Так что нарушение рыночных механизмов было вызвано не только «внутренними» причинами. Для самой метрополии «свободная торговля и мирная конкуренция были возможны и необходимы, пока капитал мог беспрепятственно увеличивать колонии и захватывать в Африке и т.п. незанятые земли, причем концентрация капитала была еще слаба»[15]. С изменением ситуации пришел конец и «laissez faire». Особенно явно конец «рыночных отношений» виден в международных экономических отношениях, в отношениях между империалистическими и прочими капиталистическими странами (т.е. странами «ядра» и «периферии» капиталистической системы). Страны-«капиталисты» с самого начала ставят свой товар — капитал — в неравное положение с другим товаром — рабочей силой, находящейся в странах-«пролетариях». Их требование либерализации международной торговли, свободы передвижения капиталов, ограничения защитного вмешательства государства (разумеется, у других) — одно из главных. В то же время регулирующие циркуляцию рабочей силы иммиграционные законы в ведущих капиталистических странах весьма жестки и все ужестчаются. Какой уж тут «рынок»! Но этот барьер, в корне нарушающий «законы рынка», — только против дешевой рабочей силы из эксплуатируемых стран[16]. Сами же империалистические страны, наоборот, объединяются, делая все от них зависящее, чтобы не допустить объединения остальных. Образуется (пока, разумеется, в значительной мере лишь в потенции) имеющая внутреннее иерархическое строение единая мировая капиталистическая система. В этих условиях капиталисты зависимых стран включаются в мировое разделение труда не свободно выходя на всеобщий рынок, а на заданных империализмом условиях, и потому объективно внутри своих стран вынуждены проводить политику международной олигархии, образуя ее «пятую колонну».

И, наконец, как мы отмечали выше, любой организм, в том числе и социальный, нормально функционирует в соответствии только со своими «внутренними» законами лишь до тех пор, пока ему обеспечены в принципе неограниченные возможности обмена веществ с внешней средой, т.е. прежде всего бесперебойный подвод «строительных материалов» и столь же бесперебойный отвод продуктов метаболизма – как в «стационарном» (т.е. динамически равновесном) состоянии, так и в «переходных режимах». Только при этом пространство существования данного организма можно считать безграничным и линейным, и ограничиться изучением исключительно внутренних процессов. Но если такое положение нарушается, начинают сказываться внешние обстоятельства, не только нарушая прежнее течение внутренних процессов, но существенно влияя на сам их характер. Это – обычные явления в развитии не только биологической популяции, но и социального организма. Отсутствие подлинной целостности последнего приводит к тому, что появление соответствующих симптомов воспринимается как отдельные явления, не имеющие принципиального характера. Но постепенно эти симптомы усиливаются, в том числе и в экономике, и не замечать их становится невозможным. Возникает и соответствующая реакция – независимо от понимания указанных процессов и желаний участвующих в них людей. Прежде всего это касается тех отраслей экономики, которые в наибольшей степени связаны с непосредственным взаимодействием с природной средой.

Изменение характера экономических процессов началось с сельского хозяйства, а именно с проблемы ограниченности земли, где впервые ограниченность природных ресурсов существенно сказалась на их характеристиках. Уже в конце XIX веке пахотная земля в Европе оказалась полностью введенной в хозяйственный оборот. И сразу же меняются экономические характеристики процессов в этой области, поскольку «ограниченность земли ведет к тому, что цену хлеба определяют условия производства не на среднем качестве земли, а на худшей возделываемой земле»[17]. И далее: «Эта ограниченность – совершенно независимо от какой бы то ни было собственности на землю – создает известного рода монополию, именно: так как земля вся занята фермерами, так как спрос предъявляется на весь хлеб, производимый на всей земле, в том числе и на худших и на самых удаленных от рынка участках, то понятно, что цену хлеба определяет цена производства на худшей земле (или цена производства при последней, наименее производительной затрате капитала)... Чтобы образовалась... “средняя производительность” и определяла собой цены, для этого необходимо, чтобы каждый капиталист не только мог вообще приложить капитал к земледелию..., но также, чтобы каждый капиталист мог всегда – сверх наличного количества земледельческих предприятий – основать новое земледельческое предприятие. Будь это так, тогда между земледелием и промышленностью никакой разницы не было бы... Но именно ограниченность земли делает то, что это не так»[18].

