Год 1913-й стал и последним годом жизни родной тетки Сергия Страгородского по отцовской линии Евгении (Страгородской), игуменьи первоклассного общежительного женского Новодевичьего Алексия, человека Божия, монастыря (до 1897 года — арзамасская Алексеевская обитель). Монастырь был хорошо известен не только в Нижегородской епархии, но и по всей России. Славен он был своей золотошвейной мастерской, широкой благотворительностью и делами милосердными. В обители на воспитании находились девочки-сироты, а на содержании — заштатные престарелые священники с семьями, а также овдовевшие жены священнослужителей. Настоятельница монастыря состояла в различных общероссийских благотворительных и просветительских организациях. С 1898 года по благословению епископа Холмского Тихона (Белавина) игуменья Евгения являлась действительным членом Холмского православного Свято-Богородицкого братства. С 1899 года состояла она почетным членом общества в честь святой равноапостольной Нины и одновременно вступила в попечительство «Человеколюбивого общества»… Матушка Евгения удостоена была многих наград Святейшего синода, а в 1913 году была принята во дворце государыни императрицы Александры Федоровны. За свою 35-летнюю деятельность и усердную службу в марте 1914 года игуменья Евгения была пожалована именным «портретом его императорского величества государя-императора Николая II».

27 апреля 1914 года, в девять часов утра, Евгения Страгородская скончалась. Горестное известие разнеслось по Арзамасу. На следующий день, бывший по традиции базарным, об этом узнали и жители окрестных сел и деревень. Толпы народа потянулись в Алексеевский монастырь, где почти беспрерывно служились панихиды. Похоронили игуменью Евгению 29 апреля рядом с отцом, протоиреем Иоанном Страгородским, напротив алтаря Вознесенского собора обители. Для Сергия Страгородского, не смогшего в предгрозовые дни кануна Первой мировой войны выехать из Петербурга, печальное известие означало одно: из всех прямых родственников у него осталась только сестра Александра, вышедшая замуж за священника Евгения Архангельского и проживавшая в Арзамасе. Некоторое время спустя в дом Сергия принесли и последний «привет» Евгении Страгородской — посох, когда-то подаренный ей племянником. Уже став патриархом, Сергий не расставался с ним. И можно было видеть его в патриаршей руке, когда он во время богослужения шествовал с ним по алтарю и солее при каждом малом выходе.

Как обращение из прошлого к нынешним арзамасцам можно воспринимать чудом сохранившееся в местном краеведческом музее обезображенное надгробие из черного мрамора, на котором еще можно прочесть надпись: «Под сим крестом покоится Алексеевскою монастыря приснопамятная игумения Евгения. Скончалась 27 апреля 1914 года на 81 году. Управляла обителью 35 лет».

В годы Первой мировой войны отношения между Синодом и правительством заметно ухудшились, что было связано с общим кризисом общественной системы. Да и сам Синод раздирали противоречия. Фактически его делами распоряжался Григорий Распутин. Взрыв недовольства вызвали события 1915 года, когда на Петроградскую кафедру вместо митрополита Владимира (Богоявленского) был перемещен экзарх Грузии митрополит Питирим (Окнов) — ставленник Распутина, а Владимир был отправлен в Киев. Питирим сразу же занял видное место при дворе, пытаясь проводить в Синоде политику придворной камарильи, помня слова императрицы Александры Федоровны о русских епископах и членах Синода: «Все они какие-то странные, очень мало образованны, с большим честолюбием… Это какие-то духовные сановники… Народ идет не за сановниками, а за праведниками».

