Все бы хорошо, да вот беда - бывают случаи, когда овеществление не срабатывает. К примеру, когда я попыталась применить его к себе самой, меня постигла обиднейшая неудача: в круглом, сероглазом, с прямой челкой девичьем лице, тупо глядящем из зеркала, я так и смогла найти ни одной зацепки - даже глаза-бусины были точь-в-точь дяди-Осиными! - и после ряда бесплодных попыток махнула рукой на свою затею. В сущности, мне, как и любой девочке моего возраста, гораздо интереснее было бы узнать, как я выгляжу в глазах других, нормальных людей, «симпатичная» я или «уродина» (понятия, увы, для меня темные!), однако и тут я потерпела фиаско. Отец уверял, что для него я всегда буду красавицей, - что, конечно, обнадеживало, но как-то не слишком, мама, брезгливо морщась, умоляла поменьше вертеться перед зеркалом, ну, а дяде Осе с некоторых пор вообще стало бесполезно задавать вопросы: ему было не до меня…

Все началось с того, что он, прежде завзятый домосед, стал пропадать где-то по вечерам. Потом и вовсе загулял - и возвращался только под утро, слегка покачиваясь, с блуждающей, блаженной улыбкой на глуповатом лице... В манерах его тоже появилось что-то новое - уверенность, что ли: он совсем перестал мыть за нами посуду, а на привычные, уже набившие всем оскомину мамины подколки отвечал снисходительным похмыкиванием… В общем, не было сомнений в том, что свершилось чудо и Оскар нашел, наконец, свой идеал - незамужнюю даму с московской пропиской и хорошими жилищными условиями.

Кто она?.. Откуда взялась?.. Имя героини?.. Дядя Ося загадочно отмалчивался, видимо, боясь сглазить; но тут мы кое-что вспомнили. На дворе стоял декабрь 91-го года; несколько месяцев назад, в августе, Оскар Ильич, неожиданно оказавшись единственным среди нас храбрецом, вышел на баррикады. Когда все завершилось и он вернулся домой, его встречали, как героя; еще несколько дней мама, а за ней и отец, величали его не иначе как «наш освободитель», на что дядя Ося строго отвечал: «Не каркайте!» Мы-то наивно думали, что он имеет в виду будущее России, теперь же выяснилось, что дядя был озабочен куда более важной проблемой - личной. Что ж, отныне его называли «освободителем» только иронически - в том смысле, что он вот-вот освободит нас от своего присутствия.

Под напором родительского любопытства он понемногу стал выдавать информацию. Да, он действительно встретил тогда на баррикадах женщину своей мечты. Она - врач-невропатолог в районной поликлинике. Вдова. Одинокая?.. - с любопытством спросила мама. Нет, слегка помявшись, отвечал дядя Ося, не совсем одинокая, у нее сын, - но это как раз не страшно, потому что их трехкомнатная квартира близ Кутузовского прямо-таки огро-о-омная, места хватит всем!.. А сколько лет сыну?.. Ну, чтоб не ошибиться, он примерно на год старше Юлечки (мне было одиннадцать - значит, ему двенадцать). Это особенно порадовало родителей, - я услышала фразу: «Вот будет Юлечке кавалер».

Хороший мальчик? О да, умнющий парень, прямо вундеркинд… Я, тайком подслушивающая разговор взрослых, решила, что речь снова идет о какой-то редкой болезни, что заставило меня проникнуться к будущему кавалеру заочной симпатией.

- Ты хоть приведи их к нам, познакомь, - сказала мама. Дядя Ося засуетился: конечно, он давно мечтает всех нас познакомить, просто ждал, пока все окончательно утрясется (он неоднократно обжигался и боялся теперь излишней поспешностью спугнуть удачу). Особенно, по его словам - по его лицемерным словам! - ему хотелось свести бывшую воспитанницу со своим будущим пасынком. (Юлечка сейчас как никогда нуждается в общении со сверстниками). То-то выйдет парочка!.. Дядя Ося расписывал «будущего пасынка» с такой страстью, будто тот был его родным сыном: чудо-ребенок!.. Умница! Красавец!! Отличник!!!

Последнее вызвало у мамы острый приступ скептицизма. - Что-то ты загибаешь, - с сомнением сказала она, - если он красавец, зачем же он тогда отличник? - Даже через стену было слышно, как оскорбился дядя. - Ну, хорошо, - произнес он после секундной паузы, - раз так, больше я ничего не расскажу, и не просите.

Но хватило его ненадолго. Спустя пять минут он как бы невзначай забрел в гостиную, где я тихонечко сидела на диване, делая вид, что читаю… и хвалебная песнь о вундеркинде полилась, ничем не сдерживаемая, сызнова. Увы, чем дольше я внимала ей, тем грустнее мне становилось, и виной тому был отнюдь не «чудо-ребенок» с его удивительными достоинствами.

