Машины пролетают мимо, не останавливаются. Шоферы не обращают ни малейшего внимания на Искру, а она как полоумная бросается навстречу каждой машине, размахивая своим красным шарфом, магически действовавшим в их городке на некоторых парней, но тут на его завлекательные взмахи шоферы даже клаксонами не отвечают. Вот тебе и Искра. Среди своих боевая, а с чужими — ноль без палочки, и вся недолга.

— Говорю тебе, иди на станцию, — заметил Гордей. — Тут, в степи, ни одна машина не остановится…

— А вот и остановится! — показала ему язык Искра. — А вот и остановится, вот увидишь…

— Да уж вижу, как они тебе хвосты показывают…

— Не твое дело… Можешь идти, если в тебе нет человеческих чувств. И наделил же меня бог братиком, ничего себе…

— Искра! — предостерегающе и умоляюще протянула тетка. — Перестаньте хоть теперь ссориться. Хоть перед разлукой помолчите… Ведь не скоро увидитесь. Хоть до моря и близко, да ходить больно склизко.

— Да уж кто не умеет, пусть и не суется. Море трусов не терпит… И тех, кто колеблется да живет задним умом. Море смельчаков любит, тетенька, — засмеялась Искра, насмешливо глядя на Гордея.

— Беги, сестра, беги, смотри, добегаешься, — процедил сквозь зубы Гордей.

— Да я на подковках, братик. Не поскользнусь, — задорно выкрикнула Искра и снова бросилась на шоссе. — А поскользнусь, так моряки подхватят. Они не дадут мне упасть, братик. У них один за всех и все за одного. А не так, как у тебя: чтоб у соседа корова околела…

— Слушай, Искра, я не посмотрю, что тут машины ходят. Я сниму ремень, — пригрозил Гордей.

— А штаны как держаться будут?

— Вот уж пакостница! — пряча улыбку в угол большого платка, заметила тетка Ивга. — И в кого ты у нас такая, никак не пойму. Искра, ты слышишь, тебе говорю?

— Слышу!

— Да не забудь передать Ивану Марчуку на словах, чтобы отписал мне все подробно, как они там тебя примут, куда поставят и на какой оклад. Не забудь. Ты, знаю, про это не напишешь. Только один он и сможет мне все описать, — сетовала тетка. — Слышишь, Искра? Ты его, если в отдел кадров пойдешь, сразу узнаешь по той фотографии, что у меня над комодом висит. Слышишь ты, что ли?

Но девушка ничего не слышала. Мимо, не останавливаясь, мчались машины, и это очень задевало ее, самоуверенную и избалованную вниманием. Она сошла с шоссе и присела на чемодан, несколько сникнув.

— Ну, что я тебе говорил? — засмеялся Гордей. — Надо было на остановку идти, где все нормальные люди садятся. Так ведь нет! Полетела в степь, чтобы никто не видел, как она убегает со своей фабрики, ударница…

— А что, не ударница? — бросилась защищать Искру тетка. — Еще месяц какой-нибудь — и была бы ударница. Я сама слышала, как их парторг в парке на собрании рассказывал. Скоро бы и ей присвоили это звание, а возле нее и я бы немного помолодела…

— Вот теперь пусть начинает все сначала, — лукаво улыбнулся Гордей.

— Как же это! — всплеснула руками тетка. — Как же это так, все сначала? Нет. Она справку взяла, покажет в Новограде и сразу станет ударницей и там, на новой работе.

— Станет! Как же! Держи карман шире! — буркнул Гордей. — Там свои порядки, а начинать ей придется все сначала. Тут никакая справка не поможет. Не послушала меня, пусть теперь попробует. Ведь жила как у бога за пазухой.

— А я в бога не верю, — огрызнулась Искра и снова притихла, пристально всматриваясь в горизонт. Вдруг, заметив машину, она вскочила.

Глаз у нее внимательный и острый. Она хорошо различала все машины, которые показывались на автостраде, и сразу угадывала, кому они принадлежат. Поэтому больше не выбегала на дорогу, не размахивала красным шарфом, а спокойно стояла на обочине, словно ожидала наверняка. И дождалась. Заметив нужную машину еще издали, она выскочила на асфальт и замахала шарфом.

— Моя! Тетя, давайте вещи! И прощайте!..

Гордей хотел уж было посмеяться над такой уверенностью, но машина и в самом деле вдруг замедлила ход, плавно остановилась. Гордей только теперь разгадал, в чем дело. На радиаторе и на борту ясно белела буква «Ф», то есть «флот». А сестра заметила эту букву еще издали, сразу определив принадлежность автомашины Военно-Морскому Флоту, и потому так уверенно сказала, что машина остановится обязательно. На этот раз Искра торжествовала победу и над Гордеем, и над теткой, и над всем белым светом.

