(К слову сказать, я и практику сдала на «отлично». Свой многострадальный отчет я озаглавила «История О.»; помнится, увидав это, профессор ухмыльнулся, покачал головой - и в тот же вечер отхлестал меня резиновыми прыгалками своего трехлетнего правнука Никиты - славного мальчугана, с которым я, по счастью, не была знакома лично, зато многое о нем слышала. По субботам его привозили Владу «на подержание», - и шаловливый, резвый бутуз носился со скакалкой по всей квартире, беспечно игнорируя занудливые дедулины доводы и вынуждая того потом с виноватым видом оправдываться перед разгневанными соседями, на головы которых (дом был старый, сталинский и нуждался в капремонте!) периодически сыпалась штукатурка. Этот чертов правнук был постоянным персонажем моих ночных кошмаров: мы с Владом один на один в его кабинете… действие развивается… и вдруг, в самый интересный момент, в комнату врывается, топая ножонками, краснощекий мальчуган с радостным воплем: «Здластвуй, дедуска!!!» - и шестидесятипятилетний «дедуска», еще секунду назад мужчина в полном соку, принимается умиленно гулить, ворковать и сюсюкать, вытянув губы трубочкой и забыв обо всем на свете, а я никак не могу найти свою одежду и не знаю, куда деться от стыда. Впрочем, дед и наяву обожал внука до беспамятства. - Умнющий пацан, - с придыханием говорил он, накручивая зеленый каучуковый жгут на свою узловатую кисть, - всего три года, а уже знаком с Достоевским - правда, пока только в комиксах.)

В начале пятого курса я наведалась в деканат с не совсем невинной целью - официально оформиться в качестве Владовой дипломницы.

Что-то вроде законного брака - я начинала понимать, почему люди придают такое значение штампу в паспорте. Во всяком случае, волновалась перед встречей с Ольгой Валентиновной так, словно и впрямь шла в загс. К счастью, добрая женщина и тут ничего не заподозрила. Даже наоборот - страшно обрадовалась: ну, наконец-то, заявила она, хоть кто-то сподобился. А то Владимир Павлович давно твердит, что с удовольствием взял бы парочку дипломников, - да только они почему-то к нему не идут. К другим преподавателям аж толпами ломятся, а у нашего дорогого Владимира Павловича - до сих пор ни одного завалященького студентика. А тут как раз вы, Юлечка, да еще такая интересная тема («Аутизм: некоторые особенности психологической адаптации»), - то-то обрадуется бедный старик!.. Вот вам его домашний телефон, созвонитесь как можно скорее, а то время бежит, пора приступать к работе, не успеете оглянуться, как проскочите пятый курс.

Пользоваться для этой цели телефоном показалось мне, как выразилась бы Эдичка, «не клево», - и в тот же вечер я сообщила Владу о его новом статусе прямо дома, в постели. Тот отнюдь не возражал против нашего юридически закрепленного союза - и даже поприветствовал мою инициативу, звонко чмокнув меня в висок:

- Не мучьте себя теорией, - добродушно посоветовал он. - Поезжайте в Химкинский библиотечный филиал, полистайте мою кандидатскую диссертацию, - она имеет схожую тематику и может помочь вам в вашем труде. Налегайте на практические исследования. А уж потом и я воспользуюсь ими в качестве материала для докторской, как это делают все мои коллеги, - с тонкой улыбкой добавил он.

В Химки я, конечно же, съездила - мне были интересны все мысли моего научного руководителя! - но была слегка разочарована тем кондовым, тяжелым, старосоветским слогом, который, царя в его диссертации, обезличивал ее, делая похожей на все научные работы сразу. Я посмотрела год - работа была датирована семьдесят третьим, больше всего ссылок было на труды Маркса, Энгельса и Ленина (Влад сухо одернул меня, когда я попыталась глупо сострить над формулировкой «использованная литература»); впрочем, исходя из того, что дипломная комиссия (пардон, коллеги!) обещала состоять из ностальгирующих Владовых ровесников, именно такого стиля мне и нужно было придерживаться. Еще там было множество заковыристых формул, из которых я мало что поняла, запомнив лишь часто повторяющуюся букву е - надо бы спросить у родителей, что оно значит; потом пошли графики, с помощью которых Калмыков наглядно показывал открытые им закономерности и корреляции: тут были и квадратные параболы с устремленными в бесконечную высь ветвями; и кубические - похожие на ручку мясорубки; и гиперболы - несчастные, разлученные навек сестры-близняшки; и уже знакомая мне асимптота; и даже один очень величественный колокол Гаусса, показывающий, насколько я поняла, распространенность разных степеней адаптированности аутистов в социуме.