Вообще по мере ограничения того природного «пространства», в котором должна действовать экономика, кардинально меняются и процессы в ней самой. Несколько упрощая положение, можно сказать, что рыночное регулирование экономики по определению предполагает большие или меньшие колебания производства вокруг некоторого значения со стабилизацией (благодаря отрицательным обратным связям) его объема в конечном счете на оптимальном уровне. Для этого-то и необходимо соответствующее «пространство», в котором возможно не только временное уменьшение, но и временное увеличение производства в соответствии с требованиями рыночной конъюнктуры. Тогда процессы в системе имеют линейный характер (т.е. в принципе могут быть описаны обычными дифференциальными уравнениями) и регулирование в ней идет своим «естественным» путем. Если же «сверху» появляются некоторые внешние ограничители для этого пространства, то сбой процессов регулирования неизбежен. По мере того, как все меньше остается места для «свободной игры» капиталов, сужается сфера действия законов рынка как регулятора экономики. Возникает объективная необходимость введения дополнительных, «внерыночных» управляющих воздействий, расширяющих свою роль по мере углубления указанных процессов и постепенно сводящих на нет «свободные рыночные отношения». Как мы уже отмечали, эту роль берут на себя монополии – сначала в лице служащего им буржуазного государства, а затем непосредственно.

Результаты начавшегося в конце девятнадцатого века процесса в области сельскохозяйственного производства в конце двадцатого проявились вполне определенно. В тех странах, где это произошло (т.е. в большинстве стран империалистической «метрополии»), при формально сохранившемся частном сельскохозяйственном производстве главные функции распорядителя приняло на себя буржуазное государство, и свободные рыночные отношения в данной области практически ликвидированы. Первенство в этом отношении держит Япония как страна с наиболее ограниченными земельными ресурсами. Как по этой причине, так и благодаря высокому уровню промышленного развития, здесь уровень государственных дотаций сельскому хозяйству исключительно высок (семьдесят и более процентов стоимости произведенного продукта). Почти так же обстоит дело в Западной Европе (50–70% стоимости производимой продукции дотируется). Здесь не только во многих случаях сельское хозяйство полностью регулируется государством, но и в ряде стран на надгосударственном уровне определяется необходимое количество продукции, квоты для каждой страны и региона, цены на нее и т.п., т.е. осуществляется плановое государственное управление сельскохозяйственным производством. Такое положение облегчает также установление неравноправного обмена с преимущественно аграрными странами «третьего мира», поскольку снижение (вследствие государственного дотирования) на рынках Запада цен на сельскохозяйственную продукцию ниже стоимости ее производства, ведет к грабежу ее «незападных» производителей, таких дотаций не имеющих. А средства для дотаций получаются за счет продажи в страны все того же «третьего мира» промышленной продукции по монопольно завышенным ценам.

Аналогичные процессы происходят и в США, хотя они еще и не достигли указанного уровня вследствие более позднего начала, благодаря масштабному фактору, а также в силу некоторых исторических причин и социально-психологической атмосферы американского индивидуализма. Здесь только крупные капиталистические хозяйства с наемной рабочей силой являются прибыльными – всего 1,4 % крупных «фермеров» производят 32 % всей сельскохозяйственной продукции и дают доход в 21,6 млрд. долларов в год, в то время как мелкие совершенно нерентабельны – 34 % мелких фермеров производят всего 3,2 % сельскохозяйственной продукции, принося убыток в 0,7 млрд. долларов (все данные за 1990 год). Существуют мелкие фермеры только благодаря подачкам буржуазного государства, озабоченного наличием «среднего класса», жизненно необходимого для стабильности буржуазного строя, но все равно десятки тысяч их ежегодно разоряются. В настоящее время дотация «эффективному» фермерскому сельскому хозяйству в США составляет более сорока процентов (против примерно двадцати в свое время «неэффективным» советским колхозам).