Но не дойдя нескольких шагов до порога, Анабелла неожиданно подломилась в ногах и рухнула поперек тропинки. Зорин испуганно ринулся к ней, а из опрокинутой корзины ему под ноги весело выкатывались мохнатые волнушки и пузатые боровички.
Обескровленное лицо женщины казалось белой маской смерти. Глаза страшно закатились ко лбу и не видели сейчас ни склонившегося Зорина, ни высоких березовых вершин, ни запутавшегося в них краснобокого солнца.
— Чего застыл, Викторыч? Заноси ее скоренько в дом! — распорядился Сан Сеич, распахивая перед Зориным дверь.
Анабеллу уложили в постель, укрыли ватным одеялом.
— Пульс слабый, но ровный, — констатировал Сан Сеич, бережно отпуская бледное запястье. — Пойду пошустрю в аптечке какое-нибудь снадобье.
— И я пошукаю! — подхватился Зорин. — Если такое с ней уже случалось, то, может, она держит лекарство при себе!
Он схватил изящную сумочку, дернул застежку, вытряхнул все содержимое на стол. И замер, как от удара.
На сосновой столешнице, между нежно-розовой пудреницей и синим носовым платком, лежал гардеробный номерок. На тусклой жести темнели цифры: 13.
Через четверть часа она пришла в себя. Огляделась вокруг, припоминая:
— Какого диабло? Чего это я тут валяюсь, как дохлая игуана?
Когда Сан Сеич рассказал ей, что стряслось, Анабелла виновато улыбнулась:
— Вот же чертова баба: всех волноваться заставила! По самый Галапагос! Не берите в голову: ничего страшного. Так, отголоски давней тропической лихорадки. Налетит вот так — и тут же улетучится.
Она потянулась, хрустнула застоявшимся суставом:
— Я еще поваляюсь минут пятнадцать — и будем собираться в дорогу.
— Никаких «в дорогу»! — на правах хозяина распорядился Сан Сеич. — Без обеда не отпущу! Да и отдохнуть вам еще не мешало бы.
…Через два часа Зорин, сжав зубы, вертел баранку своего «жигуленка», отчаянно бултыхающегося по ухабам раздолбанной грунтовки. Анабелла сидела рядом — смолила свои черные сигаретки и чему-то расслабленно улыбалась.
Наконец она обратила внимание на закаменевшее лицо рулевого:
— Что случилось, мой поработитель? Я тебя расстроила?
«Поработитель» разомкнул губы:
— И сильней, чем ты можешь себе представить.
— Да ладно, какого диабло? Ничего страшного не случилось. Забудь, все уже позади! — беззаботно потерлась она головой о его небритую щеку.
— С этим, может, и ничего страшного, — процедил Зорин, вперив немигающий взор в дорогу. Он не мог сжиться с этой мыслью: его любимая, его женщина с красной птицей на бедре оказалась выкормышем того же сатанинского гадюшника!
— А с чем страшно? — спросила она, отстраняясь.
— А с номерком, который ты трогательно таскаешь в сумочке. Твой номер — тринадцатый, да?
Она выщелкнула из пачки новую сигарету. Размяла в нервных пальцах, прикурила от зажигалки. И только после этого отозвалась:
— Да, дорогой поработитель: мой номер — тринадцатый.
Она холодно взглянула на застывшего рядом мужчину:
— И твой, судя по всему, — тоже.
Невесело усмехнулась:
— Вот ведь эразм! Уж про тебя-то и помыслить не могла!
После затянувшегося молчания Зорин спросил:
— А тебя на что купили? Тоже осчастливили новой судьбой? Лакированной-полированной?
— Ага! — отозвалась Анабелла. — Осчастливили! Судьбой уборщицы Нюши!
— Тогда какого же черта? — не понял Зорин. — Чего ради ты влезла в эти игры?
— Да ни ради чего! — отрезала женщина. — Почему, диабло тебя возьми, непременно ради чего-то, в обмен на какие-то дерьмовые благодеяния? Я свой номерок сама вытребовала.
И хохотнула недобро:
— Я — идейная чертовка! У меня Диабло в крови сидит, а боженька с его вонючими заповедями — в печенках, по самый Галапагос!
