- Что Вы делаете, дружище?.. - вырвалось у меня. Порочестер поднял на меня злобные глаза, в которых мелькнуло ликование: он явно ждал моего прихода и рассчитывал на него.

- А-а-а-а-а, - зловеще протянул он, - вот и ты явился… красавчик… А вот на тебе! на! на! - и он с особым упоением растёр подошвой грязь по моему ни в чём не повинному лицу. Хорошо ещё, что я - человек по натуре спокойный и равнодушный, которого вряд ли ещё чем-то можно удивить.

- Да что стряслось-то, дружище? Объясните толком. Вместо ответа Порочестер в два шага подскочил ко мне, грубо схватил за ремень - и поволок, да, буквально поволок к злосчастной картине. Доселе я никогда её не видел - и теперь, стоило мне бросить на неё взгляд, как искусствовед во мне возобладал над человеком: несколько секунд я тупо стоял перед не совсем законченной, но весьма перспективной работой, любуясь несомненной Аллиной удачей. Великолепный портрет!.. Он был написан совсем в другой манере, нежели Еленин - без излишне тонких переходов, лаконично и, я бы даже сказал, брутально. Вся скрытая в обыденной жизни выразительность лица Порочестера была здесь, на холсте; я даже языком прицокнул, подумав, что это произведение, если только Алла, разнервничавшись, его не испортит, пожалуй, переживёт создателей на несколько столетий. Но Порочестер, похоже, был иного мнения:

- Что, доволен, да? Вот это я. А вот это у нас, оказывается, ты, - и он, резко наклонившись, поднял с полу перепачканный набросок, где за отпечатком рифлёной подошвы его кроссовка смутно проглядывал мой тонкий с изящной горбинкой нос. Алла считала меня очень ценной натурой и со смехом называла "воплощённым типажом польского аристократа".

- Нет, ну когда успел, гад? Когда успел?.. - выпустив из пальцев рисунок, плавно спланировавший к моим ногам, он закрыл лицо пухлыми ладонями, тихо всхлипывая и причитая. Я всё ещё не понимал:

- Да Вы что, дружище, это же пятиминутный набросок! Я даже и не позировал специально - так, сидел, чай пил… Но договорить я не успел. Порочестер убрал руки от лица и я даже испугался, столько ненависти было в его выпученных глазах; вслед за этим он завизжал:

- Хватит дурочку строить!!! - и, подскочив ко мне так неожиданно, что я не успел ничего сообразить, сшиб меня с ног. Я не смог удержать равновесие… - и сам не понял, как оказался на полу, услышал только страшный глухой удар, потрясший, вероятно, весь дом, и успел подумать: "Как там Лена с её клиентом, испуганы, небось?..". А Порочестер, всей своей тяжестью пригвоздив мои плечи к паркету, уже приблизил губастую "хлеборезку" к самому моему лицу, будто собирался сожрать (как же он был страшен в эту минуту!):

- Как же я тебя ненавижу, гад!… - его тонкий голос то и дело срывался то на шёпот, то на визг. - Как я тебя ненавижу! Ты мне с самого начала всё портишь. Ходишь за мной хвостом со своей смазливой рожей, ничтожество! А эти дуры и клюют. Ты уже отнял у меня Елену. Это из-за тебя у меня с ней ничего не вышло. Но тебе этого мало, да, вампир?.. За Аллу принялся, да? Мразь ты!!.. Я обречённо подумал, что вот сейчас-то он меня и придушит… но тут он внезапно перестал брызгать мне в лицо слюной и слезами - отпустил мои плечи и сам с кряхтением встал; отошёл к портрету, ещё раз мутно глянул на него - и, к моему ужасу, начал что-то искать на столе и подоконниках, бормоча себе под нос бессвязные угрозы и будто позабыв про меня. И вот тут-то я по-настоящему испугался. Каким-то наитием я внезапно понял, что он хочет сделать. Всё, что я услышал до этого, меня опечалило, конечно, но нельзя сказать, чтоб слишком удивило - я ведь всё-таки учился в художественном вузе и насмотрелся на молоденьких, хорошеньких, ещё неискушённых в своём деле натурщиц, которые, бывало, взглянув на порождения кисти или карандаша лучших, перспективнейших студентов, впадали в схожую истерику. Одна, помнится, даже пыталась перерезать себе вены, крича: "Зачем мне тогда вообще жить - с такой-то внешностью?!" Слава Богу, спасли. А писавший её студент получил за свою живопись высший балл и даже, кажется, какую-то премию от МОСХ. Впоследствии девушка пообтёрлась, поняла, что к чему, и собственные изображения вызывали у неё уже не слёзы, а здоровый хохот, - если она вообще удостаивала их взглядом. А с тем студентом ("лучшей кистью Москвы", по утверждению руководителя мастерской, седобородого профессора Колпакова) они стали добрыми друзьями. Итак, всё это было очень понятно и даже забавно, хоть и немного грустно. Просто Порочестер ещё не научился понимать настоящую живопись, вот и не нашёл ничего лучшего, как приревновать Аллу к моему красивому графическому носу. А потом попросту накрутил сам себя; ну, это и вовсе было в его характере, у меня даже обидеться на него не получалось. Вот только набросков было жалко - я надеялся, что их ещё удастся привести в порядок. Но это ладно!.. Куда хуже было то, что теперь Порочестер навязчиво искал, как я догадывался, нож или бритву, чтобы эффектным жестом - иначе он не мог - располосовать непонравившийся ему шедевр. А нож-то вон он, да какой! японский, керамический. Они, видно, им фрукты резали. Лежит себе тихонько на подоконнике… Я успел подскочить к Порочестеру и перехватить его руку за секунду до того, как сахарно-белое изогнутое лезвие коснулось холста.