Однако на этот раз бесцеремонное вмешательство светских властей вкупе со старцем вызвало протест со стороны Синода. Сергий возглавил оппозицию в Синоде и составил письменный отзыв на имя государя. За это он и удостоился выговора и неудовольствия в первую очередь со стороны императрицы Александры Федоровны. Члены Синода бойкотировали Питирима, который молча здоровался при посещении заседаний Синода, ни с кем не общался и также молча уезжал. Игнорировались и действия обер-прокурора Раева, сторонником которого выступали Питирим и митрополит Московский Макарий (Невский). Все его предложения заведомо проваливались остальными членами Синода — митрополитом Киевским Владимиром, архиепископами Новгородским Арсением, Финляндским Сергием, Дмитровским Тихоном; епископами — Нижегородским Иаковом, Гродненским Михаилом, а также протопресвитером военного духовенства Г. И. Шавельским и даже протопресвитером придворного духовенства Дерновым. Из 30–40 запланированных к обсуждению в Синоде дел решение принималось по трем-четырем, остальные откладывались. Откладывались… до неопределенного времени. Центральное церковное управление фактически было полностью парализовано.

К концу 1916 года выявилось со всей очевидностью резкое социальное противостояние в российском обществе. Народные массы были за народовластие, жаждали демократических перемен. Изнуренная долгой, опостылевшей войной, потрясенная скандалами в верхах, стиснутая проблемами, Россия ощущала тягу к свободе, к самостоятельности, к закону, миру и порядку. Самодержавие и придворная камарилья всеми воспринимались как препятствие на пути к освобождению.

Рубеж 1916–1917 годов — время, тягостное для православной церкви. Вместе с ослаблением своего «исторического союзника» угасала и она, ощущая на себе волны недовольства, озлобления и ожесточения верующих масс. Как записал в своем дневнике помощник начальника канцелярии Синода С. Г. Рункевич, «темные силы, бездарные и беспринципные, пользуясь суеверным настроением царицы, при посредстве известного старца Распутина, овладели влиянием на царя и, выдвинув ничтожного недостойного архиепископа Питирима на пост Петроградского митрополита и не менее ничтожных лиц на посты государственных представителей в церковном правительстве, вносили в церковную жизнь ужасающее разложение».

По меткому выражению лидера кадетской партии П. Н. Милюкова, «атмосфера насыщена электричеством, все чувствуют приближение грозы, и никто не знает, куда упадет удар». И удар разразился и пал на лицо, которое многие считали одним из главных виновников маразма, разъедавшего царский двор. Был убит Распутин. В высших кругах, особенно в Государственной думе, в политических партиях почти открыто говорили о зреющем дворцовом перевороте в пользу наследника Алексея. И это воспринималось как второй возможный удар судьбы по дряхлеющему на глазах зданию абсолютистской монархии.

Почти физически ощущались разложение власти, ее неспособность предотвратить надвигающуюся катастрофу, утрата ею остатков авторитета в российском обществе. В этой агонии власть лихорадочно искала «виновников» внутреннего разложения общества, тех, кто препятствовал, по ее мнению, укреплению патриотического духа в борьбе с внешним врагом — Германией и ее союзниками. По стране прокатилась волна погромов против еврейского и немецкого населения, выходцев из стран, входящих в воюющий с Россией блок. Были арестованы или высланы из страны многие лидеры протестантских церквей и общин, закрыты молитвенные дома, вводился запрет на распространение религиозной литературы.

Но история распорядилась по-своему, и назревавший переворот произошел не сверху, а снизу, не планомерно, а стихийно.

Уже 23 февраля 1917 года в Петрограде появились первые признаки народных волнений. На следующий день мирные митинги уступили место первым вооруженным столкновениям с полицией. 25 февраля работа фабрик и заводов, занятия в учебных заведениях приостановились. Весь Петроград вышел на улицы. У здания Городской думы произошло крупное столкновение народа с полицией, а на Знаменской площади при таком же столкновении казаки приняли сторону народа, бросились на военную полицию и обратили ее в бегство. 26-го, в воскресенье, правительство приготовилось к решительному бою. Центр столицы оцепили патрули, повсюду были установлены пулеметы. Однако это не устрашило толпу. В громадном количестве, со знаменами, люди ходили по улицам, собирались на митинги. С санкции правительства в возникающих столкновениях народа с полицией были пущены в ход пулеметы. Чтобы усилить полицию, часть солдат была переодета в полицейские шинели, что вызвало в полках Петроградского гарнизона волнения и чрезвычайное негодование и дало толчок к переходу на сторону восставшего народа.