Она махнула рукой в заоконную даль:
— Ты оглянись вокруг! Что там? Грязь, дерьмо, боль и кровь. И — клетки, клетки, клетки! Весь мир — одна сплошная неволя. Такой создал нашу землю добрый господь. А злой Диабло дает мне силы ломать эти сволочные клетки и творить справедливость в этом несправедливом мире. Диабло был первым революционером! И мой Эрнесто был немножечко таким же Диабло…
Зорин молчал, безнадежно вцепившись в баранку.
— Ну что ж, — Анабелла выпустила вперед длинную струю дыма. — Выходит, мы с тобой, дорогой поработитель, — одного поля ягоды!
— Волчьи ягоды с чертова пустыря! — уточнил дорогой поработитель, не отрывая глаз от бесконечных колдобин унылой, как осенняя простуда, трассы.
Глава шестнадцатая
Сожрать депутата
В приемной его задержала секретарша Венера:
— Денис Викторович, тут письмо, вам лично. Из Нидерландов.
— Давайте его сюда! — буркнул Зорин.
И проследовал в свой кабинет.
Глянул на конверт, увенчанный тремя крохотными марками. И выругался сквозь зубы: опять этот долбаный Гайавата из полка Игорева! Продолжая сдержанно чертыхаться, разорвал конверт.
Доктор Ван-Гуттен оказался настолько предупредителен, что оригинал письма сопроводил русским переводом:
Многоуважаемый господин доктор Зорин!
Я радостно делаю Вам привет и заблаговременно делаю глубокое извинение за то, что делаю претензию на Ваше драгоценное время.
Первые же строки возродили в Зоринском воображении незабвенный образ рыжего толмача с писяком на глазу.
— Делатель великий! — проворчал многоуважаемый доктор Зорин. — Чем тебя самого-то делали, переводчик хренов?
Я вынужден сделать Вам напоминание, что после нашего конченного разговора проследовало уже позднее трех месяцев, но приглашение со стороны уважаемой Российской Академии мне по сих пор не сделано. Я вынужден в повторный раз сделать вам акцент, что сделанное мною открытие имеет способность не только сделать большое обогащение уважаемой русской литературоведении, но и сделать позитивное влияние на те процессы демократизации, которые в актуальное время делаются посреди российского общества.
Ввиду этой высокообозначенной причины я вынужден в повторный раз сделать обращение Вашего уважаемого внимания на самую поспешающую необходимость сделать знакомство уважаемой Академии Российской Федерации и уважаемых научной и культурной общественностей Вашего государства с моим сделанным научным открытием.
Сделать визит в Москву, предназначенный на сделание доклада, я готов позднее трех дней позднее сделания официального приглашения со стороны представителей уважаемой российской стороны.
Искренне Ваш доктор Г. Ван-Гуттен
Тут Зорин матюкнулся еще раз («Мать твоя нидерландка! Ну как же «уважаемая русская литературоведения» продержится дальше, если ты, блин филологический, не сделаешь ей «большое обогащение»?!») и призвал верную оруженосицу:
— Венера, набросайте ответ этому голландскому сыру. Многоуважаемый и так далее. Был счастлив получить от вас и тому подобное. Ваше пожелание я довел до сведения президиума Российской Академии наук. Вопрос о вашем докладе на общем собрании Академии в настоящее время проходит официальное рассмотрение. О результатах вы будете уведомлены секретариатом Академии. С глубоким уважением, доктор Зорин.
Редактор перевел дух:
— В ближайший час я занят! Никого не впускайте, ни с кем не соединяйте!
И с привычной смесью отвращения и любопытства скользнул глазами по заостренным Венериным коленкам.
Когда это мосластое несчастье убралось в приемную, Зорин вытащил из бара начатую бутылку коньяка и бокал. Плеснул до краев. Выпил. Снова плеснул и снова выпил. За собственное здоровье и долголетие.
Кстати о здоровье: что-то сердчишко стало все чаще напоминать о себе какой-то гнетущей тяжестью. «Хромает моторчик!» — мрачно сообщил себе Зорин и выпил по третьей. В последнее время он все чаще прикладывался к благословенному напитку. И не только на банкетах и междусобойчиках, но и на пару с самим собой.