- Леночка, ну он же не виноват…

- Я тоже в его подсознательных образах не виновата! - горько выкрикнула Елена и зарыдала. Её прерывистые, тоненькие подвывания звучали чуть приглушённо - она уткнулась носом в рукав свитера, - но очень жалобно. Густой соломенный пучок, небрежно скрученный на затылке, мелко-мелко подрагивал. Я принялся утешать её, нежно гладить по плечу, краем сознания цепко фиксируя, что ведь это мы с ней впервые остались наедине, да и сама ситуация для меня самая что ни на есть благоприятная - так что не пора ли от всяких глупостей перейти к делу. В конце концов, Порочестер сам виноват, а я бы, слово даю, справился с задачей и без помощи монитора. Но глупое джентльменство, как всегда, сковывало мне руки, - к тому же Елена что-то вовсе не желала приникать ко мне в поисках утешения и защиты, а только, наоборот, с детской обидой скидывала мою руку с плеча и плакала ещё пуще. Кое-как мне всё-таки удалось успокоить её, но вечер был безнадёжно испорчен. Расстались мы прохладно - я чувствовал, что Лена, несмотря на все мои уверения, дуется на меня, подозревая, что в глубине души я - вовсе не на её стороне. То же самое, по-видимому, думал и Порочестер, который, судя по всему, отнюдь не собирался перезванивать мне, чтобы извиниться. А за кого я был на самом деле - я, пожалуй, и сам не смог бы сказать. Заглянув глубоко в себя, я с удивлением обнаружил, что за короткое время успел сильно привязаться к обоим - это я-то. И теперь, в свою очередь, злился на них за то, что они не постеснялись предать нашу редкостную дружбу ради идеологической ерунды. "Сам-то я, если уж на то пошло, принадлежу к очень древнему польскому роду, - думал я с досадой, - так что, по сути, оба они должны сказать мне спасибо, что я вообще до них снизошёл". Бегать за каждым по отдельности и навязываться с почётной миротворческой миссией мне вовсе не хотелось. Что ж делать? Я решил найти в случившемся плюс и потратить освободившееся время на свои личные, неотложные дела. Их было три: 1) сдать экзамен по вождению; 2) отдать в починку любимые зимние ботинки; 3) вынести мусор. Первое потерпело крах следующим утром. То есть теорию-то я сдал на отлично - недаром неделю зубрил! - зато, когда дело дошло до практики, я с радостью обнаружил, что многое из того, что в течение двух месяцев с воплями и матерщиной вдалбливал мне дядя Паша, имеет одну-единственную цель: чтобы я на доверенной мне колымаге дальше метра не уехал. В довершение беды, я разнервничался и с силой дёрнул рычаг переключения передач, не выжав сцепление, отчего машина с жутким дребезгом подпрыгнула на месте - и, прежде чем я спасся унизительным бегством, на меня ещё пять минут орал, багровея толстым лицом, сидевший рядом пожилой усатый гаишник. Неудача так обескуражила и расстроила меня - я-то уже привык считать себя опытным водилой! - что я даже на время забыл о своих вероломных друзьях. "Возможно, дело номер два удастся лучше", - подумал я, вернувшись домой, - и, хорошенько вычистив и уложив в пакет ботинки, снова отправился в путь. На углу нашей улицы располагался крохотный киоск, который я очень любил и куда всё местное население ходило по обувным нуждам: хозяйничавший там весёлый парень работал очень справно и ни разу не подвёл меня - поставленные им набойки обычно переживали самое ботинок. Драгоценная обувь, которую я бережно нёс под мышкой, ещё ни разу не проходила "техосмотра", и меня грела радость от мысли, что через день мои ботиночки станут лучше новых. Заодно я планировал прикупить и шнурки - я всегда покупал их там, когда шёл к метро или в супермаркет. Этим киоск был ещё более мне дорог. Но, дойдя до конца улицы, я вдруг с ужасом увидел, что угол совершенно гол - а от заветного киоска осталась лишь серая квадратная вмятина в асфальте! Я не сдержался и грязно выругался. Только теперь я вспомнил то, что в блогах, и точно, обсуждали вовсю: это новый столичный мэр невесть почему объявил безвинным ларёчкам войну в первые же дни своего вступления на пост! Беспомощно пошарив вокруг глазами, я, впрочем, увидел, что на стене, что возвышалась теперь над голым местом, кто-то подвесил большой кусок картона с телефоном оставшихся не у дел хозяев. Я записал номер, внутренне зная, что никогда им не воспользуюсь. Киоск хорош был именно тем, что находился по дороге. С досады я решил выкинуть ботинки. Вместе с мусором (дело номер три). В очередной раз поднялся в квартиру, вытащил из помойного ведра переполненный пакет, плотно завязал его, - и, с пакетом в одной руке и парой ботинок - в другой, снова спустился во двор. Но, не успев ещё подойти