В начале 1927 года ситуация в высшем церковном управлении «тихоновцев» оказалась чрезвычайно запутанной и трудноразрешимой. Известны были имена тринадцати иерархов, претендовавших на первенство. Значительная часть епископата была в тюрьмах и ссылках. Кроме давления внешних обстоятельств, церковь раздиралась внутренними противоречиями и увеличившимися в числе расколами, каждый из которых хотел называться «истинной Церковью». Разобщенность между церковным центром и епархиями — с одной стороны, и приходами и епархиальными управлениями — с другой, была почти полной. Всё это давало широкие возможности обновленческому расколу, чтобы окончательно подчинить себе все патриаршии, ставшие почти бесхозными приходы на всем пространстве Советского Союза. «Тихоновская» церковь все более походила на корабль без руля и ветрил, несомый бурями на гибельные для него скалы.

Находясь в тюрьме, митрополит Сергий по-прежнему был в поле зрения ОГПУ. Ему предложили начать переговоры о легализации церкви на условиях, ранее выдвигавшихся патриарху Тихону и митрополиту Петру. Главное среди них — заявление о лояльности Советскому государству и осуждение «карловацкого раскола». В какой-то мере предложение неожиданное, ибо было очевидно, что все предшествующее время эта организация исповедовала курс на раскол и децентрализацию Патриаршей церкви. Нельзя было не учитывать, что и в заключении Сергий оказался, как раз предпринимая меры к объединению церкви.

На тот момент митрополит Сергий рассматривался как единственный человек, могущий «собрать» Патриаршую церковь. Не знал митрополит Сергий, что в церковной политике спецслужб акценты были несколько смещены. Государству теперь нужна была не «раздробленная», а «целостная» организация. Советское государство готовилось отметить свое десятилетие. Политическое руководство страны хотело продемонстрировать и своим гражданам, и зарубежью, что не только рядовые верующие, но и православная церковь в целом лояльно относится к советской власти и прежние конфликты и противостояние между ними исчезли, а потому и задачи перед силовыми органами ставились иные.

Мучительный вопрос встал перед митрополитом Сергием: как быть? Конечно, он мог отказаться от переговоров, но это наверняка повлекло бы за собой очередное давление репрессивного аппарата на церковь и, по всей видимости, окончательно ее ликвидировало бы. И тогда власть могла бы к своему юбилею рапортовать если не о полной политической лояльности православной церкви, то о «преодолении» религиозных пережитков и «естественном» распаде ее административно-управленческих структур. Сергий этого не желал и понимал, что спасти церковь со всем ее богослужебным укладом, местными и центральными органами управления, спасти от поглощения обновленцами, спасти как цельный институт и тем дать ей надежду на благоприятное будущее могло только одно — урегулирование отношений с государством.

Если бы церковь не была разделена, если бы не существовало в ней борьбы за власть, Сергий на переговорах мог бы выдвинуть и отстаивать более благоприятные условия, чем те, что ему предлагали. Но этого не было, и условия диктовали ему. Он же мог лишь надеяться на выполнение даваемых ему обещаний, главное среди которых — разрешить скорейший созыв Поместного собора. Нельзя было не считаться и еще с одним, пожалуй, решающим политическим фактором: в большинстве своем рядовые верующие осознавали себя гражданами Советского Союза, не за страх, а за совесть работающими на его благо. Если сегодня мы хотим быть честными перед этим ушедшим поколением, то должны признать очевидное и неоспоримое: их политические симпатии были на стороне советской власти. Игнорируя это, церковь противопоставила бы себя и властным структурам, и своей многомиллионной пастве, которой трудно было понять, почему руководство церкви не идет на признание реальной политической ситуации в стране, не выражает свои политические взгляды открыто и публично. Тем более что это сделал патриарх Тихон и к тому он призывал своих сторонников в завещании.