Он что - забыл, с кем разговаривает?.. - изумленно думала я, вполуха слушая восторженный дядин бред. Похоже, да, забыл - иначе не осмелился бы мозолить мне уши описаниями «потрясающей внешности» пасынка. - Красавчик! - говорил он с придыханием, - просто красавчик!.. Девочки толпами бегают!.. Черненький такой, прямо демоненок; брови вразлет, а глазищи под ними - во!.. Огромные!.. (Что-то у наших будущих родственников все было «огромным»!). Черты лица…

- Они что - цыгане?! - с ужасом спросил отец, появляясь в дверях гостиной. Да нет же, скорее - грузинские князья. Вы бы видели этого мальчика! Тонкие, аристократические черты лица, точеный нос…

Тут меня охватил нервный хохот, и я убежала в спальню, чтобы не слышать дядиных разглагольствований. Смеялась я по двум причинам. Первая: у моего деда Ильи в Воронеже есть токарный станок, на котором он любит вытачивать шахматные фигурки; «точеный» нос в форме коня или пешки представлялся мне сомнительным украшением. Вторая и главная: повидимому, дядя Ося и впрямь настолько ошалел от свалившегося на него счастья, что забыл о моей беде напрочь… Не скажу, чтобы мой смех был очень веселым: кажется, именно тогда я впервые по-настоящему осознала свою ущербность - и долго еще рыдала, уткнувшись лицом в подушку.

Спустя неделю (почти все скромные дядины пожитки успели за это время незаметно уплыть из дому, оставив зияющие пустоты на полках и полочках) Оскар Ильич огорошил нас известием, что его новая семья вполне созрела для смотрин и вот-вот нагрянет к нам с визитом вежливости. Это вызвало легкую панику - каждый втайне боялся, что будущие родственники, увидев нас, испугаются и передумают. Но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Окинув квартиру цепким взглядом опытного стратега, мама объявила генеральную уборку, и всю неделю мы, ужасаясь мысли не угодить благодетелям, вкалывали, как волы.

Наконец, долгожданный день наступил. К встрече гостей мы начали готовиться с самого утра: отца прогнали в спальню, чтоб не мешал, а сами занялись по хозяйству. Салатики и прочая снедь уже дожидались своего часа в холодильнике, оставалось только разложить их по тарелкам да украсить забавными аксессуарами - мухомор, ловко сработанный из яйца и половинки помидора, усыпанной точками майонеза, морковные звездочки и проч. Сервировав стол почти по-ресторанному, приступили к созиданию собственного облика. Я сняла с «плечиков» свое лучшее, нарядное платье - синее, облегающее, с блестками; мама заставила меня распустить волосы, обычно туго забранные в хвостик, собственноручно уложила их щипцами и накрасила мне ресницы:

- Ну, ты у меня прямо дама, - сказала она с гордостью. - Пойди-ка, посмотрись в зеркало! Ну как, нравишься себе?..

Сама она тоже, по ее выражению, «примарафетилась»: черный шелковый брючный костюм, шею украшают голубые стеклянные бусы, в макияже преобладает жемчужно-серый оттенок… Два с лишним часа, оставшиеся до прихода гостей, показались нам тягучей и вязкой субстанцией, в которой медленно растворялось любимое мамино «телемыло». Наконец, в прихожей раздался отчаянный трезвон – и мама, с бешеными глазами метнувшись к зеркалу и несколько раз ткнув расставленными пальцами в свою «вертикальную химию», побежала открывать, неумело крестясь на ходу. Секунду спустя квартиру огласили ликующие вопли дяди Оси: - Мы идем! Мы идем!! - и с лестницы послышались далекие, гулкие голоса. Не в силах побороть разбирающего меня жгучего любопытства, я тоже спрыгнула с тахты и выскочила в прихожую.

Там меня ждало потрясающее зрелище… Сквозь дверной проем старательно протискивалось нечто огромное, меховое и грандиозное. Забежавший вперед Оскар Ильич так и пританцовывал от нетерпения, силясь хоть как-нибудь помочь странному существу и суетливо выхватывая у него то сумочку, то перчатки (одну он уронил!), то пышную, громоздкую кроличью шапку. Чуть ближе ко мне мама, такая трогательная и худенькая в своем черном шелковом костюмчике, неуверенно улыбалась и боязливо жалась к стене - весьма, надо сказать, предусмотрительно, ибо в следующий миг смущенно смеющийся меховой колосс, чьи усилия, наконец, увенчались успехом, заполнил всю прихожую целиком: