И эта надежда на всемирный характер была не только до революции, но оставалось еще длительное время и после ее свершения в нашей стране. Даже весной 1918 года Ленин считал российских революционеров всего лишь социалистическим отрядом, "отколовшимся в силу событий от рядов социалистической армии", который вынужден "переждать, пока социалистическая революция в других странах прийдет на помощь".[21] И дело было здесь не только в том, что "окончательно победить можно только в мировом масштабе и только совместными усилиями рабочих всех стран",[22] но и в судьбе самой российской революции: нужно было "удержаться до тех пор, пока мы не встретим мощную поддержку со стороны восставших рабочих других стран",[23] ибо "абсолютная истина, что без немецкой революции мы погибли... во всяком случае при всех возможных мыслимых перипетиях, если немецкая революция не наступит, – мы погибнем".[24]

Да, учитывая возрастающую неравномерность развития капитализма, Ленин еще до революции допускал, что она может начаться в одной стране, которая в этом развитии вырвалась вперед и раньше других созрела для преобразований, что "возможна победа социализма первоначально в немногих и даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране",[25] но что тут же потребуется борьба "социалистических республик с отсталыми (!) государствами".[26] Так что даже трудно определить, результатом недоразумения или сознательного искажения ленинских мыслей являются утверждения, что из “ленинского учения о неравномерном развитии при империализме” “следует, что революция может произойти только в некоторых относительно или средне или слабо развитых странах”[27]. На самом же деле, как мы видим, принцип у Ленина все тот же, и ни на какое "слабое звено" в то время и намека не было.

Что же касается положения о том, что новый общественно-экономический строй появляется именно там, где развитие предшествующего достигло наивысшего уровня, строго соответствующего гегелевской диалектике, то подтверждения в истории оно вообще никогда не находило. Безусловно, определенный уровень развития всегда был необходимым для социального скачка. Но столь же неизменно жизнеспособными оказывались исключительно "боковые побеги".

Для иллюстрации достаточно вспомнить, например, что рабовладельческий строй в Западной Римской империи был заменен феодализмом первоначально вовсе не в высокоразвитой метрополии, где для этого, в соответствии с теорией саморазвития, давно созрели условия, а на ее отсталой окраине. Причем введение нового строя сопровождалось настолько существенным снижением уровня производительных сил, что для его восстановления понадобилось много сотен лет. Равно как и буржуазная революция (не первая, но фактически открывшая эпоху капитализма), произошла вовсе не в передовой стране классического феодализма – Франции, но в экономически и социально более отсталой Англии, где, что еще существеннее, предыдущий строй – феодализм – к тому же существовал в сравнительно неразвитой форме. Так что отнюдь не только в случае социалистической революции феномен "слабого звена" властно вмешивался в стройную гегелевскую систему саморазвития, и скачок в общественном развитии происходил в сравнительно отсталой стране с относительно менее развитым предшествующим общественно-экономическим строем, в том числе и с более низким уровнем развития производительных сил. Приходится думать, что это вовсе не исключения, а достаточно явственно просматривающаяся закономерность, и что, следовательно, сама методология анализа социального скачка, обеспечивавшая научность и адекватность этого анализа на определенном уровне развития социологической теории, в настоящее время нуждается в весьма существенных уточнениях и коррективах.

Почему же они до сих пор не были внесены? Тому существует немало причин, о некоторых нам еще предстоит говорить. Вот одна из них, отнюдь не самая главная. Мы видели, какую важную роль в науке об обществе играют вопросы методологии. Имея главным объектом исследования такой ультрасложный объект как общество, марксизм как наука обязан базироваться на наиболее общих законах развития, основывающихся на всей сумме знаний, накопленной человечеством. И любые существенные изменения в нем не могут не быть связанными с ними самым тесним образом. Здесь действует “принцип домино” – одна костяшка влияет на другую, а та – на следующую. И чтобы не допустить развала, исследователь сам должен разбираться хотя бы в общих чертах в квантовой механике и эволюционной биологии, теории информации и антропологии, экономике и современной технике. А наши “философы-марксисты” отнюдь не перегружены такого рода знаниями – тренировка “гибкости позвоночника”, позволяющей успешно приноравливаться к любым колебаниям “генеральной линии”, отнимала все силы. Тут поневоле будешь судорожно цепляться за некоторое, пусть созданное на давно существенно превзойденном общем уровне знаний, но зато добротно сработанное универсально образованными людьми и, главное, уже существующее и такое привычное целое, и просто из чувства самосохранения сделаешь все, чтобы не допустить такого святотатства – “отрицания” (хоть трижды диалектического) какой-либо из “костяшек”.

То, что гипотеза о социализме, в качестве первой ступени коммунистического общества побеждающем в передовых странах в мировом масштабе, практикой не подтвердилась, потребовало – с позиций беспристрастной науки – не штопать дыры, а отказаться от нее и заняться изучением реально возникшего строя, возникшего не в результате чьих бы то ни было произвольных действий, или по чьему-то "проекту", а, как и любой другой общественный строй, в результате действия объективных законов общественного развития, по Марксу "осуществляющихся с железной необходимостью".[28] Но здесь действует куда более важная причина. Общественные науки – как пылающий уголь: светить-то он светит, но и руки жжет (тому, кто пытается его "держать в руках"). И с "теорией социализма" произошло то же, что, по словам Маркса, в свое время произошло с такой наукой как политэкономия. Помните? Как только "созрел капиталистический способ производства", т.е. как только "возникли условия, при которых буржуазная политэкономия как наука оказалась возможной, как она уже снова сделалась невозможной",[29] ибо ее объективные выводы стали невыгодными господствующему классу.

Аналогично, как только социализм в нашей стране установился настолько, что появилась практическая возможность изучать его как реально существующий объект и разрабатывать его теорию, так эта теория оказалась крайне неудобной господствующей социальной группе – номенклатуре. И в этих условиях по отношению к данной науке все произошло опять же по Марксу: "При таких обстоятельствах ее представители разделились на два лагеря. Одни, благоразумные практики... сплотились вокруг... вульгарно-экономической апологетики... другие, профессорски гордые достоинством своей науки... последовали попытке примирить непримиримое”;[30] имеющееся теоретическое наследие при этом "превратилось в их руках в собрание догм".[31] В ту пору один из лагерей персонифицировал И.В.Сталин, другой – Л.Д.Троцкий. Ниже мы более подробно рассмотрим их взгляды на некоторые проблемы социализма, здесь же отметим следующее.

Сталин был наиболее выдающимся и последовательным выразителем и защитником интересов господствующей на данном этапе социализма социальной группы – номенклатуры. Созданная под непосредственным влиянием Ленина с целью обеспечения развития социалистической экономики как единого целого, жизненно необходимая и прогрессивная в период становления социализма, эта группа обеспечивала эффективное выполнение данной и других задач, которые были не под силу никаким другим социальным группам. В значительной мере благодаря активности и самоотверженности этих людей, бывших в то время плотью от плоти пролетариата, социализм победил в неимоверно трудных условиях. И Сталин, сменивший Ленина в качестве лидера страны, именно как проводник интересов этой группы, к которой и сам органически принадлежал, совершил то, что навсегда останется в истории неоценимым вкладом в строительство социализма.