В этой ситуации Сергий, как и ранее патриарх Тихон, не уклонился от тяжкого жребия, посланного ему судьбой. Он сделал шаг навстречу власти осознанно, а не в малодушном стремлении извлечь какие-либо личные блага. Сделал шаг, который лично ему не мог принести славы и почета, но давал шанс выжить всем тем, кто был рядом с ним, кто пришел в церковь в эти и последующие годы, и вместе с тем не дал бы прерваться тысячелетней нити православия на Руси. Наверняка он не однажды вспоминал при этом патриарха Тихона, говорившего в период поиска компромисса с Советским государством: «Пусть имя мое погибнет в истории, только бы церкви была польза».

С подпиской о невыезде из Москвы 30 марта 1927 года Сергий был освобожден из четвертого своего тюремного заключения послеоктябрьского периода. Он жил в Москве, в Сокольниках, в том самом доме, что был присмотрен для патриарха Тихона и органов высшего церковного управления при нем. Здание патриаршей резиденции в Сокольниках вновь становилось центром возрождающейся церкви. 7 мая, после передачи архиепископом Серафимом своих таких нежданных для него полномочий, Сергий вновь принял бразды церковного правления.

Весна и лето 1927 года ушли на то, чтобы завершить работу над прошлогодним проектом обращения к пастве и получить разрешение на легальное действие Синода. 7 мая Сергий обращается с ходатайством в НКВД о легализации церковного управления. 16 мая — просит разрешение на проведение совещания епископов для обсуждения состава Синода и текста декларации.

…Вечером 18 мая в доме по улице Короленко собрались приглашенные митрополитом Сергием Страгородским иерархи: митрополит Тверской Серафим (Александров), архиепископ Вологодский Сильвестр (Братановский), архиепископ Хутынский Алексий (Симанский), архиепископ Костромской Севастиан (Вести), архиепископ Звенигородский Филипп (Гумилевский), епископ Сумский Константин (Дьяков).

— Архипастыри и пастыри, — взял слово хозяин дома, — я просил вас собраться по чрезвычайному обстоятельству. На глазах наших нестроения в жизни церковной. После смерти нашего смиренного патриарха Тихона нет покоя ни среди мирян, ни среди пастырей, ни среди иерархов. Митрополит Петр от нас далеко… церковь распадается, и надо что-то делать. Я предлагаю образовать при мне, как временном заместителе первого епископа Российской православной церкви, вспомогательный орган — Синод. Надеюсь на вашу поддержку и что вы не откажетесь войти в состав Синода.

— Но надо ли возвращаться к синодальным временам? — первым задал вопрос архиепископ Сильвестр.

— Владыко Сергий, — заговорил митрополит Серафим, — вы упомянули о митрополите Петре, но он знает ли о вашем намерении?

— Да как же так, — подал голос архиепископ Филипп, — почему среди нас нет митрополита Ярославского Агафангела, который в двадцать втором году самим почившим патриархом назван первым местоблюстителем?

— Позвольте и мне задать вопрос, — проговорил архиепископ Алексий. — Известно, что митрополит Петр основал особую коллегию для управления церковью, в которую вошли высокопреосвященнейший Арсений Новгородский и преосвященный Григорий, ныне раскол учинивший. И как тут быть?.. Не станем ли мы, с одной стороны, выглядеть узурпаторами церковной власти, а с другой — потачниками раскольникам?

Вопросы прозвучали, и все присутствовавшие обратили взоры к Сергию Страгородскому, ожидая ответов, разъяснений и пояснений.

— Действительно, — приподнявшись из-за стола, начал ответную речь Сергий, — трудностей у нас много. Но я бы не созывал вас, если бы не имел твердых оснований и уверенности в том, что мы приступаем к верному делу. Недавно я получил письмо от митрополита Петра из пермской тюрьмы. Он выздоравливает после тяжкой болезни и сообщает, что ранее созданная им коллегия упразднена, поскольку митрополит Агафангел по немощи своей не принял на себя исполнения обязанностей патриаршего местоблюстителя. А архиепископ Григорий, учинитель смуты, больше не находится в каноническо-молитвенном общении с церковью. Что до митрополита Арсения, то прошу преосвященного Алексия уточнить.