— Ну, целуй же меня на прощанье, недотепа. Целуй, как брат любимую сестру, — шипела она, толкая Гордея кулаком в бок.

Гордей поцеловал ее куда-то в ухо — так она вертелась, стреляя глазами на матросов.

Потом Искра бросилась к тетке, шепнула ей:

— Плачьте! Скорее плачьте и голосите на разлуку…

Тетка действительно всхлипывала, но девушка, чмокнув ее в лоб, вырвалась из объятий, подбежала к кабине:

— К брату в Новоград… На крейсере служит… Я очень вас прошу… Сколько машин промчалось — и ни одна не остановилась. Нет им никакого дела до моряков… Противные… Вся надежда на вас…

Искра говорила так горячо и убедительно, что оба матроса мигом соскочили на землю. Один подхватил чемодан. Другой — авоську с харчами. И девушка оказалась в кабине. Моряки сели по обе стороны от нее.

— Привет, мамочка! — высунулся тот, что сидел справа. — Ждите старост…

— А ты, братишка, зови музыкантов, — посоветовал второй.

И машина рванулась с места.

Не оглядываясь, Искра увидела в шоферском зеркальце растерянную тетку, которая все еще стояла на шоссе, обхватив руками голову. И брата увидела — он махал вслед замасленной фабричной кепкой. Скоро они исчезли за посадками, машина стремительно покатила с горы. Девушка сладко зажмурилась, вдруг представив себе, что это не машина, груженная картофелем, а легкокрылый реактивный самолет, в котором не слышно рева моторов и ты, как молния, летишь к солнцу.

Матросы покашливают, прицеливаются, с какой стороны лучше завести разговор. Нет, она в Новограде никогда не была. Названия крейсера, на котором служит брат, тоже не знает. Но на шелковом комбинате, в отделе кадров, работает один человек, который точно скажет все про ее брата. Она прямо к нему и поедет. А кто ее провожал? Тоже брат. Работает токарем на машиностроительном заводе.

Искра отвечает им сдержанно и скупо, как и подобает каждой самостоятельной и рассудительной девушке. Но ее опасения напрасны. Моряки ведут себя вежливо и корректно, даже на крутых поворотах не прижимаются к ней. В их словах она не чувствует ни насмешки, ни обидного намека, едет, мол, к морякам искать брата, не имея точного его адреса. Легче найти иголку в стоге сена, чем брата без номера воинской части в портовом городе. Разве она этого не понимает? Да, видно, не понимает, раз так смело рвется в Новоград. А что, если они помогут ей? Будут оба по очереди приходить по вечерам, потому что двоих командир не отпустит на берег, и помогут разыскать брата в матросском клубе, на танцевальных площадках и вообще везде, где есть танцы, раз он, ее брат, любит танцевать.

Ветер врывается в кабину, треплет муаровые матросские ленточки, старается сорвать бескозырки, а Искра то смеется, то лишь улыбается, перехватывая тоненькими пальчиками эти матросские ленточки с золотыми якорьками. И от этого ей становится легко и весело, и тепло на сердце, словно рядом сидит ее далекий Валентин, вихрастый, стройный, любимый моряк, которому не давали проходу девчата в их городке. Ткачихи увивались за ним в клубе, на него посматривали горячим взглядом соломенные вдовы. Так оно было, горько и тяжело! Но неистовая Искра боролась за него, даже сквозь слезы напевая: «Меня не любишь, но люблю… Так берегись любви моей…» Ей очень нравилась Кармен, Искра даже одеваться старалась, как та. Вот почему у нее на шее красный шарф, в ушах — золотые, как молодой месяц, цыганские серьги… И может быть, с этих сережек и красного шарфа и еще с песенки Кармен, которую исполняла в тот вечер Искра в клубе, все и началось. Кто знает. Только с того времени моряк стал на мертвом якоре возле Искры. И уже ни ткачихи, ни соломенные вдовы, ни танцовщицы из районного ансамбля не могли перетянуть его на свою сторону. С тех пор про него говорили: «Пропал моряк, и чайка не крикнула…» А шалой от любви Искре эти слова еще больше мутят голову. И дрожит вся от радости, и приятно ноет сердце, и хочется смеяться, и страх берет, как бы кто-нибудь из посторонних не услышал, не угадал ее радости. Не то еще сглазит… А она так боялась за свою любовь, даже руки мертвели.