к мусорным бакам, увидел, что они улезли куда-то на соседнюю улицу, - а рядом стоит машина с - как выражаются в ПДД - "нанесенными на наружные поверхности специальными цветографическими схемами". На одну страшную секунду я решил, что противоларьковая мэрская мания опустилась до самого "западло" - и уютные кирпичные выгородки, которыми оборудовали помойки в наших дворах несколько лет назад, тоже теперь сносят и увозят в неизвестном направлении. Но, подойдя ближе, увидел, что машина - милицейская, а в опустевшем пространстве выгородки (когда я по инерции заглянул туда) лежит, согнув ноги в коленях, изуродованный труп. Подробностей я, конечно, не разглядел, ибо с некоторых пор почти физически стеснялся милиционеров и гаишников - и, так и не избавившись от своей драгоценной ноши, поспешил домой. Больше всего поразило меня то, что необычное зрелище не вызвало у меня никаких иных чувств, кроме алчного любопытства. В иное время я бы поделился всем этим с друзьями и облегчил душу. Но теперь друзей у меня не было - приходилось вновь привыкать к автономности. Увы, не осталось у меня и неотложных личных дел. Выпадало одно - усесться за работу. Сроки поджимали, пора было готовить статью для январского номера нашего великолепного издания - не зря же я вчера потратил остаток вечера на просмотр ссылок по запросам "галерея Марата Гельмана" и "Айдан в картинках". Но я понимал, что, стоит мне только подойти к столу, как меня тут же потянет поглядеть - как там мои друзья?.. Не помирились ли?.. А я не хотел их видеть - ни вместе, ни по отдельности. Во всяком случае, до того, как они извинятся передо мной за своё хамское поведение. В конце концов неизбежность победила. Сев за стол, я включил неугомонный агрегат, сосредоточился, страшным усилием воли заставил себя написать несколько вводных абзацев, - и, ещё, несколько секунд поторговавшись сам с собой, решил, что, в конце концов, я сам себе хозяин, после чего уверенно кликнул на ярлычок "Златоперья". Ничего хорошего я и не думал там найти, но то, что увидел, превзошло все мои самые смелые ожидания. Форум клокотал. И, даже не шибко вглядываясь, легко было заметить, что причина этого клокотания - мои дорогие друзья. Нет, их самих здесь не было. Ни разу не мелькнуло знакомой аватарки. Но страстные постинги митингующих златоперьевцев так и пестрели их именами - а также ссылками на какие-то "открытые письма", по которым я сначала даже не хотел ходить. Но потом решился. И не пожалел. Первое "открытое письмо", на которое я кликнул, принадлежало Елене. Оно так и называлось - сухо и ясно: "Открытое письмо к администрации". В нём Елена коротко сообщала, что ей, дескать, стало известно: сетевой тролль и нарушитель ПС (пользовательского соглашения) под псевдонимом "Мистер Порочестер" зарегистрирован на "Златоперье" иностранными спецслужбами с одной-единственной целью - развалить литературный сайт и довести его до полной деградации. Зачем? Елена предлагала произвести простенькую мысленную операцию - вместо слова "Златоперье" подставить "Россия". Тогда, поясняла она, даже самым глупым всё сразу станет ясно.

- Господи, что за чушь?.. - пробормотал я, прежде, чем машинально щёлкнуть по имени автора и попасть на Еленину личную страницу. Но, когда та, наконец, открылась, всё прочитанное мгновенно вылетело у меня из головы. По-видимому, Лена уже не боялась ввести людей в заблуждение своим крупным планом десятилетней давности - даже сделанным в дорогом фотоателье. И она была права! Фото было умопомрачительное. Несколько минут я просто разглядывал его, забыв обо всём и раскрыв рот. Лицо Елены, овальное, чуть осунувшееся, с тревожно распахнутыми серыми глазами, взятое с очень удачного ракурса и умело освещённое, представляло собой идеальный, я бы даже сказал архетипический образ русской женщины, - любой кинорежиссёр, задумавший воплотить на экране, скажем, "Слово о полку Игореве", истёк бы слюной при виде такого типажа. Волосы её были разделены на аккуратный прямой пробор и на грудь спадала длинная соломенная коса. А кстати - я только что это заметил - никакой аcidophileen более не существовало: перед нами была Елена Нечаева собственной персоной. И заглавия стихов её были теперь короткие и ёмкие: "Маме", "Русь", "Солдату", "Поле", "Журавли вы мои, журавли", "Набат". Я нервно ткнул в один-другой. Всё было серьёзнее, чем я предполагал: всего за одну ночь манера Елены писать претерпела существенные изменения. Аллитерации, аллюзии и тонкие эротические метафоры были забыты: теперь Лена изъяснялась простыми рублеными фразами, сразу доходящими до самого сердца. Например: