- Нас бы, что ли, сфотографировала разок, - обижался Порочестер, - а то всё каких-то букашек да таракашек. Ну ладно меня, урода, не хочешь, так хоть Андрюху - вон он какой весь из себя красавец, хоть мужскую туалетную воду рекламируй!.. Но Лена только смеялась да отмахивалась, да продолжала упоённо ползать в траве с новой игрушкой в руках. И то понятно - на нас обоих она уже насмотрелась выше крыши во всех возможных ракурсах. А вот удивительный мир крохотной живой природы был ей до сих пор в новинку. Наверное, пришло время рассказать, в чём же заключался изобретённый мной проект. Все очень просто. Проектом должна была стать сама наша коммуна - компания начинающих дауншифтеров. Это явление в наше время очень модное. (Говорят, даже некоторые олигархи бросают всё и уезжают на природу - с семьями, а то и целыми колониями). Но редкое. (Лично я, кроме нас четверых, с такими смельчаками не знаком). Модно и редко - как раз то, что нужно, чтобы выдать наше начинание за смелый художественный проект. Мы были, так сказать, сами себе перфомансом. Но на самом-то деле мы ведь были никаким не проектом, не перфомансом, даже не популярным социальным начинанием. Мы просто жили. Жили, как умели. И вот тут-то и вступала в силу хитрая начинка моего плана. Зачастую люди склонны принимать перфоманс, мишуру за настоящую жизнь. Выдавать, так сказать, позолоту за золото. А мы собирались, наоборот, - показать таким же, как мы, заблудившимся одиночкам возможный путь, вариант развития жизни, выдав его за модный перфоманс! Этим парадоксом я особенно гордился. Больше того. В наше время перфоманс часто выдают за изобразительное искусство, что особо бесит художников Аллочкиного типа. А мы собирались сделать наоборот! Пусть все думают, что Алла пишет наши виды, интерьеры и портреты в рамках остросоциального проекта "Коммуна". А на самом деле она свободно творила, писала то, чем была увлечена, чем дышала, что любила - то есть нас, нашу жизнь и окружающую среду. Именно поэтому я пока не торопился посвящать её в проект. Не хотел прежде времени ограничивать её свободу. Хотя рано или поздно, понимал я, придётся это сделать. Просто для того, чтобы Алла знала - то, что она ищет, о чём мечтает, способно воплотиться в реальности. А пока Алла и без всяких там проектов трудилась, не покладая рук. Одной из лучших, на мой взгляд, её работ этой серии стал великолепный портрет Елены. Не знаю, как и когда они это сделали, - девчонки работали, в основном, когда я бывал в дороге, возил Порочестера туда-сюда, видно, не хотели, чтоб им кто-то мешал, так что, возвращаясь, я видел уже сильно продвинутый вперёд… - сперва эскиз, потом рисунок, подмалёвок, ну и так далее, пока, наконец, мне не соизволили показать законченную вещь. Увидев её, я обомлел. Наверное, более верного и тонкого образа Елены создать было и невозможно, и я только поражался, как Алла - женщина, а, значит, немного змея! - смогла с такой любовью, даже, лучше сказать, любованием написать свою натуру. Елена в белом сарафане, с редчайшей солнечной улыбкой сидела у клубничной грядки, и в золотистых волосах её играло солнце, и солнечным светом было пронизано всё вокруг, и вся она была - Солнышко. (Боюсь, правда, что Алла слегка нарушила свои принципы и воспользовалась (Елениным же) фотоаппаратом, - ибо сильно сомневаюсь, что моя Ленка способна просидеть в такой естественной позе долго. Но пусть это навсегда останется их маленькой тайной.) Потом была серия карандашных набросков с меня и - наконец! - долгожданный портрет Порочестера. Но вот с этим-то портретом и произошла неприятная история, чуть не поставившая всю хрупкую постройку нашего существования под угрозу. А так хорошо всё начиналось!.. Портрет писался в избыточно-роскошных декорациях второго этажа - природа, конечно, природой, но и Порочестер без привычного интерьера - не Порочестер. Позировал он очень хорошо, смирно, ибо всегда был склонен к длительным и глубоким раздумьям. Восседал в антикварном кресле семнадцатого века, левую руку возложив на плавный подлокотник, правой томно облокачиваясь на стоявшую рядом тумбу красного дерева, на которую Алла для вящей убедительности поставила ещё и позолоченные каминные часы с завитушками и бронзовым амурчиком на верхушке. Обычно в конце сеанса Алла, сняв холст с этюдника, скромно ставила его лицом к стене рядом со своей небрежно брошенной сумкой, чем как бы обозначала - это тоже её личное имущество; и деликатный Порочестер, не смея нарушить границы частного пространства, раз от разу вынужден был стойко обарывать своё любопытство. Но как-то раз случилось непредвиденное - Лена для какой-то минутной надобности кликнула Аллу снизу, и та, всегда готовая помочь, убежала, не успев принять привычных контрмер. Тут-то Порочестер, оставленный один на один со своим полузаконченным изображением, и не утерпел, и встал с насиженного кресла, чтобы подкрасться к этюднику и, слегка робея, заглянуть, скажем так, по ту сторону Правды. Увиденное так потрясло его, что он так и остался стоять у холста, как вкопанный, и не смог оторваться, даже когда снизу послышались торопливые Аллины шаги.

- Погоди-погоди! - воскликнула она, увидев, что её натура коварным образом сменила местоположение, - там смотреть пока нечего! Работа не закончена! Я ещё тут кое-что подправлю, интерьер надо как следует прописать и… Но Порочестер, бледный и ссутулившийся, всё стоял неподвижно, продолжая с укоризной глядеть на неё глазами больного тойтерьера.

- Аллочка, - наконец, выговорил он, когда нашёл в себе силы говорить, - разве ж это я?.. Ты что же - меня ТАК видишь?.. Художница непонимающе посмотрела на него:

- А что такое? Тебе не нравится? Думаешь, надо было скомпоновать по-другому?.. Странно, а я как раз очень довольна тем, что за сегодня сделала. Смотри, как я вот тут руку прописала! Совсем по-другому свет лежит. Хорошо, правда?.. Слава, ты что?.. Славочка!.. Но "Славочка" был уже явно не в том состоянии, чтобы спокойно и отстранённо наслаждаться искусством: он весь дрожал и на его крупном пористом лице медленно проступали багровые пятна.

- Ккккак же ты можешь, - пискляво выкрикнул он, брызгая слюной, - кккккак же ты можешь ложиться в постель с человеком, который тебе НАСТОЛЬКО отвратителен?!.. Ведь это… ведь это же проституция, ни больше ни меньше!.. Всю эту прелюдию мы с Еленой знаем, естественно, только с чужих слов, а теперь перехожу к тому, что видел сам. Я, ни о чем не подозревая, мирно сидел за столом и в гордом одиночестве пил чай с вареньем - все были при деле, сладкая парочка наверху, Лена занималась с каким-то внеплановым, как она говорила, трудным клиентом и заведомо попросила её не беспокоить, - как вдруг с лестницы вихрем скатилось, метнулось туда-сюда и, наконец, бросилось ко мне в столовую странное серое всклокоченное существо с перевёрнутыми глазами, которое ещё полчаса назад - кто бы мог в это поверить? - было Аллой. Испуганный, я только и успел отставить чашку и вскочить из-за стола, а этот несчастный угловатый полупризрак уже вжимался в угол лицом к стене - совсем как недописанные им картины! - только, в отличие от них, он трепетал и тихо мычал, тщетно пытаясь что-то выговорить.

- Алла, Аллочка! - Я не понимал, в чём дело, но гладил её по плечам и спине, пока она немного не успокоилась; тогда я усадил её на покинутый мною стул и заставил сделать несколько глотков из своей недопитой чашки. Только тут она пришла в себя настолько, чтобы к ней вернулся дар речи:

- Там… Там Слава… Я не понимаю, что с ним… Я никогда ещё такого не видела… - бедняжка лихорадочно опустошила чашку и нервно зашарила по столу, ища сигареты, но, увы, тщетно - к тому времени у нас уже никто не курил. Стремились к природе. Тогда она устремила на меня снизу вверх сухие сощуренные глаза:

- Бред какой-то. Он вообще у вас как - нормальный?..

- Да что случилось-то?!..

- А вот ты поднимись наверх, поднимись. Увидишь… Делать нечего, я оставил Аллу и отправился на второй этаж. Зная Порочестера давно, я был готов почти ко всему, во всяком случае, ко многому, - поэтому не очень удивился, увидев то, что увидел. А именно: Порочестер в розовой джинсе и мятых кружевах, с невидящими глазами без блеска и судорожно сжатыми челюстями методично расшвыривал по комнате какую-то плотную сероватую бумагу - приглядевшись, я узнал в ней наши с Аллой карандашные наброски, - и с каким-то звериным сладострастием топтал её ногами.