Как и советовал мне Влад, всю теоретическую часть работы я благополучно позаимствовала из его диссертации, попросту сняв с нее ксерокопию и для очистки совести понатыкав в текст цитат из современных авторов - отечественных и зарубежных, - что заняло у меня не больше трех часов в читальном зале РГБ, Ленинки тож; признаться, я не сомневалась, что и все остальное мой ласковый друг с успехом напишет сам. Однако Влад быстро охладил мой пыл, заявив, что, дескать, в том, что касается практических исследований, я буду у него «трудиться как бобик»: это теория вечна, сказал он, а реальная жизнь течет и изменяется с каждой секундой - не говоря уж о годах и десятилетиях; вот почему хороший специалист должен быть настороже и ежечасно, ежеминутно, ежесекундно ожидать свежих данных о ненадежной реальности, где волею судеб вынужден жить...

- К тому же, - добавил он, - вам пора привыкать к самостоятельной работе. Боюсь, мне скоро придется ненадолго вас покинуть…

Тут-то я и услышала от него впервые это неприятное слово - «обследование». То был запоздалый подарок деканата к недавней дате: милые дамы, посовещавшись, пришли к выводу, что их обожаемый коллега до такой степени погряз в трудах праведных, что изрядно подзапустил свое здоровье, позаботиться о котором - их святой долг. Иначе говоря, ему предоставляется направление в некий Центр Современной Геронтологии, где бедный, расшатанный организм получит полное-полное обследование, как изнутри, так и снаружи, со всех возможных сторон и ракурсов. Сам он, конечно, предпочел бы пройти диспансеризацию в амбулаторном режиме, не отрываясь от дел, но, увы, правила Центра предписывают делать это строго стационарно, так что… На этом месте я, наконец, вникла в то, что он говорит, и пришла в ужас:

- Лежать в больнице?.. В одной палате с трясущимися, гниющими заживо старцами?! А то, чего доброго, в коридоре…

- Ну что вы, Юлечка, роскошная, престижнейшая клиника, отдельный бокс с японским видеомагнитофоном (я закатила глаза), кнопочным телефоном и шелковыми шторами - и все полностью оплачено. Это Елизавета Львовна постаралась. (Вы знаете, Юлечка, кто у нее муж?.. Очень крупная шишка!). Да вы не печальтесь, моя прелесть, это займет-то всего дня три…

- Геронтология, значит, - задумчиво сказала я. - Сволочи.

Меня так и подмывало сообщить этим умницам из деканата, что их «уважаемый коллега», которого они вот так, походя, записали в глубокие старцы, делит со мной ложе наслаждения не менее трех раз в неделю - а иногда и по нескольку раз за один присест!! То-то бы они удивились, наверное!.. А ведь он даже не любил меня по-настоящему. Случись на моем месте кто другой, помоложе, он бы, наверное, только обрадовался подмене; я поняла это еще в самом начале нашей связи, когда однажды он назвал меня своим «эликсиром юности». Уходящая, утекающая сквозь сухие старческие пальцы молодость - вот что было его истинной страстью, идеей-фикс; в слепой погоне за ней он позволял себе становиться смешным и даже страшным, навязчиво ухаживая за молоденькими студентками и при случае покупая их благосклонность кругленькими «отлами» в зачетных листах. Он и в этот-то проклятый Центр Геронтологии согласился лечь лишь потому, что все еще надеялся повернуть время вспять… Иногда я думаю - как все-таки странно, что мой Влад, истинный «профи», квалифицированный медик и великолепный психолог-клиницист, мог так легко дать Смерти себя провести.

2

Несмотря на все те радужные, пионерски-бодрые тона, в которых профессор Калмыков обрисовывал мне предстоящее испытание, в глубине души он, конечно же, отчаянно трусил - и все прикидывал, не окажется ли деканатовский подарок Троянским конем? и не заставят ли его врачи, пригрозив смертельным исходом, отречься от излюбленных удовольствий - моей любви, например, или там компьютерных игр, коньяка, преподавания?.. Были у него, впрочем, и другие страхи, посерьезнее. Помню тот вечер, когда пугающая перспектива разлуки (все это время казавшаяся мне если не чисто гипотетической, то, по крайней мере, весьма отдаленной!) вновь напомнила о себе - на сей раз куда более реальным и зловещим образом: в виде черных окон в сетке расписания занятий для четвертого курса, куда мой взгляд упал случайно, по прошлогодней привычке (четкость и старательность штриховки выдавали твердую руку Елизаветы Львовны, замдекана); не успев еще толком осмыслить увиденное, я тут же со всех ног бросилась на четвертый этаж - поинтересоваться у Влада лично: что все это, собственно, значит?.. - А то, - ровным голосом отвечал профессор, сосредоточенно разворачивая на столе длинный лист «миллиметровой» бумаги с прыгающим на ней рисунком электроэнцефалограммы, - а то, Юлечка, что сегодня у нас с вами - прощальный вечер; пожелайте мне ни пуха, ни пера. - Он, оказывается, все это время скрывал от меня точную дату - боялся, видите ли, лишний раз травмировать мою психику…