- Вы что делаете, дружище?.. - крикнул я. - Ошизели, что ли?.. Но Порочестер вырывался, как взбесившийся зверь - откуда только силы взялись! - и хрипел: - Не мешай мне, гад, не мешай! Не твоё дело!.. - Взмах! - я не смог удержать его, - и лезвие снова просвистело в миллиметре от холста, а это было лучшее, написанное Аллой, лучшее из всего, что я видел!… Мной начинало овладевать отчаяние. Ярость придавала Порочестеру силы, и я понял, что ещё немного - и он меня одолеет. Оставался единственный выход, чтобы спасти картину. Хорошо, что у меня-то, в отличие от Порочестера, ноги длинные! Изогнувшись всем телом, я зацепил носком сандалии тонкую ножку этюдника… - и тот с грохотом рухнул вместе с картиной, которую Порочестеру теперь было не достать, если, конечно, я и на сей раз не дам маху. Тюбики, кисточки рассыпались по всей комнате, но мне на это сейчас было наплевать. Зато на адский грохот сбежались все обитатели дома: Алла, Елена и даже её клиент, здоровущий быковатого вида мужичара, который, конечно, не мог знать, в чём дело - но быстро понял, что без него тут не обойтись, и, споро подскочив к нам, в один миг так скрутил разбушевавшегося Порочестера, как это никогда не удалось бы мне с моим треклятым польским изяществом. Бедного карлика уложили на диван; Лена побежала за водой. Поняв, что игра проиграна, Порочестер как-то внезапно размяк - и уже безо всякого стыда расплакался. Мы с Аллой и Сергеем - отличнейший, кстати, оказался парень! - сидели кто в изголовье, кто в ногах, кто посерёдке и, как могли, утешали несчастного.

- Я… я думал, ты меня любишь… - всхлипывал он, нервно стуча зубами, - я тебе верил… Верил, как самому себе…

- Слава, но в чём же я провинилась?!.. - сдали нервы у Аллы, которая и так слишком долго держала марку при постороннем человеке. Было видно, что она и сама вот-вот расплачется. Но Порочестера такие мелочи, как нежелательный вынос сора из избы, уже не занимали:

- Любимый человек всегда кажется любящему красавцем, - настаивал он. - Докажи, Серёга?.. Даже если он на самом деле урод. Когда любишь - не замечаешь изъянов. А она, оказывается, всё замечает… Она меня видит даже хуже, чем я есть! Тоже мне, любовь… Нет, ты сам взгляни, взгляни, Серёга… Я бы на её месте скорее умер, чем с таким уродом целоваться стал. А она меня ТАКИМ вот видит и ничего, терпит… Ну и что - не суки бабы после этого, скажи?.. Не шлюхи?..

- Я художник! - оправдывалась Алла, апеллируя уже к Сергею, который знай себе слушал и молча кивал с хмурым, но всепонимающим видом. - Поймите, я профессионал. Когда я работаю - для меня всё постороннее исчезает! Я только о том думаю, как написать сносную картину, а вовсе не о всяком там… Об отношениях… - да не об этих, а о цветовых!.. Как фигуру посадить, как свет на неё падает - вот о чём думаю… Столько дурацких мифов о художниках создано, столько лживых стереотипов - а нам потом мучайся, перед каждым оправдывайся, каждому всё объясняй… Тут она обернулась ко мне и резко заметила: