Не все, может, поняли, что произошло... Он и сам, наверно, одуматься не успел, как очутился верхом на дельфине и тот несет уже его в море.

Вот что произошло...

Мальчик этот вместе со своими дружками бултыхался в море, у берега. На минуту он почувствовал под собою ускользавшее тело черного дельфина. Смотрят все кругом и не понимают, что же такое там... Как глиссер... Вместо того чтоб ему поглубже нырнуть и тем отделаться от непрошено вцепившегося в него седока, дельфин взял направление прямо в море.

Быть может, смышленый и добрый дельфин и сам испугался, а может, он и увезти хотел... Ведь бывали же и в прежние времена случаи, когда детей, которых они так любят, дельфины увозили в море. Ребенок ведь не понимает, а он его увозит.

Правда, и дельфин, может быть, сам тоже того не понимает...

Дельфин на всю жизнь остается ребенком...

Когда мальчик увидел, что дельфин уносит его в открытое море, он отцепился.

Говорят, удалось заснять его, дурного этого дельфина, с мальчиком на спине...

Это дело нешуточное, промчаться верхом на дельфине. Дельфин может быть и добрым и ласковым, но это животное бешеной силы. Попробуйка вскочить на него! Он так тебя понесет! Это тебе не на козле! На козле и то страшно.

Когда дельфин как сумасшедший принимается кружиться вокруг лодки, и то становится не по себе...

Чем мне так дорог этот рассказ?

Там, у себя в лесу, в деревне, я на дельфине не катался. Я даже толком не знал, какие они, дельфины. Но, право же, этот пролетающий на дельфине с поднятой головой мальчик — такой прямой пример удальства. Как на космическом корабле летел!

Для меня это как детская мечта. Как само мое детство.

Потому что, хотя я на дельфине и не катался, но и я всегда хотел быть таким. Лететь навстречу опасности... Как этот мальчик, который не испугался. Мальчик на дельфине.

ГОЛУБОЙ РЕЛИКТ

К нам, в Крым, издалека, из Сибири, приехала девочка-гостья. Всегда, когда кто-нибудь приезжает, мы стремимся показать все, что можно. Так и на этот раз: на другой же день отправились мы с ней па Южный берег.

Я сам решил ехать: известно, что нет большего удовольствия, как показывать знакомые и любимые места...

Вот и мы поехали. И до перевала еще не добрались, как я уже вошел в роль экскурсовода, показывал и на то и на это. И все это так, с таким гордым видом, будто все это я сам по меньшей мере создал. И эти горы, и деревья, и скалы. И хоть тыщу раз, может, все это видел, но уже и сам жадно глядел на знакомую дорогу.

И только мы сошли с автобуса и очутились на берегу моря, гостья моя — ей лет десять было — подняла голову и куда-то

пальцем вверх показала:

— Что это?

Показывает она на невысокое крепкое дерево, с круглой, почти шаровидной кроной. Листья очень большие. Верней, это и не листья даже, а огромные зеленые лопухи. А всего удивительнее плод — белые сверкающие стаканчики; маленькая такая пенящаяся чашечка в зелени лопухов.

— Это,— отвечаю я ей,— сливочное мороженое.

Она так удивилась, взглянула, не зная, как понимать то, что я ей говорю. «Разве может быть?»

Я говорю тогда: это самое лучшее сливочное мороженое, какое может быть. Всегда растет так. Если его сейчас сорвать, оно холодное-холодное. Какая бы жара ни была, оно всегда холодное...

— А достать нельзя?— она спрашивает.

— Нет, достать нельзя,— говорю.— Ругать будут.

Мы так прошли еще немного.

— А это,— показываю на куст с маленькими черными и синими ягодами,— это чернильная ягода. Из которой чернила делают...

Она опять смущенно на меня посмотрела, опять не зная, как верить мне.

— Да, да,— говорю я,— это из нее как раз, из этого дерева, чернила делаются, которыми вы пишете...

Кивнула головой. Потрогала одну ягоду. И правда, чернильные, пальчик весь запачкала.

Возил я ее, возил. Все ей было интересно...

— Где я — в Ялте или Алупке?—спрашивала она иногда меня.

Наконец мы пришли в Воронцовский парк. Парк, как известно, огромный, старинный. Очень тенистый. Сквозь него даже крымское солнце не проникает. Всегда в нем держится на земле тень под деревьями.

Опять спрашивает моя девочка:

— Что за дерево такое?

И показывает на дерево, неровное, с коричневой потрескавшейся корой.

А дерево и впрямь любопытное. Оно такое, как стрела. Внизу оно толстое, массивное, а вверх идет клином...

— Это,— говорю,— мамонтово дерево. Разве ты никогда не слышала?

Она опять удивилась: «Как так?» Ни капельки мне не верит.

А это такая ель... И похожа на ель, только громадные. Ни много раз больше. Дерево как дерево, да не совсем обыкновенное. Непонятное в нем есть что-то: оно и хвойное и лиственное. И не то и не другое. Какие-то зубчики, голубоватые и странные. Как у какой-нибудь древней рыбы.

— Эти деревья,— говорю я самоуверенно,— жили еще тогда, когда человека на земле не было, а бродили динозавры и бронтозавры, ящеры всякие... И росли такие вот деревья. Триста метров высоты... Те животные давно уже вымерли, а деревья остались. Одно только это дерево осталось. Реликт называется...

Долго я еще ей так сочинял...

У него, говорю, и хвоя не такая, как у всех. Это на вид только как будто хвоя, а в действительности это чешуйки такие...

Много мы в тот день ездили и много интересного видели.

Конечно, что касается сливочного мороженого и этих кустиков, из которых чернила делают, я это придумал. А все, что про голубой реликт, все правда.

Мы привезли домой шишку этой необыкновенной ели.

ГРИБЫ-ЯГОДЫ

После обеда отравились мы с девочкой нашей, с Валенькой, в лес. Идет моя Валенька и в руках корзину несет, обеими руками ее держит.

Пахнет лесом, летом. У дороги брусники гладкие листки. Цветы. Солнце.

А в лес вошли — сосной и земляникой пахнет, смолой разогретой. Чайным листом...

Одуряющие запахи!

Лиловая морошка зреет, и белки по соснам прыгают.

Скоро нам и грибы стали встречаться. Сначала подорожник попался, твердый такой, что ногой нельзя раздавить. Потом — бычок и несколько синявок. А Валенька идет озобоченная. Ей ничего не попадает. Тащит она свою корзину, а корзина больше Валеньки.

Идет-идет и назад оглянется. Тащит она свою громоздкую корзину и ягодки собирает. А ягодки в это время известно какие

— земляника. И опять смотрю, нет-нет да и оглянется назад. Сорвет земляничку и оглянется.

— Что ты?— спрашиваю.

— Медведя боюсь...

— Здесь медведей нет,— говорю.

Не верит.

Стал я говорить, как это глупо — медведей бояться. Ну что он, медведь, может сделать! Медведей в этих местах давно и нет. Если бы даже медведь нас увидел, он бы первый от нас убежал. Зачем ему Валенька? Он малиной питается. И очень любит муравьев. Сунет лапу в муравьиную кучу и облизывает.

Конечно, в прежние времена и медведей было больше. И лесу. Когда жив был мой дед и сам я еще без штанов бегал, этот самый лес прямо к дому подступал. Боялись далеко отходить от избы. Тут липняк был густой. Сколько раз было — отойдет человек на несколько шагов от дома своего, а обратно дорогу отыскать не может.

Девочка однажды одна потерялась. Выйти не могла. Заигралась она, мы вокруг избы в прятки играли. Отбежала и не вернулась. На другой год уж нашли. Под хворостом...

Топтыгин всегда так делает. Хворостом завалит тебя и уйдет.

Мне так всегда говорили: «Смотри, медведь задерет...»

Но я этого ничего Валеньке не рассказываю. А то домой запросится.

Грибов, как нарочно, все больше попадаться стало. У меня уже корзина полная — красный подосиновик, несколько маслят, рыжики, валуи. Потом и белый пошел. Только Валя моя никак ничего найти не может. Она все больше корзину таскала. Ее увлекла земляника.

Гриб ведь надо искать. Грибы — прячутся. Гриб, моя милая, это не ягоды. Гриб — всегда находка. Найти гриб — всегда событие... Гриб надо высмотреть. В самом деле: идешь, идешь, и вдруг — белый гриб! На поляне, на виду... Он всегда на виду, когда его найдёшь. А вроде бы ты только прошел. И ничего не было.