавета Львовна, тщетно пытавшаяся хранить на лице строгость, не смогла сдержать благосклонной улыбки, секретарша Людочка захохотала и звонко зааплодировала, - а толстая, румяная Ольга Валентиновна, которой, на мою беду, вздумалось усесться за пиршественный стол бок о бок с Владом, и вовсе разошлась - одобрительно похлопала меня ладонью по заду и закричала игриво: - Так, так! А теперь зачетку ему подставляй, зачетку!!! - Вот дуры-то, с тоской думала я, глядя на их добродушные, простецкие, по-банному раскрасневшиеся лица, - дуры, и шутки у вас дурацкие: не могли придумать ничего остроумнее, чем выставить моего Влада объектом мелкой студенческой проституции - каковым он, в общем-то, и был, но только не в моем, не в моем случае, старые пошлячки!..

Но правильно говорил Влад, что никто не замечает очевидного: думаю, этим глупым теткам и в кошмарном сне не могло привидеться, что их уважаемого коллегу, без пяти минут доктора наук, может связывать с обычной студенткой-пятикурсницей нечто большее, нежели сухой росчерк в зачетной книжке, - ну, в крайнем случае, совместная работа над «практическим» отчетом… Что же до опасного совета Ольги Валентиновны, то я из чистого милосердия не стала шокировать ее признанием, что «отл» по патопсихологии автоматом - или, лучше сказать, аутоматом - поселился в моей зачетной книжке давным-давно, и это был не акт купли-продажи, а дар любви.